Ничего не изменилось. Ситуация складывалась так, как она всегда складывалась для нее. Ничего не менялось, кроме формы оплаты.
2
Она проснулась, и в глаза ей сразу бросилось белое белье, висевшее на веревке за окном и развевавшееся на ветру. Сильный запах жареного мяса и капусты проникал в ее комнату с соседней кухни вместе с летним ветерком. Этот запах напомнил ей, что сегодня воскресенье. Так всегда бывало по воскресеньям, когда она была маленькой девочкой, и воспоминание об этом доставило ей удовольствие.
По воскресеньям, когда она возвращалась с мамой из церкви, папа уже ждал их. Его усы были подстрижены и набриолинены, лицо гладко выбрито, и от него пахло лавровишневой водой. Он подбрасывал ее в воздух, ловил и крепко прижимал к себе, спрашивая:
— Ну как себя сегодня чувствует моя Дженни-медвежонок? Попробовала ли она крови Христовой из цистерны за церковью?
Он смеялся, она смеялась, иногда смеялась даже мама, но при этом говорила:
— Послушай, Томас Дентон, отцу не пристало так разговаривать с дочерью, сея в ее душе зерна непослушания воле Божьей.
Папа и мама были молодыми и счастливыми. После обеда папа надевал свой лучший костюм, брал Дженни за руку, и они выходили на улицу в поисках приключений.
Первое приключение ожидало их сразу возле дома в виде канатной дороги. Держа ее на руках, папа запрыгивал в движущийся вагончик, предъявлял бело-голубой пропуск кондуктора, который давал ему право бесплатно ездить на любых видах транспорта компании, и проходил в голову вагона к кабине вагоновожатого. Там он подставлял Дженни свежему ветру, и хотя у нее перехватывало дыхание, ей очень нравилось, как свежий, ласковый ветер наполняет ее легкие.
— Это моя дочь, моя Дженни-медвежонок, — кричал папа всем, кто слушал его, гордо держа перед собой девочку, чтобы все, кто желает, могли видеть ее. И пассажиры, которые до этого момента были погружены в собственные мысли, улыбались Дженни, разделяя удовольствие, написанное на ее сияющем лице.
Потом они шли в парк, а иногда на пристань, где ели горячих креветок или крабов с чесночной подливкой. Отец пил пиво, которое покупал у бутлегера, почти открыто продававшего свой товар возле столиков — конечно же, исключительно для того, чтобы посетители могли перебить запах чеснока. Иногда они ходили в зоопарк, и папа покупал Дженни пакетик арахиса, которым она кормила слона или обезьянок. Когда они вечером возвращались домой, она иногда от усталости засыпала на руках у отца. Назавтра был понедельник, и она не могла дождаться, когда снова наступит воскресенье. Ничто, однако, не пролетает так быстро, как детские воскресенья.
Потом она пошла в школу, где очень испугалась сестер, выглядевших строгими и неумолимыми в своих черных одеяниях. Сестры преподавали катехизис. Ко времени конфирмации страх постепенно исчез, и сестры воспринимались как учителя, ведущие к христианской жизни и счастью. Воскресенья детства все глубже и глубже скрывались в уголках памяти, пока почти совсем не исчезали там.
Шестнадцатилетняя Дженни лежала на кровати и прислушивалась к звукам воскресного утра. Какое-то время было тихо, потом она услышала пронзительный голос матери:
— Мистер Дентон, я тебе последний раз говорю, что пора вставать и идти к мессе.
Голос отца звучал хрипло, разобрать слова было невозможно. Она представила себе отца, небритого и опухшего от субботнего пива, в длинном шерстяном нижнем белье, лежащего на широкой мягкой кровати и уткнувшего лицо в большую подушку. Снова раздался голос матери:
— Но я ведь обещала отцу Хадли, что в это воскресенье ты обязательно придешь. Если уж ты не заботишься о собственной душе, то хотя бы позаботился о наших с дочерью.
Ответа не последовало. Потом раздался стук двери — это мать ушла в кухню. Дженни опустила босые ноги на пол и стала нашаривать тапочки. Найдя их, она встала и направилась в ванную. Длинная белая хлопчатобумажная ночная рубашка оборачивалась вокруг щиколоток. По пути в ванную она зашла на кухню.
— Дженни, дорогая, ты можешь надеть к мессе новый голубой берет, который я тебе сшила, — сказала мать, повернувшись от плиты.
— Хорошо, мама, — ответила Дженни.
Она тщательно почистила зубы, памятуя о том, чему их учила сестра Филомена на занятиях по гигиене: сначала круговые движения щеткой, потом вверх и вниз — только так можно удалить остатки пищи, которые могут вызывать неприятный запах во рту. Дженни внимательно рассмотрела зубы в зеркале. У нее были хорошие зубы — белые и ровные.
Она любила чистоту, не то что большинство девочек из Школы Милосердия, которые тоже были из бедных семей и мылись только один раз в неделю, по субботам. Дженни принимала ванну каждый вечер, хотя для этого приходилось нагревать воду на кухне старого дома, в котором они жили.
Ясными серым глазами она взглянула в зеркало и попыталась представить себя в белой шапочке и в форме медсестры. Пора уже готовиться к этому. В следующем месяце она закончит школу, но не каждая выпускница сможет получить направление в колледж Святой Марии, где учатся на медицинских сестер.
Сестры в школе любили ее, и во время обучения она всегда получала высокие оценки. А кроме того, отец Хадли написал матери Эрнест, что Дженни уделяет много времени церкви, не то что большинство современных молодых девушек, которые проводят больше времени перед зеркалом, накладывая макияж, чем в церкви на коленях перед Распятием. Он выразил надежду, что мать-настоятельница не оставит своим вниманием столь достойное дитя.
Направление в колледж Святой Марии давалось каждый год лишь одной ученице, чьи успехи в религии и учебе признавались комиссией, возглавляемой архиепископом, наиболее значительными. Если Дженни решит стать медсестрой, то в этом году такое направление получит она. Сегодня утром, после службы в церкви, она должна предстать перед матерью Эрнест и дать окончательный ответ.
— Благодаря Господу выбор пал на тебя, — сказала ей сестра Сирил, сообщив о решении комиссии. — Но ты должна самостоятельно принять решение. Может быть, уход за больными п немощными вовсе не твое призвание.
Сестра Сирил посмотрела на девушку, молча стоящую перед ее столом. Дженни была высокой, стройной, с оформившейся фигурой и спокойными, целомудренными серыми глазами. Дженни ничего не ответила, и сестра Сирил улыбнулась.
— У тебя еще есть неделя, чтобы принять окончательное решение, — ласково сказала она. — Приходи в следующее воскресенье после мессы в сестринскую общину, мать Мария Эрнест будет там, и ты скажешь ей свой ответ.
Отец рассердился, когда услышал о направлении.
— Да разве это жизнь для ребенка? Выносить судна из-под грязных стариков? А потом они вдобавок уговорят ее стать монахиней? — Он резко повернулся к жене и закричал: — Это все твои штучки, твои и священников, которых ты слушаешь. В чем же здесь святость? Взять ребенка, в котором только начинают закипать жизненные силы, и запереть в монастырь?
Лицо жены побелело.
— Не богохульствуй, Томас Дентон, — холодно сказала она, — если бы ты хоть раз пришел и послушал преподобного отца Хадли, то понял бы, как ты неправ. А если наша дочь посвятит себя служению Богу, то я буду самая счастливая мать среди христиан. Что в этом плохого, если твой единственный ребенок будет связывать тебя с Господом?
— Ох, — тяжело вздохнул отец. — А кто будет виноват, когда девочка вырастет и поймет, что собственная мать лишила ее радости быть женщиной? — Он повернулся к Дженни и мягко произнес: — Дженни-медвежонок, если ты хочешь стать медицинской сестрой, то я не возражаю, но я хочу, чтобы ты решила сама. Не надо слушать ни маму, ни меня, ни даже церковь. Слушай только себя. Ты поняла меня, девочка?
Дженни кивнула.
— Я поняла, папа.
— Ты не успокоишься, пока не увидишь свою дочь шлюхой, — внезапно закричала мать.
— Я предпочел бы увидеть ее шлюхой, но только в том случае, если это будет ее собственное желание, чем послушным орудием святош, — рявкнул отец. Он посмотрел на дочь, и голос его снова зазвучал ласково: — Ты хочешь быть медсестрой, Дженни-медвежонок?
— Думаю, что да, папа, — ответила Дженни, глядя на него своими ясными серыми глазами.
— Если ты действительно хочешь этого, — тихо сказал он, — то я буду только рад.
Во взгляде жены светилось торжество.
— Томас Дентон, когда ты поймешь, что не можешь идти против Господа? — спросила она.
Томас хотел ответить ей, но крепко стиснул зубы и вышел из комнаты.
Сестра Сирил постучала в тяжелую дубовую дверь кабинета.
— Войдите, — послышался сильный звонкий голос. Она открыла дверь и пригласила Дженни войти.
Дженни нерешительно перешагнула порог комнаты. Сестра Сирил последовала за ней.
— Это Дженни Дентон, преподобная мать.
Из-за стола на Дженни смотрела женщина средних лет в черной одежде сестринской общины, в руках у нее была чашка с чаем. Она внимательно вгляделась в девушку, потом улыбнулась, обнажив ровные белые зубы.
— Значит, ты Дженни Дентон, — сказал она, протягивая руку.
Дженни быстро наклонилась и поцеловала кольцо на пальце преподобной матери.
— Да, преподобная мать, — ответила она, выпрямляясь.
— Не бойся, дитя мое, — сказала мать Эрнест, — я тебя не съем. — Глаза ее смеялись.
Дженни робко улыбнулась в ответ. Преподобная мать вопросительно подняла брови.
— Может быть, ты хочешь чаю? Я всегда себя лучше чувствую после чая.
— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — сказала Дженни.
Мать Эрнест кивнула сестре Сирил.
— Сейчас принесу, преподобная мать, — быстро сказала монахиня.
— И мне тоже, пожалуйста, чашечку, — добавила преподобная мать и повернулась к Дженни. — Очень люблю выпить хорошего чаю. А здесь у сестер действительно хороший чай, не то что слабенькие чайные шарики, которыми пользуются в больницах, — настоящий, заваренный именно так, как и следует заваривать чай. Может быть, ты присядешь, дитя мое?
Последние слова были произнесены так быстро, что Дженни не была уверена, что правильно расслышала их.
— Что вы сказали, мадам? — Дженни даже заикалась от волнения.
— Может быть, ты присядешь, дитя мое? Не надо нервничать, я хочу, чтобы мы подружились.
— Да, мадам, — ответила Дженни и села, нервничая еще больше.
Преподобная мать некоторое время молча смотрела на нее.
— Итак, ты решила стать медсестрой, правда?
— Да, преподобная мать.
— А почему? — спросила вдруг мать Эрнест.
— Почему? — Дженни удивил ее вопрос. — Не знаю, пожалуй, я никогда по-настоящему не задумывалась над этим.
— Сколько тебе лет, дитя мое?
— В следующем месяце, за неделю до выпуска, мне исполнится семнадцать.
— Ты с детских лет мечтала быть медсестрой и помогать больным. Так?
Дженни покачала головой.
— Нет, — искренне ответила она. — До этого момента я никогда серьезно не думала об этом.
— Стать медсестрой довольно тяжело. В колледже Святой Марии у тебя будет очень мало свободного времени. Ты будешь работать и учиться целыми днями и ночевать будешь в колледже. Для посещения семьи у тебя будет всего один выходной в месяц. — Преподобная мать повернула чайную чашку ручкой от себя. — Твоему приятелю это может не понравиться.
— Но у меня нет приятеля, — сказала Дженни.
— Ты ведь приходила на балы с Майклом Халлораном, и ты каждую субботу играешь с ним в теннис. Разве он не твой приятель?
Дженни рассмеялась.
— Нет, преподобная мать, он мне не приятель в привычном смысле этого слова. — Она снова засмеялась, но уже про себя, подумав о долговязом, нескладном юноше, все мысли которого были об ударе слева. — Просто он лучший теннисист в округе, вот и все. Но когда-нибудь я обыграю его, — добавила она.
— В прошлом году ты была капитаном теннисной команды девушек? — Дженни кивнула. — Но в колледже у тебя не будет времени играть в теннис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100