— Ведь вы не знаете этих ублюдков, а я их знаю. Стоит только дать им палец, как они оттяпают всю руку. Ваш отец всегда слушался меня и платил им мало.
Я холодно посмотрел на него. До некоторых людей некоторые вещи доходят очень медленно.
— Вы слышали, что я сказал там, Джейк?
— Да слышал, я как раз об этом и говорю, я...
— Не думаю, что вы слышали, Джейк, — резко оборвал я его, а затем уже мягче добавил. — Мои первые слова были: «Мой отец умер».
— Да, но...
— Именно это я и сказал. Он умер. А я живой, и я здесь, и вам, Джейк, следует усвоить, что я не буду грабить людей, которые работают на меня. Ну, а кому это не нравится, тот может убираться к чертовой матери.
Теперь до Джейка дошло. Он поспешил к дверце автомобиля и распахнул ее передо мной.
— Да я не имел в виду ничего такого, Джонас, я только...
Бесполезно было объяснять ему, что если больше платишь, то и больше получаешь. Год назад Форд доказал это. После повышения заработной платы рабочим производительность увеличилась в три раза. Я сел в машину и оглянулся на здание фабрики. В глаза бросился черный, липкий гудрон на крыше. Я вспомнил, что видел ее во время своего полета.
— Джейк, — сказал я, — видите эту крышу?
Он обернулся и, уставившись на крышу, неуверенно ответил:
— Да, сэр.
Внезапно я почувствовал громадную усталость, откинулся на подушки сидения и закрыл глаза.
— Выкрасите ее в белый цвет.
5
Все двадцать миль от фабрики до дома я дремал. Иногда я открывал глаза и ловил на себе взгляд Невады, наблюдавшего за мной в зеркало. Затем мои веки, словно налитые свинцом, снова опускались. Я ненавидел отца, ненавидел мать. Если бы у меня были братья или сестры, я и их бы ненавидел. Но нет, у меня больше не было ненависти к отцу. Он был мертв. Нельзя ненавидеть мертвых, можно только помнить о них. У меня не было ненависти и к матери, ведь ее давно уже не было в живых. У меня была мачеха, и я любил ее.
Поэтому тогда я и привез ее домой. Я хотел жениться на ней, но отец сказал, что я слишком молод, что девятнадцать лет это очень мало. Однако сам он не был слишком молод и женился на ней спустя неделю после моего возвращения в колледж.
Я встретил Рину в загородном клубе за две недели до окончания каникул. Она приехала с Востока, откуда-то из Бруклина, штат Массачусетс. Рина не была похожа ни на одну из девушек, с которыми я встречался раньше. Здешние девушки смуглые, с задубевшей от солнца кожей, тяжелой походкой. Они даже на лошадях скакали как мужчины. И только по вечерам, надев вместо джинсов «Левис» юбки, они как-то преображались. А так, даже в бассейнах, в соответствии с тогдашней модой, они выглядели как мальчишки — плоскогрудые, с узкими бедрами.
Но Рина была настоящей девушкой, это сразу бросалось в глаза. Особенно хорошо она выглядела в купальнике, как раз в тот день, когда я впервые увидел ее. Она была достаточно стройной, только плечи, пожалуй, широковаты. Упругие, полные груди — два шара — выпирали из модного, шелкового с джерси, купальника. Нельзя было смотреть на эти груди, не ощущая во рту привкус молока и меда. Они величественно покоились поверх грудной клетки, переходящей в тонкую талию и далее в узкие, но охруглые бедра и ягодицы.
Белые, длинные не по моде волосы завязаны сзади. Высокие брови, широко расставленные глаза, сверкающие ледяной голубизной. Прямой, не слишком тонкий нос, подчеркивающий ее финское происхождение. Пожалуй, единственным недостатком был рот — широкий, правда, не слишком, так как губы были достаточно полные. Твердый, заостренный подбородок.
Она должна была ехать в Швейцарию сдавать экзамены. Рина мало улыбалась, манеры ее были сдержанными. Два дня я не отходил он нее. Голос у нее был мягкий и низкий, говорила она с едва уловимым акцентом.
Это произошло спустя десять дней, в субботу, на танцах в клубе. Именно тогда я понял, как сильно ее желаю. Мы танцевали медленный вальс, голубоватый свет ламп был притушен. Внезапно она сбилась с ритма и улыбнулась своей мягкой улыбкой.
— Ты очень сильный, — сказал она и прижалась ко мне.
Когда мы снова начали танцевать, я все еще ощущал тепло ее бедер. Я уже ничего не мог с собой поделать. Взял ее за руку и повел через танцевальный зал к выходу.
Она молча проследовала за мной до машины. Мы сели в большой «Дьюзенберг» с откидным верхом, я вывел машину на трассу, и мы помчались. Ночной воздух пустыни был теплым. Я наблюдал за ней краешком глаза: голова откинута назад, глаза закрыты.
Я свернул в финиковую рощицу и заглушил мотор. Она сидела в той же позе, откинувшись на сидении. Я нагнулся к ней и поцеловал. Ее губы никак не отреагировали на мой поцелуй, но я сравнил их с родником в пустыне, к которому можно приникнуть, изнывая от жажды. Я дотронулся до ее груди, но она перехватила мою руку и сжала ее.
Подняв голову, я посмотрел на нее. Раскрытые глаза были непроницаемы, я ничего не мог прочесть в них.
— Я хочу тебя, — сказал я.
Выражение ее глаз не изменилось.
— Я знаю, — сказал она тихо.
Я попытался обнять ее, но она уперлась руками мне в грудь.
— Дай мне носовой платок, — сказала она и достала его из нагрудного кармана моей рубашки.
Носовой платок белой бабочкой запорхал в темноте ночи, и затем выпал из ее руки. Она по-прежнему сидела, откинувшись, и молчала, вперив в меня непроницаемый взгляд.
Я нашел ее руку и вновь попытался приблизиться к ней, но она снова удержала меня. Вдруг острая боль пронзила низ позвоночника, я почти пополам согнулся на сидении.
Дрожащими руками я достал сигарету и прикурил. Рина скомкала носовой платок, выкинула его из машины, взяла у меня изо рта сигарету и затянулась.
— Я все рано хочу тебя.
Она вернула мне сигарету и отрицательно покачала головой.
— Почему? — спросил я.
Рина повернула ко мне лицо, бледным пятном выделявшееся в ночной темноте.
— Потому что через два дня я уезжаю домой. Потому что во время краха фондовой биржи в двадцать третьем мой отец потерял все. Потому что я должна найти богатого мужа и не могу рисковать.
Я поглядел не нее и завел мотор. Выведя машину из финиковой рощи на дорогу, я направился к дому. Ехали мы молча, но у меня уже имелись ответы на все ее «нет». Я был богат или, по крайней мере, когда-то буду богатым.
Рина осталась в гостиной, а я прошел в кабинет отца. Он, как обычно, работал за столом. Свет от настольной лампы падал на разложенные бумаги. Когда я вошел в кабинет, он поднял голову.
— Ну что? — спросил он таким тоном, словно я помешал его работе.
Я щелкнул выключателем на стене, и кабинет залился ярким светом.
— Я хочу жениться, — сказал я.
Он бросил на меня отсутствующий взгляд, нобыстро пришел в себя.
— Ты сошел с ума, — спокойно проговорил он и снова погрузился в свои бумаги. — Иди спать и не беспокой меня.
Я остался стоять на месте.
— Я собираюсь жениться, папа.
Впервые со времени моего детства я назвал его папой.
Он медленно поднялся из-за стола.
— Нет, ты слишком молод.
Это было все, что он сказал. Ему не пришло в голову поинтересоваться: кто, что, почему? Отнюдь нет. Только: «Ты слишком молод».
— Хорошо, отец, — проговорил я, повернувшись уходить. — Но помни, что я тебя предупредил.
— Подожди, — остановил он меня у самой двери, — где она?
— Ждет в гостиной.
Он проницательно посмотрел на меня.
— И когда ты это решил?
— Сегодня вечером, только что.
— Я думаю, что она одна из тех глупых молоденьких девиц, которые ошиваются в танцевальном клубе в надежде подцепить какого-нибудь старика.
Я принялся отчаянно защищать ее.
— Нет, она не такая. Между прочим, она даже не знает, о чем я говорю с тобой.
— Ты хочешь сказать, что еще даже не сделал ей предложения?
— Мне ине нужно его делать, — самоуверенно ответил я. — Я и так знаю ее ответ.
Отец покачал, головой.
— Но, может, все-таки следует спросить у нее?
Я вышел из кабинета и вернулся вместе в Риной.
— Рина, — сказал я, — это мой отец. Отец, это Рина Марлоу.
Рина вежливо кивнула. Она держала себя так, словно эта сцена происходила ровно в полдень, а никак не в два часа ночи. Отец внимательно посмотрел на нее. В его взгляде появилось такое любопытство, какого я никогда у него не наблюдал. Он вышел из-за стола и протянул ей руку.
— Здравствуйте, мисс Марлоу, — мягко произнес он.
Я уставился на отца. Он никогда подобным образом не вел себя с моими друзьями.
— Здравствуйте, — ответила Рина, пожимая протянутую руку.
Держа ее за руку, отец проговорил полушутливым тоном:
— Мой сын думает, что хочет жениться на вас, мисс Марлоу. Но я думаю, что он слишком молод. Не так ли?
Рина посмотрела на меня. Ее глаза сверкнули и снова стали непроницаемыми.
Она повернулась к отцу.
— Это все так неожиданно, мистер Корд. Пожалуйста, проводите меня.
Ошеломленный, я молча наблюдал, как отец взял ее под руку и вышел вместе с ней из кабинета. Спустя минуту раздался свирепый рев мотора «Дьюзенберга». Я огляделся в поисках предмета, на котором можно было бы сорвать злость. На столе стояла лампа, и я вдребезги разбил ее об стену.
Две недели спустя, уже будучи в колледже, я получил от отца телеграмму: «Мы с Риной поженились сегодня утром. Находимся в Нью-Йорке в отеле „Уолдорф-Астория“. Завтра уезжаем. Медовый месяц проведем в Европе».
Я схватил телефон и позвонил ему.
— Нет хуже дурака, чем старый дурак! — кричал я через три тысячи миль, разделявших нас. — Неужели ты не понимаешь, что она вышла за тебя только из-за денег?
Отец даже не рассердился, а, наоборот, рассмеялся.
— Глупец. Она хотела иметь мужчину, а не мальчишку. Перед женитьбой она даже настояла на том, чтобы по брачному контракту все имущество принадлежало мужу.
— Неужели, — спросил я, — а кто составлял контракт? Ее адвокат?
— Нет, мой, — снова рассмеялся отец. Голос его внезапно стал твердым, а тон назидательным.
— Возвращайся к своим занятиям, сын, и не лезь в дела, которые тебя не касаются. У нас уже полночь, и я ложусь спать.
Телефон замолчал. Я посмотрел на него и медленно положил трубку. Этой ночью я не мог спать. В моем воображении вставали сцены, изображавшие Рину в неистовых объятиях отца. Несколько раз я просыпался в холодном поту.
* * *
Почувствовав, как меня осторожно трясут за плечо, я медленно открыл глаза. Первое, что я увидел, было лицо Невады.
— Просыпайся, Джонас, — сказал он, — мы дома.
Я потер глаза, прогоняя сон. Солнце, уже почти село позади нашего большого дома. Я потряс головой, вылез из машины и посмотрел на дом. Очень странный дом. С тех пор, как отец построил его, я провел в нем не более двух недель. Теперь он был мой, как и все, что принадлежало моему отцу.
Я начал подниматься по ступенькам. Рина подумала обо всем, кроме этого. Мой отец умер, и я собирался сказать ей об этом.
6
Дверь открылась, и я прошел через веранду. Дом был построен в привычном стиле плантаторов-южан, а для управления им отец специально пригласил из Нового Орлеана Ро-бера. Робер содержал дом, строго соблюдая традиции креолов.
Это был громадный человек, на голову выше меня, очень умелый и вежливый. Его отец и дед были дворецкими, и, даже будучи рабами, они привили сыну и внуку гордость за эту профессию. Он был в полном смысле слова рожден для этой работы, и всегда находился там, где был нужен.
Он отступил в сторону, пропуская меня.
— Здравствуйте, масса Корд, — поприветствовал он меня на своем мягком креольском английском.
— Здравствуй, Робер, — ответил я, — пойдем со мной.
Он неслышно проследовал за мной в кабинет отца и с невозмутимым лицом закрыл за собой дверь.
— Слушаю, мистер Корд.
Он впервые назвал меня «мистер», а не «масса». Я посмотрел на него.
— Отец умер, — сказал я.
— Я знаю, — ответил он, — звонил мистер Денби.
— А остальные знают?
Он покачал головой.
— Я сказал мистеру Денби, что миссис Корд нет дома, а слугам я ничего не говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Я холодно посмотрел на него. До некоторых людей некоторые вещи доходят очень медленно.
— Вы слышали, что я сказал там, Джейк?
— Да слышал, я как раз об этом и говорю, я...
— Не думаю, что вы слышали, Джейк, — резко оборвал я его, а затем уже мягче добавил. — Мои первые слова были: «Мой отец умер».
— Да, но...
— Именно это я и сказал. Он умер. А я живой, и я здесь, и вам, Джейк, следует усвоить, что я не буду грабить людей, которые работают на меня. Ну, а кому это не нравится, тот может убираться к чертовой матери.
Теперь до Джейка дошло. Он поспешил к дверце автомобиля и распахнул ее передо мной.
— Да я не имел в виду ничего такого, Джонас, я только...
Бесполезно было объяснять ему, что если больше платишь, то и больше получаешь. Год назад Форд доказал это. После повышения заработной платы рабочим производительность увеличилась в три раза. Я сел в машину и оглянулся на здание фабрики. В глаза бросился черный, липкий гудрон на крыше. Я вспомнил, что видел ее во время своего полета.
— Джейк, — сказал я, — видите эту крышу?
Он обернулся и, уставившись на крышу, неуверенно ответил:
— Да, сэр.
Внезапно я почувствовал громадную усталость, откинулся на подушки сидения и закрыл глаза.
— Выкрасите ее в белый цвет.
5
Все двадцать миль от фабрики до дома я дремал. Иногда я открывал глаза и ловил на себе взгляд Невады, наблюдавшего за мной в зеркало. Затем мои веки, словно налитые свинцом, снова опускались. Я ненавидел отца, ненавидел мать. Если бы у меня были братья или сестры, я и их бы ненавидел. Но нет, у меня больше не было ненависти к отцу. Он был мертв. Нельзя ненавидеть мертвых, можно только помнить о них. У меня не было ненависти и к матери, ведь ее давно уже не было в живых. У меня была мачеха, и я любил ее.
Поэтому тогда я и привез ее домой. Я хотел жениться на ней, но отец сказал, что я слишком молод, что девятнадцать лет это очень мало. Однако сам он не был слишком молод и женился на ней спустя неделю после моего возвращения в колледж.
Я встретил Рину в загородном клубе за две недели до окончания каникул. Она приехала с Востока, откуда-то из Бруклина, штат Массачусетс. Рина не была похожа ни на одну из девушек, с которыми я встречался раньше. Здешние девушки смуглые, с задубевшей от солнца кожей, тяжелой походкой. Они даже на лошадях скакали как мужчины. И только по вечерам, надев вместо джинсов «Левис» юбки, они как-то преображались. А так, даже в бассейнах, в соответствии с тогдашней модой, они выглядели как мальчишки — плоскогрудые, с узкими бедрами.
Но Рина была настоящей девушкой, это сразу бросалось в глаза. Особенно хорошо она выглядела в купальнике, как раз в тот день, когда я впервые увидел ее. Она была достаточно стройной, только плечи, пожалуй, широковаты. Упругие, полные груди — два шара — выпирали из модного, шелкового с джерси, купальника. Нельзя было смотреть на эти груди, не ощущая во рту привкус молока и меда. Они величественно покоились поверх грудной клетки, переходящей в тонкую талию и далее в узкие, но охруглые бедра и ягодицы.
Белые, длинные не по моде волосы завязаны сзади. Высокие брови, широко расставленные глаза, сверкающие ледяной голубизной. Прямой, не слишком тонкий нос, подчеркивающий ее финское происхождение. Пожалуй, единственным недостатком был рот — широкий, правда, не слишком, так как губы были достаточно полные. Твердый, заостренный подбородок.
Она должна была ехать в Швейцарию сдавать экзамены. Рина мало улыбалась, манеры ее были сдержанными. Два дня я не отходил он нее. Голос у нее был мягкий и низкий, говорила она с едва уловимым акцентом.
Это произошло спустя десять дней, в субботу, на танцах в клубе. Именно тогда я понял, как сильно ее желаю. Мы танцевали медленный вальс, голубоватый свет ламп был притушен. Внезапно она сбилась с ритма и улыбнулась своей мягкой улыбкой.
— Ты очень сильный, — сказал она и прижалась ко мне.
Когда мы снова начали танцевать, я все еще ощущал тепло ее бедер. Я уже ничего не мог с собой поделать. Взял ее за руку и повел через танцевальный зал к выходу.
Она молча проследовала за мной до машины. Мы сели в большой «Дьюзенберг» с откидным верхом, я вывел машину на трассу, и мы помчались. Ночной воздух пустыни был теплым. Я наблюдал за ней краешком глаза: голова откинута назад, глаза закрыты.
Я свернул в финиковую рощицу и заглушил мотор. Она сидела в той же позе, откинувшись на сидении. Я нагнулся к ней и поцеловал. Ее губы никак не отреагировали на мой поцелуй, но я сравнил их с родником в пустыне, к которому можно приникнуть, изнывая от жажды. Я дотронулся до ее груди, но она перехватила мою руку и сжала ее.
Подняв голову, я посмотрел на нее. Раскрытые глаза были непроницаемы, я ничего не мог прочесть в них.
— Я хочу тебя, — сказал я.
Выражение ее глаз не изменилось.
— Я знаю, — сказал она тихо.
Я попытался обнять ее, но она уперлась руками мне в грудь.
— Дай мне носовой платок, — сказала она и достала его из нагрудного кармана моей рубашки.
Носовой платок белой бабочкой запорхал в темноте ночи, и затем выпал из ее руки. Она по-прежнему сидела, откинувшись, и молчала, вперив в меня непроницаемый взгляд.
Я нашел ее руку и вновь попытался приблизиться к ней, но она снова удержала меня. Вдруг острая боль пронзила низ позвоночника, я почти пополам согнулся на сидении.
Дрожащими руками я достал сигарету и прикурил. Рина скомкала носовой платок, выкинула его из машины, взяла у меня изо рта сигарету и затянулась.
— Я все рано хочу тебя.
Она вернула мне сигарету и отрицательно покачала головой.
— Почему? — спросил я.
Рина повернула ко мне лицо, бледным пятном выделявшееся в ночной темноте.
— Потому что через два дня я уезжаю домой. Потому что во время краха фондовой биржи в двадцать третьем мой отец потерял все. Потому что я должна найти богатого мужа и не могу рисковать.
Я поглядел не нее и завел мотор. Выведя машину из финиковой рощи на дорогу, я направился к дому. Ехали мы молча, но у меня уже имелись ответы на все ее «нет». Я был богат или, по крайней мере, когда-то буду богатым.
Рина осталась в гостиной, а я прошел в кабинет отца. Он, как обычно, работал за столом. Свет от настольной лампы падал на разложенные бумаги. Когда я вошел в кабинет, он поднял голову.
— Ну что? — спросил он таким тоном, словно я помешал его работе.
Я щелкнул выключателем на стене, и кабинет залился ярким светом.
— Я хочу жениться, — сказал я.
Он бросил на меня отсутствующий взгляд, нобыстро пришел в себя.
— Ты сошел с ума, — спокойно проговорил он и снова погрузился в свои бумаги. — Иди спать и не беспокой меня.
Я остался стоять на месте.
— Я собираюсь жениться, папа.
Впервые со времени моего детства я назвал его папой.
Он медленно поднялся из-за стола.
— Нет, ты слишком молод.
Это было все, что он сказал. Ему не пришло в голову поинтересоваться: кто, что, почему? Отнюдь нет. Только: «Ты слишком молод».
— Хорошо, отец, — проговорил я, повернувшись уходить. — Но помни, что я тебя предупредил.
— Подожди, — остановил он меня у самой двери, — где она?
— Ждет в гостиной.
Он проницательно посмотрел на меня.
— И когда ты это решил?
— Сегодня вечером, только что.
— Я думаю, что она одна из тех глупых молоденьких девиц, которые ошиваются в танцевальном клубе в надежде подцепить какого-нибудь старика.
Я принялся отчаянно защищать ее.
— Нет, она не такая. Между прочим, она даже не знает, о чем я говорю с тобой.
— Ты хочешь сказать, что еще даже не сделал ей предложения?
— Мне ине нужно его делать, — самоуверенно ответил я. — Я и так знаю ее ответ.
Отец покачал, головой.
— Но, может, все-таки следует спросить у нее?
Я вышел из кабинета и вернулся вместе в Риной.
— Рина, — сказал я, — это мой отец. Отец, это Рина Марлоу.
Рина вежливо кивнула. Она держала себя так, словно эта сцена происходила ровно в полдень, а никак не в два часа ночи. Отец внимательно посмотрел на нее. В его взгляде появилось такое любопытство, какого я никогда у него не наблюдал. Он вышел из-за стола и протянул ей руку.
— Здравствуйте, мисс Марлоу, — мягко произнес он.
Я уставился на отца. Он никогда подобным образом не вел себя с моими друзьями.
— Здравствуйте, — ответила Рина, пожимая протянутую руку.
Держа ее за руку, отец проговорил полушутливым тоном:
— Мой сын думает, что хочет жениться на вас, мисс Марлоу. Но я думаю, что он слишком молод. Не так ли?
Рина посмотрела на меня. Ее глаза сверкнули и снова стали непроницаемыми.
Она повернулась к отцу.
— Это все так неожиданно, мистер Корд. Пожалуйста, проводите меня.
Ошеломленный, я молча наблюдал, как отец взял ее под руку и вышел вместе с ней из кабинета. Спустя минуту раздался свирепый рев мотора «Дьюзенберга». Я огляделся в поисках предмета, на котором можно было бы сорвать злость. На столе стояла лампа, и я вдребезги разбил ее об стену.
Две недели спустя, уже будучи в колледже, я получил от отца телеграмму: «Мы с Риной поженились сегодня утром. Находимся в Нью-Йорке в отеле „Уолдорф-Астория“. Завтра уезжаем. Медовый месяц проведем в Европе».
Я схватил телефон и позвонил ему.
— Нет хуже дурака, чем старый дурак! — кричал я через три тысячи миль, разделявших нас. — Неужели ты не понимаешь, что она вышла за тебя только из-за денег?
Отец даже не рассердился, а, наоборот, рассмеялся.
— Глупец. Она хотела иметь мужчину, а не мальчишку. Перед женитьбой она даже настояла на том, чтобы по брачному контракту все имущество принадлежало мужу.
— Неужели, — спросил я, — а кто составлял контракт? Ее адвокат?
— Нет, мой, — снова рассмеялся отец. Голос его внезапно стал твердым, а тон назидательным.
— Возвращайся к своим занятиям, сын, и не лезь в дела, которые тебя не касаются. У нас уже полночь, и я ложусь спать.
Телефон замолчал. Я посмотрел на него и медленно положил трубку. Этой ночью я не мог спать. В моем воображении вставали сцены, изображавшие Рину в неистовых объятиях отца. Несколько раз я просыпался в холодном поту.
* * *
Почувствовав, как меня осторожно трясут за плечо, я медленно открыл глаза. Первое, что я увидел, было лицо Невады.
— Просыпайся, Джонас, — сказал он, — мы дома.
Я потер глаза, прогоняя сон. Солнце, уже почти село позади нашего большого дома. Я потряс головой, вылез из машины и посмотрел на дом. Очень странный дом. С тех пор, как отец построил его, я провел в нем не более двух недель. Теперь он был мой, как и все, что принадлежало моему отцу.
Я начал подниматься по ступенькам. Рина подумала обо всем, кроме этого. Мой отец умер, и я собирался сказать ей об этом.
6
Дверь открылась, и я прошел через веранду. Дом был построен в привычном стиле плантаторов-южан, а для управления им отец специально пригласил из Нового Орлеана Ро-бера. Робер содержал дом, строго соблюдая традиции креолов.
Это был громадный человек, на голову выше меня, очень умелый и вежливый. Его отец и дед были дворецкими, и, даже будучи рабами, они привили сыну и внуку гордость за эту профессию. Он был в полном смысле слова рожден для этой работы, и всегда находился там, где был нужен.
Он отступил в сторону, пропуская меня.
— Здравствуйте, масса Корд, — поприветствовал он меня на своем мягком креольском английском.
— Здравствуй, Робер, — ответил я, — пойдем со мной.
Он неслышно проследовал за мной в кабинет отца и с невозмутимым лицом закрыл за собой дверь.
— Слушаю, мистер Корд.
Он впервые назвал меня «мистер», а не «масса». Я посмотрел на него.
— Отец умер, — сказал я.
— Я знаю, — ответил он, — звонил мистер Денби.
— А остальные знают?
Он покачал головой.
— Я сказал мистеру Денби, что миссис Корд нет дома, а слугам я ничего не говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100