— Могу я называть вас Мартин? — спросил я.
Он кивнул, и на его губах появилось слабое подобие улыбки.
— Пожалуйста, называйте.
Я пожал его руку.
— Мартин, — торжественно произнес я, — застегните ширинку!
3
Макаллистер прямо на месте внес в оба контракта необходимые изменения, и мы подписали их. Когда все вышли в вестибюль, было около половины пятого. Я направился к лифту, но Эймос Уинтроп задержал меня.
Мне совсем не хотелось разговаривать с ним.
— Может, отложим на утро, Эймос? — спросил я. — Мне надо поспать.
На его лице появилась понимающая улыбка, и он весело похлопал меня по плечу.
— Я знаю, как ты собираешься спать, мальчик, но это важный разговор.
— Сейчас не может быть ничего важного.
Двери лифта открылись и я вошел внутрь, но Эймос юркнул за мной. Лифтер начал закрывать двери.
— Минутку, — попросил я. — Двери снова открылись и я вышел из лифта. — Ну, хорошо, Эймос. В чем дело?
Мы уселись на диване в вестибюле.
— Мне надо еще десять тысяч, — сказал он.
Все было ясно, он опять был на мели. Уинтроп тратил деньги быстрее, чем их печатали.
— А где же деньги, которые вы получили за акции?
— Кончились, — смутился он. — Ты ведь знаешь, как много я задолжал.
Да, я знал это, он был должен всем. На долги кредиторам и бывшим женам у него улетело пятьдесят тысяч. Мне стало немного жаль его. Я взял его в дело, но вряд ли он сумеет принести какую-нибудь пользу компании, а ведь когда-то он был одним из лучших авиаконструкторов в стране.
— Ваш контракт не предусматривает таких авансов.
— Я знаю, но это очень важно. Обещаю, что больше подобного не повторится. Сейчас мне нужны деньги для Моники.
— Для Моники? А что с ней?
— Я хочу отправить ее к матери в Англию, мне уже трудно с ней. Она тайком встречается с каким-то парнем, и если еще не спит с ним, то думаю, что это скоро случится.
Я некоторое время молча смотрел на него. Интересно, он вежливо дает понять мне или шантажирует? Возможно, ему уже обо всем известно, и он говорит подобным образом, чтобы я понял.
— Вы знаете этого парня?
Он покачал головой.
— Если бы знал, убил бы. Ведь она еще невинное дитя.
Я придал своему лицу равнодушное выражение. Родительская любовь слепа, и родители слепцы. Даже такой опытный ловелас, как Эймос, был не более чем слепец.
— Вы уже говорили с ней?
Он снова покачал головой.
— Я пытался, но она ничего не хочет слушать, знаете эту современную молодежь. Они учатся всему в школе, и уже трудно что-либо изменить. Однажды, когда ей было шестнадцать, я нашел у нее в книжечке пачку презервативов.
Вот тогда-то и надо было ее остановить, он опоздал на три года. Теперь ей было девятнадцать, и она жила своей жизнью.
— И что мне теперь делать? — со злостью воскликнул Уинтроп. — Посадить под замок?
— Надо попытаться быть ей отцом.
— Откуда у тебя такой опыт, можно подумать, что у тебя есть собственные дети.
Я мог бы сказать ему, что мой отец всю жизнь был слишком занят, чтобы заниматься мной, но я так устал. Давая понять, что разговор закончен, я поднялся с дивана.
— Так как насчет денег, — забеспокоился Уинтроп.
— Я дам вам денег. — Внезапно во мне вспыхнуло отвращение. Зачем я окружаю себя подобными людьми? Они похожи на пиявок — если уж раз вцепятся, то не отстанут. — И дам, между прочим, двадцать пять тысяч.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Правда, Джонас?
— Да, но при одном условии.
Впервые за время нашего разговора Эймос насторожился.
— Что за условие?
— Ваш уход.
— Из «Уинтроп Эркрафт»? — недоверчиво спросил он.
— Из «Корд Эркрафт», — жестко сказал я.
Краска отлила от лица Уинтропа.
— Но... но ведь я создал эту компанию, я знаю о ней все. Я как раз собирался начать разработку нового самолета, которым наверняка заинтересовались бы военные.
— Берите лучше деньги, Эймос, — холодно сказал я и направился к лифту. Я вошел внутрь, и лифтер закрыл дверь.
— Наверх, мистер Корд? — спросил он.
Я посмотрел на него. Что за глупый вопрос, а куда еще можно было ехать?
— Куда хочешь, — вяло ответил я.
Моника лежала на кровати поверх моей пижамы и дремала. При моем появлении она открыла глаза.
— Все в порядке?
Я кивнул.
— А что надо было папаше? — спросила она, наблюдая, как я снимаю рубашку.
Я разделся и поймал пижаму, которую она бросила мне.
— Он только что подал в отставку, — ответил я, надевая пижаму.
Моника села на кровати, раскрыв от удивления свои карие глаза.
— В отставку?
Я кивнул.
— Но почему?
— Он сказал, что хочет больше времени уделять тебе.
Некоторое время она молчала, недоуменно уставившись на меня, потом рассмеялась.
— Черт побери, всю жизнь я хотела, чтобы он уделял мне больше внимания, и теперь, когда я не нуждаюсь в нем, он решил поиграть в заботливого отца.
— Ты больше в нем не нуждаешься?
— Он мне больше не нужен. — Моника встала с кровати, подошла и положила голову мне на грудь. — Теперь у меня есть ты, — прошептала она доверчивым детским голоском. — Ты для меня все: отец, брат, любовник.
Я погладил ее каштановые волосы. Внезапно я почувствовал к ней большую нежность — мне-то было известно, каким одиноким можно быть в девятнадцать лет.
Я ласково поцеловал ее в лоб.
— Давай спать, детка, уже почти утро.
Она уснула мгновенно. Голова ее покоилась на моем плече, я обнял ее за шею. Я долго не мог уснуть, разглядывая ее спокойное лицо. Взошло солнце, и его первые лучи заполнили комнату.
Чертов Эймос Уинтроп, чертов Джонас Корд! Я проклинал всех людей, которые были слишком заняты и слишком эгоистичны, чтобы быть отцами своим детям.
Я начал дремать, согреваемый теплом ее стройного, изящного тела. Потом пришел сон, глубокий чудесный сон.
На следующий вечер мы обвенчались в церкви в Рино.
4
Заметив сверкание чешуи в воде, я закинул блесну как раз в то место, где резвилась форель. Меня охватил азарт, я знал, что поймаю ее. Все было прекрасно: и тени от деревьев на берегу ручья, и голубые, зеленые, красные блики сверкавшей блесны. Еще немного, и она попадется. В этот момент я услышал голос Моники, доносившийся с берега.
— Джонас!
От звука ее голоса форель скрылась в глубине и, еще не успев обернуться, я почувствовал, что медовый месяц кончился.
— Что такое?
Она стояла на берегу в шортах, коленки покраснела, нос шелушился.
— Тебя просят к телефону из Лос-Анджелеса.
— Кто?
— Не знаю, какая-то женщина, но она не представилась.
Я обернулся и посмотрел на ручей. Рыба уже не плескалась, а это значило, что она ушла и рыбалка закончилась.
— Скажи ей, пусть подождет минуту, — крикнул я и побрел к берегу.
Моника кивнула и вернулась в хижину, а я принялся складывать удочку. Интересно, кто бы это мог быть. Очень мало людей знало об этой хижине в горах. Когда я был ребенком, то приезжал сюда с Невадой, отец всегда хотел поехать с нами, но так и не собрался.
Было уже далеко за полдень и воздух наполнился вечерними звуками, из чащи леса доносилось стрекотание цикад. Прислонив удочку к стене хижины, я вошел в комнату. Моника сидела в кресле рядом с телефоном и листала журнал. Я взял трубку.
— Алло?
— Мистер Корд?
— Да.
— Подождите минутку, на проводе Лос-Анджелес, — сказала телефонистка.
Вдруг я услышал щелчок и знакомый низкий голос произнес:
— Джонас?
— Рина?
— Да, — ответила она. — Я три дня разыскиваю тебя, никто не знает где ты, и я подумала о хижине.
— Молодец, — сказал я, взглянув на Монику. Казалось, что она увлечена журналом, но я знал, что она прислушивается.
— Между прочим, прими мои поздравления, надеюсь, что ты счастлив. У тебя очень приятная жена.
— Ты знаешь ее?
— Нет, — быстро ответила Рина, — видела фотографии в газетах.
— А-а, спасибо, но надеюсь, ты не для этого позвонила?
— Конечно нет, — ответила она с присущей ей прямотой. — Мне нужна твоя помощь.
— Если тебе нужны очередные десять тысяч, то пожалуйста.
— Мне нужно гораздо больше денег.
— Насколько больше?
— Два миллиона.
— Что? — воскликнул я, — для чего, черт возьми, тебе нужны такие деньги?
— Это не мне, — в голосе ее прозвучали печальные нотки, — это для Невады. Он в затруднительном положении и может потерять все, что имеет.
— А я думал, он процветает. Газеты писали, что он зарабатывает по пятьсот тысяч в год.
— Это так, но...
— Что но? — Я вытащил сигарету и поискал спички. Моника заметила это, но не сдвинулась с места. — Да, я слушаю.
— Невада вложил все в фильм. Он работал над ним целый год, а теперь его не выпускают на экраны.
— Почему? Наверное, какая-нибудь мура?
— Нет, — быстро возразила она, — совсем нет. Это великий фильм. Но сейчас в прокат берут только звуковые картины.
— А почему он не сделал звуковую картину?
— Он начал работать над ней более года назад, и никто не ожидал, что звуковое кино так быстро завоюет все позиции. И теперь банк требует возврата ссуды, а Норман денег не дает. Он делает собственные фильмы.
— Я понял.
— Ты должен помочь ему, Джонас. Он вложил в этот фильм всего себя. Если он потеряет его, то для него это будет катастрофа.
— Невада никогда не уделял большого внимания деньгам.
— Да дело не в деньгах, дело в его отношении к этому фильму. Он верит в него, наконец у него появился шанс показать Запад таким, каким он на самом деле был.
— Да кому это, к черту, надо знать?
— Ты видел хоть один фильм с его участием?
— Нет.
В голосе Рины послышалось разочарование.
— Неужели тебе не интересно, как он выглядит на экране?
— А почему мне должно быть это интересно? Я знаю, как он выглядит.
— Так ты поможешь? — снова ровным голосом спросила она.
— Слишком большая сумма, да и почему именно я?
— Я помню, что когда-то ты очень нуждался в одной вещи, и он отдал ее тебе.
Я понял, что она говорит об акциях «Корд Эксплоузивз».
— Но это не стоило ему два миллиона.
— Тогда да, а сейчас?
Я задумался. Сейчас, пожалуй, еще нет, а лет через пять акции будут стоить два миллиона.
— Но если он в таком положении, то почему сам не позвонил мне?
— Невада слишком гордый человек, ты знаешь это.
— А почему ты так хлопочешь?
— Потому, что он мой друг, — быстро ответила Рина. — Когда мне нужна помощь, он не задает вопросов.
— Я ничего не обещаю, но вечером прилечу в Лос-Анджелес. Где мне найти тебя?
— Я остановилась у Невады, но нам лучше увидеться в каком-нибудь другом месте. Я не хочу, чтобы он знал о моем звонке.
— Хорошо, поздно вечером я буду в отеле «Беверли-Хиллз». — Я положил трубку.
— Кто это? — спросила Моника.
— Вдова моего отца, — ответил я, проходя в спальню. — Собери свои вещи, я отвезу тебя на ранчо, а сам вылечу по делам в Лос-Анджелес.
— Но ведь мы здесь только пять дней, а ты обещал, что медовый месяц продлится две недели?
— Непредвиденные обстоятельства.
Я сел на кровать и стал стягивать сапоги.
— А что подумают люди, если мы вернемся через пять дней?
— Какое мне, черт побери, до этого дело?
Моника расплакалась.
— Я не поеду, — крикнула она и топнула ногой.
— Тогда оставайся, — сердито ответил я. — Я спущусь за машиной, и если к моему возвращению ты не будешь готова, я уеду без тебя.
Что за существо — женщина? Пять минут постоишь перед священником, и все буквально переворачивается. До женитьбы она великолепна, ты для нее король. Одной рукой она держит тебя за конец, давая понять этим, что хочет тебя, а другой прикуривает тебе сигарету, моет спину, гладит по лицу и взбивает для тебя подушку. Потом произносятся магические слова, и тебе уже приходится просить обо всем этом. Теперь уже ты должен обхаживать ее: прикуривать сигарету, приносить халат, открывать двери. Ты должен даже благодарить ее, когда она позволяет тебе иметь то, что раньше непрерывно предлагала сама.
Когда я подъехал к хижине, Моника вышла с небольшим чемоданчиком в руке и остановилась, ожидая, чтобы я открыл ей дверь. Подождав некоторое время, она сама открыла ее и уселась в машину с оскорбленным видом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100