Я оставил ее вместе с моим
портсигаром и альпенштоком, а сам пошел по тропинке вперед.
Мориарти шел за мной по пятам. Дойдя до конца тропинки, я
остановился: дальше идти было некуда. Он не вынул никакого
оружия, но бросился ко мне и обхватил меня своими длинными
руками. Он знал, что его песенка спета, и хотел только одного
- отомстить мне. Не выпуская друг друга, мы стояли, шатаясь,
на краю обрыва. Я не знаю, известно ли это вам, но я немного
знаком с приемами японской борьбы - "баритсу", которые не раз
сослужили мне хорошую службу. Я сумел увернуться от него. Он
издал вопль и несколько секунд отчаянно балансировал на краю,
хватаясь руками за воздух. Но все-таки ему не удалось сохранить
равновесие, и он сорвался вниз. Нагнувшись над обрывом, я еще
долго следил взглядом за тем, как он летел в пропасть. Потом он
ударился о выступ скалы и погрузился в воду.
С глубоким волнением слушал я Холмса, который,
рассказывая, спокойно попыхивал трубкой.
- Но следы! - вскричал я. - Я сам, собственными глазами
видел отпечатки двух пар ног, спускавшихся вниз по тропинке, и
никаких следов в обратном направлении.
- Это произошло так. В ту секунду, когда профессор исчез
в глубине пропасти, я вдруг понял, какую необыкновенную удачу
посылает мне судьба. Я знал, что Мориарти был не единственным
человеком, искавшим моей смерти. Оставались по меньшей мере три
его сообщника. Гибель главаря могла только разжечь в их сердцах
жажду мести. Все они были чрезвычайно опасные люди. Кому-нибудь
из них непременно удалось бы через некоторое время прикончить
меня. А если эти люди будут думать, что меня уже нет в живых,
они начнут действовать более открыто, легче выдадут себя, и,
рано или поздно, мне удастся их уничтожить. Тогда я и объявлю,
что я жив! Человеческий мозг работает быстро; профессор
Мориарти не успел, должно быть, опуститься на дно
Рейхенбахского водопада, как я уже обдумал этот план.
Я встал и осмотрел скалистую стену, возвышавшуюся у меня
за спиной. В вашем живописном отчете о моей трагической гибели,
который я с большим интересом прочел несколько месяцев спустя,
вы утверждаете, будто стена была совершенно отвесной и гладкой.
Это не совсем так. В скале есть несколько маленьких выступов,
на которые можно было поставить ногу, и, кроме того, по
некоторым признакам я понял, что чуть повыше в ней имеется
выемка... Утес так высок, что вскарабкаться на самый верх было
явно невозможно, и так же невозможно было пройти по сырой
тропинке, не оставив следов. Правда, я мог бы надеть сапоги
задом наперед, как я не раз поступал в подобных случаях, но три
пары отпечатков ног, идущих в одном направлении, неминуемо
навели бы на мысль об обмане. Итак, лучше было рискнуть на
подъем. Это оказалось не так-то легко, Уотсон. Подо мной ревел
водопад. Я не обладаю пылким воображением, но, клянусь вам, мне
чудилось, что до меня доносится голос Мориарти, взывающий ко
мне из бездны. Малейшая оплошность могла стать роковой.
Несколько раз, когда пучки травы оставались у меня в руке или
когда нога скользила по влажным уступам скалы, я думал, что все
кончено. Но я продолжал карабкаться вверх и наконец дополз до
расселины, довольно глубокой и поросшей мягким зеленым мхом.
Здесь я мог вытянуться, никем не видимый, и отлично отдохнуть.
И здесь я лежал, в то время, как вы, мой милый Уотсон, и все
те, кого вы привели с собой, пытались весьма трогательно, но
безрезультатно восстановить картину моей смерти.
Наконец, сделав неизбежные, но тем не менее совершенно
ошибочные выводы по поводу случившегося, вы ушли в свою
гостиницу, и я остался один. Я воображал, что мое приключение
кончено, но одно весьма неожиданное происшествие показало, что
меня ждет еще немало сюрпризов. Огромный обломок скалы с
грохотом пролетел вдруг совсем около меня, ударился о тропинку
и низринулся в пропасть. В первый момент я приписал это простой
случайности, но, взглянув вверх, увидел на фоне угасающего неба
голову мужчины, и почти в ту же секунду другой камень ударился
о край той самой расселины, где я лежал, в нескольких дюймах от
моей головы. Я понял, что это означает. Мориарти действовал не
один. Его сообщник - и я с первого же взгляда увидел, как
опасен был этот сообщник, - стоял на страже, когда на меня
напал профессор. Издали, невидимый мною, он стал свидетелем
смерти своего друга и моего спасения. Выждав некоторое время,
он обошел скалу, взобрался на вершину с другой стороны и теперь
пытался сделать то, что не удалось Мориарти.
Я недолго размышлял об этом, Уотсон. Выглянув, я снова
увидел над скалой свирепое лицо этого субъекта и понял, что оно
является предвестником нового камня. Тогда я пополз вниз, к
тропинке. Не знаю, сделал ли бы я это в хладнокровном
состоянии. Спуск был в тысячу раз труднее, чем подъем. Но мне
некогда было размышлять - третий камень прожужжал возле меня,
когда я висел, цепляясь руками за край расселины. На полдороге
я сорвался вниз, но все-таки каким-то чудом оказался на
тропинке. Весь ободранный и в крови, я побежал со всех ног, в
темноте прошел через горы десять миль и неделю спустя очутился
во Флоренции, уверенный в том, что никто в мире ничего не знает
о моей судьбе.
Я посвятил в свою тайну только одного человека - моего
брата Майкрофта. Приношу тысячу извинений, дорогой Уотсон, но
мне было крайне важно, чтобы меня считали умершим, а вам
никогда не удалось бы написать такое убедительное сообщение о
моей трагической смерти, не будь вы сами уверены в том, что это
правда. За эти три года я несколько раз порывался написать вам
- и всякий раз удерживался, опасаясь, как бы ваша
привязанность ко мне не заставила вас совершить какую-нибудь
оплошность, которая выдала бы мою тайну. Вот почему я
отвернулся от вас сегодня вечером, когда вы рассыпали мои
книги. Ситуация была в тот момент очень опасной, и возглас
удивления или радости мог бы привлечь ко мне внимание и
привести к печальным, даже непоправимым последствиям. Что
касается Майкрофта, я поневоле должен был открыться ему, так
как мне необходимы были деньги. В Лондоне дела шли не так
хорошо, как я того ожидал. После суда над шайкой Мориарти
остались на свободе два самых опасных ее члена, оба - мои
смертельные враги. Поэтому два года я пропутешествовал по
Тибету, посетил из любопытства Лхассу и провел несколько дней у
далай-ламы1.
Вы, вероятно, читали о нашумевших исследованиях норвежца
Сигерсона, но, разумеется, вам и в голову не приходило, что-то
была весточка от вашего друга. Затем я объехал всю Персию,
заглянул в Мекку и побывал с коротким, но интересным визитом у
калифа в Хартуме... Отчет об этом визите был затем представлен
мною министру иностранных дел.
Вернувшись в Европу, я провел несколько месяцев во
Франции, где занимался исследованиями веществ, получаемых из
каменноугольной смолы. Это происходило в одной лаборатории на
юге Франции, в Монпелье. Успешно закончив опыты и узнав, что
теперь в Лондоне остался лишь один из моих заклятых врагов, я
подумывал о возвращении домой, когда известие о нашумевшем
убийстве на Парк-лейн заставило меня поторопиться с отъездом.
Эта загадка заинтересовала меня не только сама по себе, но и
потому, что ее раскрытие, по-видимому, могло помочь мне
осуществить кое-какие проекты, касающиеся меня лично. Итак, я
немедленно приехал в Лондон, явился собственной персоной на
Бейкер-стрит, вызвал сильный истерический припадок у миссис
Хадсон и убедился в том, что Майкрофт позаботился сохранить мои
комнаты и бумаги точно в том же виде, в каком они были прежде.
Таким образом, сегодня, в два часа дня, я очутился в своей
старой комнате, в своем старом кресле, и единственное, чего мне
оставалось желать, это - чтобы мой старый друг Уотсон сидел
рядом со мной в другом кресле, которое он так часто украшал
своей особой.
Такова была изумительная повесть, рассказанная мне в тот
апрельский вечер, повесть, которой я бы ни за что не поверил,
если бы не видел своими глазами высокую, худощавую фигуру и
умное, энергичное лицо человека, которого уже никогда не чаял
увидеть. Каким-то образом Холмс успел узнать о смерти моей
жены, но его сочувствие проявилось скорее в тоне, нежели в
словах.
- Работа - лучшее противоядие от горя, дорогой Уотсон,
- сказал он, - а нас с вами ждет сегодня ночью такая работа,
что человек, которому удастся успешно довести ее до конца,
сможет смело сказать, что он недаром прожил свою жизнь. Тщетно
упрашивал я его высказаться яснее.
- Вы достаточно услышите и увидите до наступления утра,
- ответил он. - А пока что у нас и без того есть о чем
поговорить -- ведь мы не виделись три года. Надеюсь, что до
половины десятого нам хватит этой темы, а потом мы отправимся в
путь, навстречу одному интересному приключению в пустом доме.
И правда, все было как в доброе старое время, когда в
назначенный час я очутился в кэбе рядом с Холмсом. В кармане я
нащупал револьвер, и сердце мое сильно забилось в ожидании
необычайных событий. Холмс был сдержан, угрюм и молчалив. Когда
свет уличных фонарей упал на его суровое лицо, я увидел, что
брови его нахмурены, а тонкие губы плотно сжаты: казалось, он
был погружен в глубокое раздумье. Я еще не знал, какого хищного
зверя нам предстояло выследить в темных джунглях лондонского
преступного мира, но все повадки этого искуснейшего охотника
сказали мне, что приключение обещает быть одним из самых
опасных, а язвительная усмешка, появлявшаяся время от времени
на аскетически строгом лице моего спутника, не предвещала
ничего доброго для той дичи, которую мы выслеживали.
Я предполагал, что мы едем на Бейкер-стрит, но Холмс
приказал кучеру остановиться на углу Кавендиш-сквера. Выйдя из
экипажа, он внимательно осмотрелся по сторонам и потом
оглядывался на каждом повороте, желая удостовериться, что никто
не увязался за нами следом. Мы шли какой-то странной дорогой.
Холмс всегда поражал меня знанием лондонских закоулков, и
сейчас он уверенно шагал через лабиринт каких-то конюшен и
извозчичьих дворов, о существовании которых я даже не
подозревал. Наконец мы вышли на узкую улицу с двумя рядами
старых, мрачных домов, и она вывела нас на Манчестер-стрит, а
затем на Блэндфорд-стрит. Здесь Холмс быстро свернул в узкий
тупичок, прошел через деревянную калитку в пустынный двор и
открыл ключом заднюю дверь одного из домов. Мы вошли, и он
тотчас же заперся изнутри.
Было совершенно темно, но я сразу понял, что дом
необитаем. Голый пол скрипел и трещал под ногами, а на стене, к
которой я нечаянно прикоснулся, висели клочья рваных обоев.
Холодные тонкие пальцы Холмса сжали мою руку, и он повел меня
по длинному коридору, пока наконец перед нами не обрисовались
еле заметные контуры полукруглого окна над дверью. Здесь Холмс
внезапно повернул вправо, и мы очутились в большой квадратной
пустой комнате, совершенно темной по углам, но слегка
освещенной в середине уличными огнями. Впрочем, поблизости от
окна фонаря не было, да и стекло было покрыто густым слоем
пыли, так что мы с трудом различали друг друга. Мой спутник
положил руку мне на плечо и почти коснулся губами моего уха.
- Знаете ли вы, где мы? - шепотом спросил он.
- Кажется, на Бейкер-стрит, - ответил я, глядя через
мутное стекло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206