Я
обязательно это сделаю, что бы ни говорил мой брат Бартоломью.
Я очень рад видеть у себя ваших друзей не только как ваших
телохранителей, но и как свидетелей всего, что я сегодня
собираюсь сказать и сделать. Мы трое в состоянии оказать
решительное сопротивление брату Бартоломью. Но пусть не будет
свидетелей - ни полиции, ни понятых. Мы все хорошо уладим
между собой, не вмешивая никого постороннего. Ничто так сильно
не может рассердить брата Бартоломью, как огласка, - сказал
человечек и сел на низкую софу, вопросительно прищурив на нас
свои близорукие, водянистые голубые глаза.
- Что касается меня, - сказал Шерлок Холмс, - то готов
вас заверить: все вами сказанное дальше меня не пойдет.
Я в знак согласия кивнул.
- Ну и прекрасно, ну и прекрасно! Позвольте предложить
вам рюмку кьянти, мисс Морстен, или, быть может, токайского?
Других вин я не держу. Прикажете открыть бутылку? Нет? Тогда, я
надеюсь, вы не станете возражать, если я закурю? Вас не
обеспокоит табачный дым, легкий бальзамический аромат
восточного табака? Я немного нервничаю, а мой кальян -
несравненное успокаивающее средство.
Он приладил к большому сосуду трубку, и дым весело
забулькал в розовой воде. Мы сидели полукругом, вытянув головы
и уперев подбородки в ладони, а странный дергающийся человечек
с блестящей куполообразной лысиной сидел в центре и нервно
курил кальян.
- Решив послать вам это приглашение, - сказал он
наконец, - я мог бы, конечно, просто написать в письме мой
адрес, но я побоялся, что вы оставите без внимания мою просьбу
и пригласите с собой не тех людей. Поэтому я позволил себе
назначить вам это свидание у театра с моим слугой Уильямом,
которому полностью доверяю. Ему были даны инструкции, что если
он что-нибудь заподозрит, пусть едет домой один. Вы простите
мне эту предосторожность, но я человек, склонный к уединению и,
если можно так сказать, утонченный, а ничего более
прозаического, чем полиция, нет. У меня инстинктивное
отвращение ко всяким проявлениям грубого материализма. Я редко
вступаю в соприкосновение с чернью. Как видите, я живу
окруженный самой изысканной обстановкой. Я могу назвать себя
покровителем искусств. Это моя слабость. Пейзаж на стене -
подлинный Коро, и если знаток мог бы, пожалуй, оспаривать
подлинность вот этого Сальватора Роза, то насчет вон того Бугро
не может быть и сомнения. Я поклонник современной французской
школы.
- Простите меня, мистер Шолто, - сказали мисс Морстен,
- я здесь по вашей просьбе, вы хотели что-то рассказать мне.
Сейчас уже очень поздно, и мне бы хотелось, чтобы наш разговор
был как можно короче.
- Но он все-таки займет у нас какое-то время, -- ответил
наш хозяин. - Ибо мы, без всякого сомненья, должны будем
поехать в Норвуд к моему брату Бартоломью. Мы поедем все вместе
и попытаемся одолеть его упрямство. Он очень сердит на меня за
то, что я повел дело так, как считаю наиболее справедливым.
Вчера вечером мы с ним сильно поспорили. Вы не представляете
себе, каким ужасным бывает мой брат, когда сердится.
- Если нам предстоит ехать в Норвуд, так не лучше ли
отправиться немедленно, - осмелился предложить я. Человечек
рассмеялся так, что у него покраснели уши.
- Ну нет, это вряд ли получится! - воскликнул он. - Я
не знаю, как мой брат воспримет ваш приезд. Поэтому я должен
сперва приготовить вас, объяснить, в каких мы стоим отношениях
друг к другу. Прежде всего я должен заметить, что в этой
истории имеются моменты, которые для меня самого остаются
тайной. Стало быть, я вам расскажу не все, а только то, что
известно мне самому.
Мой отец, как вы уже догадались, - майор Джон Шолто,
служивший некогда в Индии в колониальных войсках. Одиннадцать
лет назад он подал в отставку, вернулся в Англию и поселился в
усадьбе Пондишери-Лодж в Аппер-Норвуде. В Индии он разбогател и
вернулся домой с богатой коллекцией восточных редкостей и целым
штатом туземных слуг. Таким образом, он смог купить себе дом и
зажил, окруженный роскошью. Других детей, кроме меня и моего
брата-близнеца Бартоломью, у него не было.
Я очень хорошо помню, какие чувства вызвало у нас
исчезновение капитана Морстена. О том, что он исчез, мы узнали
из газет, а так как капитан Морстен был другом нашего отца, мы
с братом обсуждали происшествие в его присутствии. Он обычно
присоединялся к нам и гадал, что же в действительности
произошло. Мы ни на один миг ни подозревали, что тайна
исчезновения капитана похоронена в его груди. Что из всех людей
ему одному была известна судьба Артура Морстена.
Но мы, однако, знали, что какая-то тайна тяготеет над
нашим отцом, какая-то несомненная опасность угрожает ему. Он
очень боялся выходить один и в качестве привратников в
Пондишери-Лодж всегда держал бывших профессиональных боксеров.
Уильям, который привез вас сегодня, один из них. Он был
когда-то чемпионом Англии в легком весе. Наш отец никогда не
говорил нам, чего он боится. Но из его поведения было ясно, что
он смертельно боится людей на деревянной ноге. Однажды он
выстрелил из пистолета в человека на деревяшке, который
оказался всего-навсего безобидным торговцем; чтобы замять дело,
отцу пришлось заплатить большие деньги. Мы с братом склонны
были считать это простой причудой отца, но последующие события
заставили нас изменить мнение.
В начале 1882 года мой отец получил из Индии письмо,
которое как громом поразило его. Он чуть не лишился сознания,
когда распечатал его утром за завтраком, и с того дня до самой
смерти он так и не оправился. Что было в том письме, мы так
никогда и не узнали, но когда он держал его, я успел заметить,
что это была скорее коротенькая записка, кое-как нацарапанная.
Наш отец уже много лет страдал хронической нервной болезнью.
Теперь же состояние его резко ухудшилось, он стал на глазах
слабеть, и в конце апреля врачи предупредили нас, что надежды
на выздоровление нет. Нас позвали к отцу, он хотел сказать нам
свое последнее слово.
Когда мы вошли в комнату, отец сидел на постели в подушках
и тяжело дышал. Он попросил нас запереть дверь на замок и
подойти к его постели с обеих сторон. Взяв нас обоих за руки,
он заговорил голосом, надломленным волнением и болью, и мы с
братом услыхали поразительное признание, которое я попытаюсь
воспроизвести дословно.
"Есть только одно, - начал он, - что тяготит мою душу в
эту торжественную минуту. Это несправедливость, которую я
допустил по отношению к бедной сироте - дочери Морстена.
Проклятая жадность, которая была неотступным пороком всю мою
жизнь, лишила ее сокровищ, по крайней мере той их части,
которая по справедливости принадлежит ей. Но и я сам ни на что
не употребил их, так слепа и глупа алчность. Самое чувство
владения сокровищами так было приятно мне, что я не мог ни с
кем поделить их. Видите жемчужные четки рядом с пузырьком хины?
Даже с ними я не могу расстаться, хотя я и вынул их специально,
чтобы послать ей. Вы, мои сыновья, должны будете отдать
принадлежащую ей часть сокровищ Агры. Но ничего не отдавайте,
даже эти четки, пока не закроете мне глаза. Ведь бывало, что
человек стоит одной ногой в могиле и все-таки остается жив.
Я расскажу вам, как умер Морстен, - продолжал он. -
Много лет он страдал болезнью сердца, но скрывал это от всех,
кроме меня. В Индии мы с ним благодаря удивительному стечению
обстоятельств стали обладателями огромного богатства, которое
я, выйдя в отставку, увез в Англию. Скоро вернулся в Англию и
Морстен и в день возвращения явился ко мне за своей долей. Со
станции он пришел в Пондишери-Лодж пешком, его впустил мой
преданный слуга старик Лал Човдар, которого уже нет в живых. У
нас с Морстеном вышла ссора из-за того, как поделить сокровища.
Морстен в приступе ярости вскочил со стула, лицо у него вдруг
почернело, он прижал руку к сердцу, упал навзничь, ударившись
головой об угол ларца, в котором хранились сокровища. Когда я
нагнулся над ним, то, к ужасу своему, обнаружил, что он мертв.
Долгое время я оставался в растерянности, не зная, что
делать. Первым моим побуждением было, конечно, позвать на
помощь, но я понимал, что имеются все основания подозревать
меня в убийстве. Смерть в момент ссоры, глубокая рана на голове
- все это было против меня, К тому же официальное
расследование неминуемо занялось бы сокровищами, а у меня были
веские основания никого не посвящать в их тайну. Морстен сказал
мне, что ни одна душа на свете не знает, куда он поехал. И я
стал склоняться к мысли, что нет надобности, чтобы хоть одна
душа узнала это.
Я все еще пребывал в полной растерянности, как вдруг,
подняв голову, увидел в дверях моего слугу Лал Човдара. Он
неслышно скользнул в комнату и запер за собой дверь.
- Не бойтесь, сагиб, - сказал он. - Никто не узнает,
что вы убили его. Спрячем его подальше - и концы в воду.
- Но я не убивал! - запротестовал я.
- Я все слышал, - улыбаясь, покачал головой Лал Човдар.
- Я слышал, как вы ссорились, слышал звук удара. Но на губах
моих печать молчания. Все в доме спят. Давайте вместе унесем
его.
И я решился. Если мой собственный слуга не верит мне, как
можно рассчитывать, что в твою невиновность поверят двенадцать
глупых торговцев в камере присяжных? В ту же ночь мы с Лал
Човдаром спрятали тело, а через несколько дней все лондонские
газеты были заполнены сообщениями о таинственном исчезновении
капитана Морстена. Из того, что я рассказал вам, вы видите, что
меня, в сущности, не в чем винить. Но я скрыл тело капитана, а
сокровища, принадлежавшие нам обоим, стал считать с того дня
своей нераздельной собственностью. Поэтому я хотел бы, чтобы
вы, мои сыновья, восстановили справедливость. Наклонитесь ко
мне поближе, к самым губам. Сокровища спрятаны... - В этот
момент лицо его страшно исказилось, глаза чуть не вылезли из
орбит, челюсть отвисла, и он закричал голосом, которого я
никогда не забуду: "Не пускайте его. Ради всего святого, не
пускайте!" Мы оба взглянули в окно, куда был устремлен его
взгляд. Из темноты на нас глядело лицо. Был хорошо виден
побелевший нос, прижатый к стеклу. Лицо, налитое злобой, до
бровей заросло бородой, глаза смотрели угрюмо и жестоко. Мы с
братом бросились к окну, но лицо исчезло. Когда мы вернулись к
изголовью отца, голова его поникла, пульс перестал биться.
В ту ночь мы обшарили весь сад, но никаких следов ночного
вторжения не нашли, кроме отпечатка одной ноги на цветочной
клумбе как раз под самым окном. Если бы не этот единственный
след, мы могли бы подумать, что-то дикое, полное злобы лицо -
плод нашего воображения. Однако очень скоро мы обнаружили еще и
другие, значительно более осязаемые признаки, что против нас
действуют какие-то таинственные силы. Однажды утром окно в
спальне моего отца оказалось распахнутым, шкафы и сундуки
перерыты сверху донизу, и на его письменном столе приколот
обрывок бумаги, на котором было нацарапано: "знак четырех". Мы
так и не узнали, кто был наш таинственный посетитель и что
означают эта слова. Насколько мы могли судить, ничего из вещей
отца не пропало, хотя все было перерыто вверх дном. Вполне
естественно, что это ночное посещение мы с братом связали с
теми страхами, которые всю жизнь преследовали отца. Но кто это
был, до сих пор остается полнейшей загадкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206