– Надеюсь, Иоганн, вы не захотите повредить моей карьере.
– Да, – сказал Вайс, – вот именно. Просто мечтаю, чтобы вы стали фюрером.
Дитрих сел за стол и начал быстро писать свое собственное донесение. Вайс пробежал его глазами. Похвалил:
– Вы настоящий службист. Очень точно все изложили. Это у вас талант – точность. – И, возвращая пистолет Дитриху, спросил: – Вы не собираетесь выпалить мне в спину?
– Что вы, Иоганн! – удивился Дитрих. – Как можно! Мне кажется, мы все уладили? – И добавил с уважением: – Я понимаю вас, Генрих Шварцкопф – ваш друг, и ваши действия даже благородны. Ну, значит, все.
Вайс небрежно прикоснулся к козырьку фуражки и вышел из комнаты.
В коридоре он неожиданно почувствовал ломящую боль в затылке. Перед глазами, ослепляя, поплыли сверкающие радужные пятна. Руки и лицо покрыл липкий пот.
Иоганн прислонился к стене: «Ну кончено, – подумал он, – нервы сдают, нервы. – И вдруг вспомнил: он не только не обедал, но даже не успел позавтракать сегодня. А вчера? – Это уже распущенность, – осудил себя Иоганн. – Самая безобразная распущенность. – Пообещал себе мстительно: – Ты сейчас, что бы там ни было, пойдешь в столовую, и съешь две отбивных, и будешь тщательно пережевывать пищу, как будто тебе некуда спешить, как будто ничего нет такого, что может помешать тебе регулярно питаться и вести здоровый гигиенический образ жизни». Он уговаривал себя и все же довольно долго не мог сдвинуться с места.
Наконец, предолевая слабость, Иоганн оторвался от стены и медленно пошел по длинному коридору. И тут из комнаты Дитриха донесся звук выстрела. Иоганн повернул назад, кинулся к двери, распахнул ее.
Дитрих, застегивая кобуру, обернулся к Вайсу и неохотно сообщил сквозь зубы:
– Этот тип пытался напасть на меня.
Стараясь не глядеть на безжизненное тело пана Душкевича, брезгливо отворачиваясь от этого зрелища, Дитрих сочувственным тоном осведомился:
– Вы, наверное, в отчаянии? Увы! Единственный свидетель – и вдруг... Но что ж я мог поделать? Действовал в порядке самозащиты.
– Вы защищались от СД, – сказал Вайс. – От Вилли Шварцкопфа.
– Ну-ну, вам не следует больше пугать меня, – сказал Дитрих. – Теперь это только слова. У вас нет никаких доказательств.
– А если поляки все-таки нападут на Генриха Шварцкопфа?
– Теперь вы уж сами думайте, что может произойти, а меня вы в это дело больше не вмешаете. – И, потрясая папкой, Дитрих заявил торжествующе: – Душкевича я все-таки заставил признаться кое в чем. Здесь лежит его маленькая записочка... Я теперь полностью гарантирован от ваших попыток навязать мне какие-либо незаконные намерения. Вот так, дорогой Вайс. Мы с вами сыграли ноль-ноль. Кажется, так это называется?
Вернувшись в гостиницу, Иоганн не стал подниматься к себе в номер, а сразу направился в ресторан с твердым намерением основательно пообедать. И хотя есть ему не хотелось, особенно после всего, что произошло с паном Душкевичем, он, преодолевая подступавшую к горлу от запаха пищи тошноту, вынудил себя войти в зал ресторана. И сразу же натолкнулся на столик, за которым в обществе офицеров СД и гестапо сидел Генрих Шварцкопф, уже основательно накачавшийся, в расстегнутом кителе. Увидев Вайса, он с трудом поднялся и, пытаясь неверными пальцами застегнуть пуговицы на кителе, объявил:
– Господа, я вынужден покинуть вас. Он, – Генрих кивнул на Вайса, – пришел за мной, чтобы... – Пошевелил согнутым указательным пальцем, будто нажимая на спусковой крючок. – Чтобы он или я... – С трудом вылез из-за стола, подошел к Вайсу, оперся на его плечо, приказал: – Веди меня ко мне, сейчас я сделаю из тебя труп. Ты хочешь стать трупом? Нет? А я не возражаю. Пожалуйста, сколько угодно!
Поднялись по лестнице. Иоганну пришлось взять у Генриха ключ и самому открыть дверь в его комнату.
Генрих тяжело плюхнулся на кушетку, закрыл глаза. Пожаловался:
– Я тону, понимаешь, тону! – Руки и лицо его были бледными и мокрыми от пота.
Вайс снял с него китель, смочил салфетку водой из графина, положил ему на сердце.
Генрих бормотал, глядя тусклыми глазами на Иоганна:
– Ты понимаешь, прежде чем казнить, их пытались заставить кричать: «Хайль Гитлер!» Простреливали мягкие части тела, чтобы кричали. А они молчали. Молчат, как животные.
– Ты что, уже вернулся из тюрьмы после казни?
– Нет, меня возили в концлагерь. – Усмехнулся. – На экскурсию. Я надрался с утра, вот они и повезли проветриться.
– Ну и как, понравилось?
– Да, – сказал Генрих. – Но почему только их? Надо и нас всех. Чтобы никого не осталось. Одна пустая вонючая земля, и на ней никого, ни одного человека. Ни одного! Человек хуже, чем вошь, хуже...
Иоганн выжал лимон в стакан с содовой водой, заставил Генриха выпить. Генрих, мотая головой, судорожно глотал воду. Потом, откинувшись на кушетке, долго лежал неподвижно. Иоганну показалось, что он заснул. Но Генрих открыл глаза, сел и сказал трезвым голосом:
– Ты пришел, отлично! – Подошел к столу, не задумываясь, поспешно написал записку, вложил в конверт, заклеил и, протягивая его Вайсу, заявил небрежно: – Я готов.
– Еренда! – сказал Вайс. – Все это глупо, как сновидение идиота.
– Значит, струсил?
– Именно! – рассердился Вайс. – Струсил.
– Ну зачем ты лжешь? – спросил Генрих. – Зачем?
– А на черта я буду говорить тебе правду?
– Но ведь когда-то ты говорил...
– Кому?
– Ну хотя бы мне.
– А ты сам способен говорить правду?
– Тебе?
– Да!
– Что ты от меня хочешь?
– Кто ты теперь, Генрих Шварцкопф? Кто?
– А ты не знаешь? Прочти письмо, кажется, мне удалось найти себе титул.
– Не стану, – сказал Вайс. – И вообще вот что я сделаю. – Разорвал конверт, бросил обрывки в пепельницу. Положил на клочки бумаги зажженную спичку и, наблюдая, как горит этот крохотный костер, сказал с облегчением: – Вот! Глупость – прах!
– Напрасно, – возразил Генрих. – Мне все равно придется оставить письмо, но, боюсь, не удастся снова написать столь пылко и убедительно.
– Да ты что?
– Ничего. Просто я, как все мы, провонялся дохлятиной, но в отличие от других не хочу больше дышать этой вонью. – Съязвил зло: – А ты, конечно, принюхался и мечтаешь только о том, как бы выбиться из подручных на бойне в мясники.
– Ну да! – сказал Вайс. – Я так завидую твоему положению в этой должности.
– Вот я и освобожу ее для тебя!
– Каким образом?
– А вот каким, – Генрих кивнул на тлевшую в пепельнице бумагу.
– Брось, этим не кокетничают, – упрекнул его Вайс. – В конце концов, если тебе и приходилось принимать участие в акциях...
– Я никого не убивал! – истерически крикнул Генрих. – Никого!
– Значит, ты решил начать с меня? – спросил Вайс.
– Ты же меня оскорбил, и потом... – Генрих задумался, слабая улыбка появилась у него на губах. – Все равно я бы проиграл тебе в любом случае: я уже давно решился.
– Не понимаю, – спросил Вайс, – зачем тебе нужно, чтобы я был как бы соучастником твоего самоубийства?
– Но с твоей стороны было бы очень любезно помочь мне осуществить мое решение: вопрос чести, такой прекрасный предлог...
– Ты болен, Генрих. Только больной или сумасшедший может так говорить.
– Знаешь, – презрительно сказал Генрих, – ты всегда был на диво логичен. Таким и останешься на всю жизнь. Так вот слушай. В Берлине я читал сводки, составленные статистической группой генштаба. Там работают выдающиеся германские математики. В их распоряжении имеются даже вычислительные машины. Они подсчитывают, сколько людей убивают, калечат каждый день, каждый час, минуту, секунду. И они не находят свои занятия ужасными. Но для меня все это невыносимо. Что может быть сейчас позорнее, чем называться человеком!
– Тебя что, смутили наши потери на фронтах? Не веришь, что мы победим?
– Я боюсь другого, – сказал Генрих. – Боюсь остаться в живых, если мы победим в этой войне. Ведь мы, немцы, заслуживаем, чтобы всех нас уничтожили в лагерях смерти, как мы сейчас уничтожаем других людей. Или же вообще ни один человек не должен остаться в живых. Если только он человек.
– Насколько мне известно из допросов военнопленных, – заметил Вайс, – советские люди, например, несмотря на все, убеждены, что гитлеровцы – это одно, а немецкий народ – совсем другое.
– Вздор! – горячо воскликнул Генрих. – Немцы – это немцы, и все они одинаковы.
– Тебе сегодня представится возможность усомниться в этом.
Генрих побледнел, сказал яростно:
– Да, я дал согласие поехать в тюрьму. Но знаешь, почему? Я должен знать, почему эти немцы решились поступить так: из трусости, боясь, что не сумеют стать палачами, или из храбрости, потому что хотели быть такими немцами, каких я не видел, но желал бы увидеть...
– Зачем? Чтобы участвовать в их казни?
– Если такие немцы есть, то я считал бы для себя честью...
– Чтобы тебя казнили пятым?
– Пусть.
– Неплохой подарок Гитлеру! Племянник Вилли Шварцкопфа добровольно кладет голову на плаху. – Иоганн коснулся рукой плеча Генриха. – Знаешь, ты просто запутался. Если бы ты отказался присутствовать при свершении казни, это было бы расценено как измена фюреру. – Иоганн помолчал и сказал серьезно: – Я очень тревожусь за тебя, Генрих. Но раз ты решил поехать в тюрьму, значит, все в порядке. – Взглянул на часы, встал. – Мне пора.
– Одну минутку, – твердо попросил Генрих и, мгновенно отрезвев, пристально посмотрел в глаза Иоганну. – Если эти ребята отказались не из трусости быть палачами, а из храбрости, клянусь тебе: или я выручу их из тюрьмы, или составлю им компанию!
– Посмотрим, – усмехнулся Вайс. Потом заметил сдержанно: – Ты племянник Вилли Шварцкопфа и можешь многих отправить на казнь. Но спасти от казни даже одного кого-нибудь ты не в состоянии. – Пообещал: – Я зайду к тебе, как только ты успеешь после всего этого вымыть руки. Надеюсь, ты поделишься со мной своими впечатлениями?
– Какое ты все-таки циничное животное! – негодующе воскликнул Генрих.
– Да! – весело подтвердил Вайс. – Именно! А из тебя животное как будто бы не получилось. Может, тебя это не устраивает? В таком случае извини...
Собственно, весь этот разговор дал Иоганну лишь зыбкую почву для суждения об истинном душевном состоянии Генриха. И если в его смятении Вайс обнаружил пусть крохотные, но все же обнадеживающие островки совести, то твердо полагаться на них оснований пока не было. Ведь под ними могла оказаться только хлябь слабодушия, растерянности – и ничего более.
Сведения о берлинской жизни Генриха, которые удалось собрать Вайсу, ничего привлекательного не содержали: заносчив, пьет, участвовал вместе с Герингом в ночном авиационном налете на Лондон, принят в высших нацистских кругах.
Побывал у Роммеля в Африке. И будто бы посоветовал ему в целях саморекламы отпускать иногда на волю пленных англичан.
Вернувшись на родину, эти англичане осыпали Роммеля безмерными похвалами, вызывавшими зависть многих генералов вермахта.
Затем Гденрих некоторое время работал под руководством конструктора «Фау» Вернера фон Брауна в Пенемюнде. Подсказал Брауну несколько плодотворных технический идей, но не поладил с ним. Его раздражали нелепые притязания Брауна: тот полагал, что созданные им летающие снаряды способны уничтожить целые народы, в том числе и немецкий народ, если он не захочет признать Брауну своим новым фюрером. Его исступления, изуверская фантазия вызвала у Генриха только насмешку. Технический замысел летающих снарядов Брауна зиждился на работах советского ученого Константина Циолковского. Установить первоисточник конструкции не составляло особого труда. Генрих не преминул язвительно сказать об этом вслух. И Браун тут же помог ему без особых неприятностей покинуть засекреченный объект, где, как в комфортабельном концлагере, на положении заключенных, но не испытывая тех лишений, которые выпадают на долю узников, безвестно жили и работали немецкие ученые и инженеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84