Альфред Фаергоф должен был отобрать нескольких человек из состава особой личной группы при Вальтере Шелленберге.
Иоганн Вайс своим стоическим поведением в тюрьме засвидетельствовал безусловную преданность Шелленбергу. Но принять окончательное решение Фаергоф не торопился. Чем больше нравился ему Вайс, тем более подозрительными казались его сдержанность и то достоинство, с каким он держал себя. Фаергоф был принципиально убежден, что чем благородней оболочка человека, тем больше скрывается за ней дряни. Его опыт подсказывал: чем подлее человек, тем тщательнее он стремится соблюдать все внешние правила приличия и нравственности.
В один из вечеров Фаергоф пригласил Вайса покататься с ним в лодке на Ванзее и, наблюдая, как тот гребет, спросил, не был ли он моряком. Вайс сказал, что прежде жил в Риге и часто выходил в море со своим другом Генрихом Шварцкопфом.
Фаергоф заявил презрительно:
– Племянник Вилли Шварцкопфа? Оберштурмбанфюрера, у которого открылся талант лабазника? Я думаю, он хорошо наживается на хозяйственной работе в СС.
– Вилли Шварцкопф – старый член партии, – возразил Вайс.
– Поэтому он и успел нахватать себе столько ариезированного имущества, что стал богачом!
– Он живет очень скромно.
– Где?
– В своей личной канцелярии.
– А вы были в его новом особняке?
– Я дружу только с Генрихом.
– Напрасно. Друзей следует выбирать не по влечению сердца, а по тому месту, которое они занимают в империи.
– Но я не смею предложить свою дружбу фюреру, – усмехнулся Вайс.
Фаергоф расхохотался, но глаза его остались холодными. Внезапно он спросил требовательно:
– Вы действительно готовы были отдать жизнь за Шелленберга, когда находились в тюрьме?
– А что мне еще оставалось? – в свою очередь задал вопрос Вайс. – Я предпочел быть повешенным за преданность Шелленбергу, чем за то, что не сохранил преданности ему.
– Это вы хорошо сказали, – одобрил Фаергоф. – А то, знаете, личности, щеголяющие в одеждах героев, не внушают мне доверия. В этом всегда есть что-то противоестественное. Еще вопрос: вы были знакомы с Хакке?
– Да.
– Что вы о нем можете сказать?
– Болван.
– Ну а подробнее?
– Если вы о нем знаете что-нибудь другое – пожалуйста!..
– А что именно вы о нем знаете?
– Думаю, меньше, чем вы.
– Ах, так! – зло воскликнул Фаергоф. – Так вот: Хакке показал, что предлагал вам взять досье, которые хранились у него в сейфе.
– Что значит «показал»? – спросил Вайс. – Разве его кто-нибудь допрашивал?
– Сейчас я вас допрашиваю.
– О чем?
– Почему вы отказались взять у него досье? Вы ведь знали, кого они касаются.
– Вот поэтому я и отказался, – ответил Вайс.
– Точнее, – потребовал Фаергоф.
– Если бы я только подержал их в руках, – сказал Вайс, – меня бы давно ликвидировали. Ведь так?
– Так, – подтвердил Фаергоф.
– Ну вот вам мой ответ на ваш вопрос.
– А почему вы не донесли?
– Кому?
– Шефу.
– Как по-вашему, если бы Шелленберг не захотел связать себя некими сведениями о фюрере, которые никому не должны быть известны, что бы он сделал со мной? Ликвидировал.
– А если б он захотел ознакомиться с досье?
– Тогда зачем ему, чтобы об этом знал я? И в этом случае он поступил бы со мной так же.
– Слушайте! – воскликнул Фаергоф. – Вы мне нравитесь, вы просто разумный трус.
Вайс сказал убежденно:
– А я и не скрываю этого. На нашей службе единственный способ сохранить жизнь – стараться не предугадывать, что тебе прикажут сделать, а делать только то, что тебе приказывают.
– Прекрасно, – с облегчением согласился Фаергоф. – Но все-таки вы, наверно, хотите чего-то большего?
– Как и все, – вздохнул Вайс. – Хочу, чтобы мне приказывало как можно меньше людей, а я мог бы отдавать приказания многим.
– Отлично! – обрадовался Фаергоф. – Вы просто открыли универсальную формулу стимула для каждой человеческой личности. – И, вдохновляясь звуками собственного голоса, почти продекламировал: – Человек может осознать себя личностью только через власть над другим человеком. А убийство – это и есть проявление инстинкта власти.
– Здорово! – сказал Вайс. – Можно подумать, что это вы помогали фюреру сочинить «Майн кампф».
– Книга написана дурно, богатство немецкого языка в ней совершенно не использовано.
– Это библия партии.
– Не ловите меня на слове, – с насмешкой в голосе посоветовал Фаергоф. – Стилистические тонкости только затемняют смысл политического документа, каждое слово которого долно быть отчетливо ясно и проникать в голову, как пуля.
– Правильно, – согласился Вайс. – Вы удивительно точно владеете энергичной фразеологией.
– Если бы не моя многолетняя дружба с Вальтером, я бы давно проявил свои способности теоретика.
– Как Розенберг?
Фаергоф поморщился.
– Геббельс остроумно заметил как-то: «Социализм в нашей программе – лишь клетка для того, чтобы поймать птичку». Но я считаю, что Розенберг слишком злоупотреблял социалистической терминологией, и в свое время это отпугивало от нас германских промышленников и финансистов.
– А теперь?
– Вы же знаете, что промышленные и финансовые магнаты имели самое прямое отношение к «заговору двадцатого июля». Но имперский министр вооружения и военной промышленности Шпеер, очевидно с ведома фюрера, запретил проводить расследование об их участии в заговоре. Как-никак в их руках военная экономика страны, и это могло на ней отразиться.
Лодка причалила к берегу, и Вайс, поддерживая Фаергофа под руку, чтобы тот не свалился в воду, помог ему выйти на пристань. Когда они оказались на берегу, он спросил:
– У вас еще будут ко мне вопросы?
– Позвольте, – запротестовал Фаергоф, – я просто приятно провел с вами время.
– Нет, – решительно сказал Вайс, – для этого у нас теперь нет, да и не может быть времени.
– Хорошо, – согласился Фаергоф. – У меня сейчас нет никаких возражений против вас.
– Только это я и хотел знать, – с удовлетворением произнес Вайс. И добавил: – Можете быть уверены, что ваша проницательность и на этот раз не обманула вас.
Оказалось, что «в высшей степени секретное» задание, которое Вайс выполнял под наблюдением Фаергофа, не требовало ни особой сноровки, ни особых усилий.
Он обязан был следить, чтобы в определенные сроки на участке дороги и улице, прилегающих к указанному ему зданию, а также у входа в само это здание не появлялись люди, чьи приметы не были бы ему заранее известны. Или, находясь в каком-нибудь пункте, он должен был дожидаться, пока мимо пройдет машина с заранее названным ему номером, и сообщать об этом по радио неведомому корреспонденту.
Нетрудно было заметить, что наблюдение ведется, в свою очередь, и за ним. Он как бы очутился в гигантской тюрьме и, лишившись свободы, пунктуально выполнял лишь то, что ему было предписано.
Вскоре Вайс получил командировку в Стокгольм, но задание его оставалось прежним. Он стал частицейц слаженного и безотказно работающего механизма слежки, в который Шелленберг включил наиболее опытных агентов своей секретной службы.
Выпасть из этого механизма даже на самое короткое время пока не представлялось возможным: все его детали были настолько точно соединены одна с другой, что малейшее отклонение мгновенно вызвало бы сигналы тревоги по всей цепи. С поста наблюдения немедленно удаляли и агента, вольно или невольно допустившего ошибку, и агента, на которого падала только тень подозрения в нарушении правил службы. Расправа часто совершалась тут же, на месте, и Вайсу, как и другим, был выдан для этой цели бесшумно действующий пистолет.
Полная изоляция, в которой очутился Вайс, казалась ему катастрофической. Он изнемогал от бездействия, от бесплодности усилий связаться с кем-нибудь из своих. Отчаявшись, он уже считал, что весть о победе Советской Армии над фашистской Германией застанет его где-нибудь в Стокгольме. А он по-прежнему будет одиноко стоять возле опостылевшей ему будки телефонаавтомата. Он пользовался этим автоматом в тех случаях, когда нужно было сообщить, что граф Бернадотт, племянник короля Швеции, выехал из своей резиденции для встречи с очередным доверенным посланцем Гиммлера. Чаще всего этим посланцем был сам Шелленберг.
Вайс знал, что граф занимает не один только пост председателя шведского Красного Креста. Он был директором шведских филиалов американских фирм «Интернейшнл бизнес мэшин», принадлежавших тресту Моргана. Возможно, он был связан не только с деловыми, но и с правящими кругами США, от лица которых и вел секретные переговоры с гитлеровцами.
Обязанности Вайса состояли в том, чтобы обезопасить посланцев Гиммлера от слежки, поскольку Стокгольм был буквально наводнен агентами Риббентропа, Кальтенбруннера, Бормана, Геббельса, да и самого фюрера. В свою очередь, особая группа Шестого отдела СД, в которую входил Вайс, тоже вела наблюдение за всеми этими агентами.
Неожиданно Вайса сняли с поста наблюдения. Он получил приказ отправиться в один из пригородных стокгольмских особняков, чтобы проинформировать о методах конспирации собравшихся там сотрудников гестапо, офицерский состав СС и видных нацистов, которые уходили сейчас в подполье. Эти методы он изучил, выполняя в свое время вместе с Дитрихом поручение Лансдорфа.
В назначенное время Иоганн явился по указанному адресу и, пройдя целый ритуал обмена установленными тайными знаками, очутился в большом зале, стены которого были покрыты панелями из черного дуба и увешаны геральдическими гербами, охотничьими трофеями и старинным оружием. Здесь собралось большое общество, и не только люди среднего возраста, но и молодежь с выправкой штурмовиков. Рядом с трибуной, предназначенной для Вайса, на специальной подставке был выставлен портрет Гитлера, инкрустированный из кусков дерева разных пород. По обе стороны портрета высились железные треножники с горящими факелами.
Александра Белова не считали в институте искусным оратором. Он всегда испытывал неловкость, видя с трибуны лица своих товарищей, которые думали так же, как думал он, знали то же, что знал он, и вовсе не нуждались, чтобы он убеждал их в том, в чем они были убеждены никак не меньше его самого. Поэтому лицо его на трибуне всегда принимало застенчивое, виноватое выражение, и говорил он глотая слова и так торопился кончить, будто ждал, что вот сейчас ему крикнут: «Не воруй время! Время – это жизнь, а ты нам ее укорачиваешь!»
Но когда он поднялся на трибуну здесь, в этом богатом зале, и увидел почтительные физиономии шведских фашистов, с уважением, как старшего, приветствовавших его, он воодушевился и произнес блистательную речь. По-видимому, она произвела впечатление. Слушатели были настолько ошеломлены, что, когда Вайс закончил, последовала недопустимо затянувшаяся пауза. И лишь после того, как он покинул трибуну, раздались вежливые аплодисменты. Они звучали глухо, так как ладони у всех стали влажными от выступившего на них пота.
В своем выступлении Вайс перемешал деловые рекомендации, касающиеся методов конспирирования уходящих в подполье немецких фашистов, с сообщениями о том, какое количество людей и какими способами они умерщвляли. В заключение, приведя цитату из речи Гитлера, заявил, что эта война – только лишь эпизод в истории тысячелетнего рейха. И заверил слушателей, что третья мировай война принесет расе господ безраздельное владычество над всеми другими народами.
Это полное оптимизма обещание произвело на шведских фашистов не слишком отрадное впечатление. Но зато деловую часть они записали со старательностью учеников воскресных школ.
Отвечая на вопросы, Вайс посоветовал бородатым сбрить бороды, а бритым отращивать; женатым разойтись, поскольку женщины болтливы и могут выдать их; неимущим разбогатеть, чтобы замаскировать свое прошлое, а богатым, напротив, превратиться в нуждающихся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84