– Лучшего человека и не придумаешь. – И обстоятельно объяснил Зубову, какое поручение Клаус, будто бы от своего имени, должен дать Хенигу.
Встреча Генриха с Клеменсом Хенигом состоялась в ближайший же день, но Вайс не стал расспрашивать о ней Генриха. И Генрих, в свою очередь, не счел нужным поделиться с Вайсом своими впечатлениями об этой встрече.
Спустя несколько дней Зубов сообщил, что в назначенный Хенигом тайник Генрих Шварцкопф положил копии довольно ценных документов.
Теперь Вайс счел возможным спросить Генриха о том, какое впечатление произвел на него Хениг.
Генрих ответил скороговоркой, что этого немца спасла партизанская группа противника. По-видимому, он отказался казнить военнопленных не по политическим мотивам, а из чисто гуманных побуждений.
Эта внезапная скрытность Генриха обрадовала Вайса.
И вообще поведение Генриха изменилось. Он стал неразговорчив, совсем перестал пить: даже в ресторане, окруженный эсэсовскими офицерами, наливал в свой бокал только минеральную воду.
Как-то один из офицеров позволил себе пошутить по этому поводу. Генрих с уничтожающей надменностью уставился шутнику в глаза и так зловеще осведомился, не адресована ли эта шутка одновременно и фюреру, который являет собой высший образец воздержания, не пьет ничего, кроме минеральной воды, что лицо эсэсовца стало серым и он долго извинялся перед Генрихом, испуганно заглядывая в его неумолимо строгие глаза.
Теперь, когда они оставались вдвоем, роли их поменялись: уже не Вайс допытывался у Генриха, в чем тот видит цель жизни, а Генрих настойчиво выспрашивал об этом Вайса. И если раньше Генрих гневно обличал мерзостные повадки берлинских правящих кругов, то теперь, когда Вайс пытался рассказывать о нравах старших офицеров абвера, Генрих обрывал его, утверждая, что рейх не рай, а государство, которое открыто провозгласило насилие своей политической доктриной. И те, кому поручено осуществлять политику рейха, должны обладать крепкими нервами и такой же мускулатурой. Что касается морали и нравственности, то безнравственно применять эти понятия к людям, которые освобождают жизненное пространство для установления на нем нового порядка.
Вайс слушал разглагольствования Генриха, радуясь той стремительной метаморфозе, которая произошла с его приятелем. С каждым днем Вайс проникался все большим уважением к нему. Генрих стал необыкновенно осторожен, не хотел откровенничать даже с ним, с Вайсом. В Генрихе теперь ощущалось нечто совсем иное, он стал целеустремленным, собранным. Исчезло дряблое, колеблющееся, мучающееся существо, которое совсем недавно называли Генрихом Шварцкопфом.
И Вайс с удовольствием заключал, что Генрих словно бы удаляется от него, поглощенный «особо секретным поручением Берлина», как он сказал.
Но вот однажды Зубов сообщил Вайсу: Генрих требует, чтобы Хениг устроил ему встречу с советским разведчиком. Генрих объяснил, что располагает весьма важными сведениями и считает возможным передать их не через кого-либо из посредников, а только в руки советскому разведчику.
– Хорошо, – согласился Вайс, – я с ним встречусь. – И назвал наиболее подходящее для этого место.
– Давай я пойду, – предложил Зубов. – Может, еще рано тебе раскрываться? Не стоит все же рисковать.
– Спасибо.
– За что? – спросил Зубов.
– Ну, за осторожность.
– Да я за тебя волнуюсь.
– А я думал, за всех нас.
– Зря ты ко мне цепляешься, – обиделся Зубов. Но долго обижаться он не умел и тут же похвастал: – А я недавно речугу двинул перед отрядом тодтовцев – не хуже самого фюрера. – Признался: – Правда, по бумажке. Сплошные цитаты. Но снайперски в стиль попал. Воодушевил всех до полного обалдения.
– Молодец, – похвалил Вайс.
– Блевотина, – махнул рукой Зубов.
Хениг сообщил Генриху день, час, место встречи с представителем советской разведки, связанным с немецкой антифашистской группой, а также пароль, отзыв.
Вайс еще издали увидел Генриха.
Набережная Вислы была пустынной. И хотя погода выдалась солнечная, жаркая, на пляжи высыпали только немецкие солдаты. Самые пожилые из них терпеливо сидели с удочками.
Вайс облокотился о парапет и стал смотреть на воду, покрытую жирными пятнами мазута.
Когда Генрих подошел поближе, он обернулся к нему с улыбкой.
Но Генрих не обрадовался этой встрече. Лицо его выражало скорее досаду, чем удивление. Кивнув, он осведомился безразличным тоном:
– Оказывается, ты любитель свежего воздуха?
– Да, – сказал Вайс. – В городе слишком пыльно и душно. – И пошел рядом с Генрихом.
– Тебе куда? – спросил Генрих, озираясь.
– Безразлично, куда хочешь.
– Извини, – сказал Генрих, – но у меня иногда возникает потребность побыть наедине с самим собой.
– Другими словами, ты просишь меня удалиться?
– Ты удивительно чуток, – усмехнулся Генрих.
Вайс протянул руку и дружески застегнул третью, считая сверху, пуговицу на его кителе, потом застегнул ту же пуговицу у себя на груди, объяснил значительно:
– Мы с тобой сегодня, кажется, одинаковы небрежны.
Генрих изумленно уставился на него.
– Ну! – приказал Иоганн.
– Рейн, – механически пролепетал Генрих.
– Волга.
– Но этого не может быть! – запротестовал Генрих.
– Почему?
– Но как же так: ты – и вдруг! – Генрих даже отшатнулся.
– Ну что ж, будем знакомиться? – Вайс протянул руку.
Генрих нерешительно пожал ее.
– Все-таки это невероятно, или...
– Я понимаю тебя, – сказал Вайс. – Нужны доказательства?
Генрих кивнул.
Вайс предложил спуститься на берег и пройти на брандвахту, которую он заранее обследовал.
Лучшее место для откровенной беседы трудно было найти.
– Садись, – Вайс указал Генриху на деревянный, расщепленный и протертый канатами кнехт, похожий на гигантский трухлявый гриб.
– А ты?
– Читай, – приказал Вайс, подавая Генриху стопку тоненьких листочков. Объяснил: – Это копия дела об убийстве Рудольфа Шварцкопфа. Здесь показания Папке. Ты помнишь Папке? Я устроил так, что этого подлеца перебросили через фронт на парашюте, и наши захватили его на месте приземления. Но для советских следственных органов он представлял интерес только как соучастник убийства советского гражданина – твоего отца.
– Мой отец не был советским гражданином!
– Здесь есть фотокопия письма твоего отца, в котором он сообщал правительству Латвии, что решил принять советское подданство. Читай, – повторил Вайс и добавил сочувственно: – Я пока оставлю тебя одного, но буду рядом, погуляю по набережной. Когда прочтешь, мы погуляем вместе.
Генрих не ответил. Он жадно припал глазами к тонким листам бумаги, трепещущим на речном ветру.
Вайс медленно ходил по плитам песчаника, устилавшим набережную. Ему было жаль Генриха, он понимал, как тяжело ему узнать об ужасных подробностях убийства отца, о которых столь обстоятельно сообщил следователю Папке. Но одновременно Вайс понимал и другое: теперь Генрих будет окончательно и решительно избавлен от засасывающего гнета того мира, который ласкал его рукой Вилли Шварцкопфа – рукой братоубийцы.
Прошло достаточно времени для того, чтобы прочесть документы, а Генрих все не появлялся. Не дождавшись его, Вайс снова поднялся на обветшавшую палубу брандвахты.
Генрих сидел на кнехте. Лицо его было бледно. Он оглянулся, глаза его жестоко блеснули.
– Я убью его.
– Запрещаю. – Вайс предчувствовал, что Генрих именно так и скажет, и заранее обдумал ответ. Добавил нарочито официальным тоном: – Вилли Шварцкопф будет судим советскими органами, и Папке повторит на суде свои показания.
– Когда?
– Частично это зависит и от нас с тобой.
– Не понимаю, – возмутился Генрих, – почему ты до сих пор скрывал от меня все это?
И этот вопрос Генриха был уже давно предугадан.
– Я хотел, чтобы ты сам пришел к своему решению, – сказал Вайс. – Сам. И не только потому, что Вилли убил твоего отца. И ты понимаешь, почему убил: Рудольф Шварцкопф компрометировал Вилли Шварцкопфа, мешал его карьере. Я хотел, чтобы ты пришел к своему решению главным образом потому, что весь этот мир, мир Вилли и ему подобных, стал враждебен тебе. Что, если бы ты из одного чувства мести перешел к нам? Кем бы ты тогда был? Только исполнителем моей воли в пределах определенных заданий.
– А кем я должен быть?
– Человеком, который действует во имя блага своей родины, руководствуясь своими убеждениями.
– И для этого я должен помогать разгрому Германии!
– Освобождению немецкого народа, – поправил Вайс, – с нашей помощью.
– А потом? Потом завоеватели будут диктовать немцам свою волю?
– Потом немецкий народ сам выразит свою волю. Советское государство безоговорочно примет решение народной власти.
Генрих слушал с блуждающим взглядом. Перебив Вайса, он спросил жадно:
– Но ты еще до войны перешел на советскую сторону, потому что ты коммунист, да?
– Но я же русский, – просто сказал Вайс.
Генрих вскочил с кнехта:
– Это неправда!
Вайс растерялся:
– То есть как это неправда?
– Когда я встретился с тобой после Берлина, я был просто эсэсовцем, но ты все-таки встретил меня как бывшего своего друга и обрадовался мне. Искренне обрадовался. Я знаю, искренне.
– Ну, правильно.
– Как же так может быть: я твой враг, немец, эсэсовец, а ты русский коммунист – и вдруг...
– Но я же любил тебя когда-то как своего товарища, знал, что в тебе есть много хорошего. Самое непростительное для советского разведчика – не уметь разглядеть во враге человека. Ты знаешь, что изображено на эмблеме чекистов?
Генрих отрицательно покачал головой.
– На ней щит и меч, – сказал Вайс. – И наш долг, – где бы мы ни были, прикрывать этим щитом людей, спасать от злодейства.
– Значит, ты сейчас как бы распростер надо мной этот благодетельный советский щит?
– Нет, – сказал Вайс. – Просто ты сам взял сейчас в руки и щит и меч.
– Хорошо, – согласился Генрих. И пожаловался: – Но все-таки мне почему-то трудно поверить, что ты русский.
– Ну, а если бы я был не русский, а немец-антифашист, коммунист, разве это повлияло бы на твое решение?
– Пожалуй, нет, – задумчиво сказал Генрих и настойчиво потребовал: – Но все-таки объясни, как мог ты так неуличимо притворяться? Это просто невероятно!
– Видишь ли, – сказал Вайс, – я еще со школьной скамьи был уверен, что первой после нас, первой европейской страной, где произойдет революция, будет Германия. Учил язык, много читал. Германия стала как бы моей любовью. А когда к власти пришли фашисты, я хотел бороться против них вместе с немецким народом. И мне нетрудно было чувствовать себя немцем. Но не просто немцем, а немцем из тех, кого я чтил как революционных борцов. Самым мучительным здесь было то, что такие долго не встречались мне. Но, ты сам понимаешь, абвер не то место, где их можно найти.
– Да, – вдруг серьезно сказал Генрих, – ты действительно русский.
– Почему ты только сейчас поверил в это?
– Ты извини меня, но так разговаривать могут только русские.
– Ты что, не согласен со мной? – тревожно спросил Вайс.
– Я просто хочу сказать, что ты действительно именно русский. Сразу раскрыл мне свою душу...
– А как же иначе? – удивился Вайс. – Мы же теперь будем вместе.
– Да, вместе, – сказал Генрих. Поднялся, взволнованно положил обе руки на плечи Вайса. – Я тебе верю. – И сразу потребовал: – Скажи твое настоящее имя!
– Знаешь, – смутился Вайс, – без специального разрешения я не могу тебе его назвать. – И тут же заверил: – Но как только придет время, я скажу.
– Ладно, – согласился Генрих, – я подожду, но мне очень хотелось бы, чтобы скорее наступило это время.
Вайс первым ступил на сходни, перекинутые с брандвахты на илистый берег.
– Одну минутку, – попросил Генрих.
Вайс остановился.
Генрих смотрел на него сердито, во взгляде его было разочарование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84