По дорогам стало опасно ездить.
– Да уж. – Франциск с горечью кивнул. – По всей Англии такое творится.
– Ну, положим, законопреступники были, и, возможно, будут всегда, – угрюмо сказал Филип. – Может быть, алчность всегда будет перевешивать мудрость у сильных мира сего, а ярость подавит сострадание у человека с мечом в руке; возможно, так и будет...
– Что-то ты на этот раз уж слишком мрачно смотришь на мир.
– Две недели назад на нас напали бандиты. Это была жалкая попытка ворваться в город. На них было просто больно смотреть. Как только нашим людям удалось убить нескольких этих дикарей, они тут же передрались между собой. А когда стали отступать, мальчишки кинулись за этими несчастными и перебили тех, кого догнали. Это было отвратительно.
Франциск покачал головой:
– Да... все это трудно понять.
– А мне кажется, я их понимаю, – сказал Филип. – Они боялись и изгнать свой страх могли, только пролив кровь тех, кто вселил в них этот страх. Похожие чувства я видел в глазах людей, которые убили наших мать и отца. Они убили их потому, что боялись. Но как избавить человека от этого страха? Что поможет?
Франциск глубоко вздохнул:
– Мир, справедливость, благополучие... Кажется, все это так недостижимо.
Филип молча согласился.
– Ну а ты как? – спросил он.
– Состою при сыне принцессы Мод. Его зовут Генрих.
Филип что-то слышал о нем.
– Каков он? Расскажи.
– Очень умный и решительный молодой человек. Отец его умер, и он теперь унаследовал титул графа Анжуйского. И кроме того, стал герцогом Нормандским, поскольку он старший внук старого Генриха, который был королем Англии и герцогом Нормандии. Он женился на Элеонор из Аквитании и, стало быть, теперь получил титул герцога Аквитанского.
– Он правит большими территориями, чем сам король Франции.
– Получается, что так.
– Ну а все-таки, какой он?
– Образован, трудолюбив, легок на подъем, неутомим, человек сильной воли и необузданного нрава.
– Я тоже иногда мечтаю иметь необузданный нрав, – сказал Филип. – Такие люди всегда решительны и жизнелюбивы. А я, как всем известно, слишком рассудителен. Во мне нет той живости, чтобы я мог в любой момент загореться какой-то идеей.
Франциск от души рассмеялся.
– Оставайся таким, какой ты есть, – сказал он и снова стал серьезным. – Благодаря Генриху я понял, как много значит личность короля. Посмотри на Стефана: здравый смысл у него почти отсутствует; он сначала вспыхивает как огонь, потом так же быстро остывает, теряет интерес ко всему; он храбр до безумства, но все время прощает своих врагов. Люди, которые предают его, совершенно ничем не рискуют: они знают, что всегда могут рассчитывать на снисхождение и помилование. В результате ему пришлось восемнадцать лет вести войну зато, чтобы править землями, бывшими некогда единым королевством. А Генрих уже подчинил своему влиянию большинство графств и герцогств. То, что никак не удавалось Стефану.
У Филипа вдруг мелькнула мысль:
– А зачем Генрих послал тебя в Англию?
– Осмотреть королевство.
– Ну и к чему же ты пришел?
– Полное беззаконие, разруха и голод. Земля истерзана стихийными бедствиями и опустошена войной.
Филип задумчиво кивал головой. Молодой Генрих стал герцогом Нормандским, потому что был старшим сыном Мод, которая была единственным законным ребенком старого короля Генриха, некогда герцога Нормандского и короля Англии.
По этой линии молодой Генрих вполне мог претендовать на английскую корону.
Его мать в свое время пробовала взойти на трон, но ей помешали, поскольку она была женщиной и муж ее был анжуйцем. Но молодой Генрих не просто мужчина, у него есть и другие преимущества: он нормандец (по материнской линии) и анжуец (по отцу).
– Так, значит, Генрих намерен бороться за английскую корону? – спросил Филип.
– Это будет зависеть от моего доклада, – ответил Франциск.
– И что же ты сообщишь ему?
– Скажу, что или сейчас, или никогда.
– Хвала Всевышнему, – сказал Филип.
II
По пути в замок епископа Уолерана граф Уильям остановился на своей кауфордской мельнице. Мельник был угрюмым человеком средних лет, по имени Вулфрик. К нему свозили молоть зерно с одиннадцати окрестных деревень. За это он брал два мешка из каждых двадцати: один оставлял себе, второй отдавал Уильяму.
И сегодня граф приехал получить свою долю. Обычно сам он этим не занимался, но времена настали совсем тяжкие. Приходилось выставлять вооруженную охрану к каждой повозке, груженной мукой или другими съестными припасами. Объезжая всякий раз свои владения в сопровождении многочисленной свиты из рыцарей, Уильям теперь приказывал запрягать одну-две телеги, чтобы самому собирать причитающееся ему.
Его безжалостность к крестьянам, согнанным им с земли за неуплату аренды, обернулась тем, что в лесу теперь нельзя было спокойно проехать из-за огромного числа разбойников: нужда толкала людей на грабежи и кражи. Впрочем, и здесь они не проявляли особого умения и сноровки – как не ладилась у них когда-то работа на земле, – и Уильям был уверен, что большинство из них просто не переживут зиму и они перемрут один за другим.
Поначалу разбойники нападали на одиноких путников либо совершали беспорядочные и безуспешные набеги на хорошо защищенные караваны. Со временем, правда, они стали и хитрее, и расчетливее. Теперь они нападали, только если их было по крайней мере вдвое больше, чем тех, кто становился жертвой этих налетов. Грабители выбирали время, когда амбары и склады были полны хлеба и другого добра, из чего можно было заключить, что они заранее выведывали, чем можно поживиться. Набеги их всегда были неожиданными, быстрыми и отчаянными. В длительные сражения разбойники не вступали, а урвав первое, что попадалось под руку – овцу ли, гуся, мешок зерна или сундук с серебром, – тут же старались смыться подальше и затаиться. Бросаться за ними в погоню не имело никакого смысла: они разбегались по лесу поодиночке или маленькими группками. Кто-то опытной рукой направлял их, и действовал он так, как делал бы это Уильям.
Успехи разбойников унижали достоинство графа. Он стал посмешищем в глазах людей как плохой хозяин, не способный обеспечить порядок в своем доме. И самым страшным было то, что грабили в основном графские амбары. Разбойники словно нарочно дразнили его. Больше всего в жизни Уильям ненавидел, когда люди смеялись над ним у него за спиной. Всю свою жизнь он потратил на то, чтобы заставить окружающих уважать себя и свою семью, и вот теперь из-за какой-то банды преступников все его старания грозили пойти прахом.
Разговоры, ходившие о нем по округе, особенно раздражали Уильяма: мол, поделом ему, уж слишком грубо обращался он со своими слугами, и те начали мстить ему, в общем – что заслужил, то и получил. Когда Уильям слышал об этом, в нем закипала нечеловеческая ярость.
Сейчас граф со своими рыцарями въезжал в деревушку Кауфорд, и жители ее с тревогой и испугом в глазах следили за ним. Уильям хмурился при виде изможденных, полных страха лиц, появлявшихся в приоткрытых дверях и тут же поспешно исчезавших. Эти люди посмели послать к нему своего священника с просьбой разрешить им смолоть зерна для себя да еще объявили, что не смогут отдать мельнику десятый мешок. За такую дерзость он готов был вырвать священнику язык.
Погода стояла морозная, и пруд возле мельницы у берега сковало тонким льдом. Водяное колесо замерло, жернова остановились. Из домика позади мельницы вышла женщина. Уильям тут же почувствовал, как подступило желание. Ей было лет двадцать, не более того, а приятное личико обрамляла копна темных кудряшек. Голод, похоже, никак не отразился на ней: ее груди были большими и крепками, бедра – мощными и упругими. Поначалу глаза ее смотрели живо, даже с вызовом, но, завидев рыцарей Уильяма, женщина поспешила отвести взор и быстро скрылась в доме.
– Смотри-ка, мы не понравились ей, – сказал Уолтер. – Конечно, куда нам до Герваза... – Шутка была старая, но все равно раздался дружный хохот.
Они привязали своих лошадей. Это было уже далеко не то войско, которое Уильям собрал вокруг себя в начале гражданской войны. Уолтер был по-прежнему с ним, как и Страшила Герваз с Хугом Секирой; а вот Жильбер погиб во время кровавой схватки у каменоломни, и вместо него появился Гийом; Майлзу мечом отрубили руку, когда во время игры в кости в одном из трактиров Нориджа вспыхнула пьяная драка, и его теперь заменил Луи. Все они были уже совсем не зеленые юнцы, но вели себя по-прежнему так, словно им было по двадцать: пили, веселились, играли в кости и шлялись по потаскухам. Уильям потерял счет трактирам, которые они вместе опустошили, как не смог бы припомнить всех евреев, над которыми они вволю поиздевались, или юных красавиц, лишенных ими девственности.
В дверях показался хозяин. Скорбное выражение на его лице было, без сомнения, результатом извечной неприязни, которую люди испытывали к мельникам. Но сейчас к нему примешивалось явное беспокойство. Ну что ж, правильно, решил про себя Уильям. Ему доставляло удовольствие видеть тревогу в глазах людей при его появлении.
– Не знал, что у тебя есть дочь, Вулфрик, – сказал граф, и глаза его блеснули похотью. – Ты что же, прятал ее от меня?
– Это Мэгги, моя жена, – ответил мельник.
– Вот кусок дерьма! Что я, не помню твою жену? Эту сморщившуюся старуху?
– Мэй умерла в прошлом году, мой господин. А я снова женился.
– Ну, старый кобель! – ухмыльнулся Уильям. – Она же лет на тридцать моложе тебя!
– На двадцать пять...
– Ну ладно, хватит об этом. Где моя мука?
– Все готово, мой господин. Соблаговолите войти?
На мельницу можно было попасть только через дом хозяина. Уильям со своими рыцарями прошли за Вулфриком в единственную комнату, где новая жена мельника, стоя на коленях, растапливала очаг. Когда она, наклоняясь, подбрасывала очередное полено, юбка плотно обтягивала ее округлый зад. А ляжки у нее что надо, заметил Уильям. Уж она-то, похоже, меньше других страдает от голода.
Уильям остановился, не сводя глаз с ее округлостей. Рыцари ухмыльнулись, поймав взгляд своего господина, а мельник беспокойно засуетился. Женщина обернулась и, поняв, что все смотрят на нее, смущенная, поднялась на ноги.
Уильям подмигнул ей и сказал:
– Принеси-ка нам эля, Мэгги. Чертовски хочется пить.
Все прошли на мельницу. Мешки с зерном были аккуратно сложены на току. Но их было не так много, как обычно.
– Это все? – спросил Уильям.
– Урожай был совсем плохой, мой господин, – сказал Вулфрик, и голос его дрогнул.
– А где мои?
– Вот они. – Мельник показал на горку из восьми или девяти мешков.
– Что?! – Граф почувствовал, как вспыхнуло его лицо. – Это мое? Я пригнал две повозки, а ты предлагаешь мне это?
Хитроватые огоньки сверкнули в глазах Вулфрика:
– Прости, мой господин.
Уильям пересчитал мешки:
– Здесь всего девять!
– Больше нет, – сказал мельник. Он готов был разрыдаться. – Вот здесь рядом – мои. Можешь сосчитать, их столько же.
– Ну, хитрый пес, – зло сказал Уильям. – Уже успел продать...
– Нет, мой господин, – не унимался Вулфрик. – Здесь все, что я смолол.
В дверях появилась Мэгги с шестью кувшинами эля на подносе и обнесла всех рыцарей. Те жадно накинулись на прохладный напиток. И только Уильям словно не замечал ее. Его трясло от злости. Женщина молча смотрела на него, держа в руках поднос с единственным оставшимся кувшином.
– Это чье? – спросил Уильям Вулфрика, указывая на сложенные вдоль стен двадцать пять или тридцать мешков.
– За ними должны приехать, мой господин. Видишь, там на мешках метка хозяина?
Мешки и вправду были помечены: где буквой, где знаком. Все это могло быть уловкой мельника, но проверить Уильям вряд ли смог бы, хотя и оставить все как есть было выше его сил.
– Я тебе не верю, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193
– Да уж. – Франциск с горечью кивнул. – По всей Англии такое творится.
– Ну, положим, законопреступники были, и, возможно, будут всегда, – угрюмо сказал Филип. – Может быть, алчность всегда будет перевешивать мудрость у сильных мира сего, а ярость подавит сострадание у человека с мечом в руке; возможно, так и будет...
– Что-то ты на этот раз уж слишком мрачно смотришь на мир.
– Две недели назад на нас напали бандиты. Это была жалкая попытка ворваться в город. На них было просто больно смотреть. Как только нашим людям удалось убить нескольких этих дикарей, они тут же передрались между собой. А когда стали отступать, мальчишки кинулись за этими несчастными и перебили тех, кого догнали. Это было отвратительно.
Франциск покачал головой:
– Да... все это трудно понять.
– А мне кажется, я их понимаю, – сказал Филип. – Они боялись и изгнать свой страх могли, только пролив кровь тех, кто вселил в них этот страх. Похожие чувства я видел в глазах людей, которые убили наших мать и отца. Они убили их потому, что боялись. Но как избавить человека от этого страха? Что поможет?
Франциск глубоко вздохнул:
– Мир, справедливость, благополучие... Кажется, все это так недостижимо.
Филип молча согласился.
– Ну а ты как? – спросил он.
– Состою при сыне принцессы Мод. Его зовут Генрих.
Филип что-то слышал о нем.
– Каков он? Расскажи.
– Очень умный и решительный молодой человек. Отец его умер, и он теперь унаследовал титул графа Анжуйского. И кроме того, стал герцогом Нормандским, поскольку он старший внук старого Генриха, который был королем Англии и герцогом Нормандии. Он женился на Элеонор из Аквитании и, стало быть, теперь получил титул герцога Аквитанского.
– Он правит большими территориями, чем сам король Франции.
– Получается, что так.
– Ну а все-таки, какой он?
– Образован, трудолюбив, легок на подъем, неутомим, человек сильной воли и необузданного нрава.
– Я тоже иногда мечтаю иметь необузданный нрав, – сказал Филип. – Такие люди всегда решительны и жизнелюбивы. А я, как всем известно, слишком рассудителен. Во мне нет той живости, чтобы я мог в любой момент загореться какой-то идеей.
Франциск от души рассмеялся.
– Оставайся таким, какой ты есть, – сказал он и снова стал серьезным. – Благодаря Генриху я понял, как много значит личность короля. Посмотри на Стефана: здравый смысл у него почти отсутствует; он сначала вспыхивает как огонь, потом так же быстро остывает, теряет интерес ко всему; он храбр до безумства, но все время прощает своих врагов. Люди, которые предают его, совершенно ничем не рискуют: они знают, что всегда могут рассчитывать на снисхождение и помилование. В результате ему пришлось восемнадцать лет вести войну зато, чтобы править землями, бывшими некогда единым королевством. А Генрих уже подчинил своему влиянию большинство графств и герцогств. То, что никак не удавалось Стефану.
У Филипа вдруг мелькнула мысль:
– А зачем Генрих послал тебя в Англию?
– Осмотреть королевство.
– Ну и к чему же ты пришел?
– Полное беззаконие, разруха и голод. Земля истерзана стихийными бедствиями и опустошена войной.
Филип задумчиво кивал головой. Молодой Генрих стал герцогом Нормандским, потому что был старшим сыном Мод, которая была единственным законным ребенком старого короля Генриха, некогда герцога Нормандского и короля Англии.
По этой линии молодой Генрих вполне мог претендовать на английскую корону.
Его мать в свое время пробовала взойти на трон, но ей помешали, поскольку она была женщиной и муж ее был анжуйцем. Но молодой Генрих не просто мужчина, у него есть и другие преимущества: он нормандец (по материнской линии) и анжуец (по отцу).
– Так, значит, Генрих намерен бороться за английскую корону? – спросил Филип.
– Это будет зависеть от моего доклада, – ответил Франциск.
– И что же ты сообщишь ему?
– Скажу, что или сейчас, или никогда.
– Хвала Всевышнему, – сказал Филип.
II
По пути в замок епископа Уолерана граф Уильям остановился на своей кауфордской мельнице. Мельник был угрюмым человеком средних лет, по имени Вулфрик. К нему свозили молоть зерно с одиннадцати окрестных деревень. За это он брал два мешка из каждых двадцати: один оставлял себе, второй отдавал Уильяму.
И сегодня граф приехал получить свою долю. Обычно сам он этим не занимался, но времена настали совсем тяжкие. Приходилось выставлять вооруженную охрану к каждой повозке, груженной мукой или другими съестными припасами. Объезжая всякий раз свои владения в сопровождении многочисленной свиты из рыцарей, Уильям теперь приказывал запрягать одну-две телеги, чтобы самому собирать причитающееся ему.
Его безжалостность к крестьянам, согнанным им с земли за неуплату аренды, обернулась тем, что в лесу теперь нельзя было спокойно проехать из-за огромного числа разбойников: нужда толкала людей на грабежи и кражи. Впрочем, и здесь они не проявляли особого умения и сноровки – как не ладилась у них когда-то работа на земле, – и Уильям был уверен, что большинство из них просто не переживут зиму и они перемрут один за другим.
Поначалу разбойники нападали на одиноких путников либо совершали беспорядочные и безуспешные набеги на хорошо защищенные караваны. Со временем, правда, они стали и хитрее, и расчетливее. Теперь они нападали, только если их было по крайней мере вдвое больше, чем тех, кто становился жертвой этих налетов. Грабители выбирали время, когда амбары и склады были полны хлеба и другого добра, из чего можно было заключить, что они заранее выведывали, чем можно поживиться. Набеги их всегда были неожиданными, быстрыми и отчаянными. В длительные сражения разбойники не вступали, а урвав первое, что попадалось под руку – овцу ли, гуся, мешок зерна или сундук с серебром, – тут же старались смыться подальше и затаиться. Бросаться за ними в погоню не имело никакого смысла: они разбегались по лесу поодиночке или маленькими группками. Кто-то опытной рукой направлял их, и действовал он так, как делал бы это Уильям.
Успехи разбойников унижали достоинство графа. Он стал посмешищем в глазах людей как плохой хозяин, не способный обеспечить порядок в своем доме. И самым страшным было то, что грабили в основном графские амбары. Разбойники словно нарочно дразнили его. Больше всего в жизни Уильям ненавидел, когда люди смеялись над ним у него за спиной. Всю свою жизнь он потратил на то, чтобы заставить окружающих уважать себя и свою семью, и вот теперь из-за какой-то банды преступников все его старания грозили пойти прахом.
Разговоры, ходившие о нем по округе, особенно раздражали Уильяма: мол, поделом ему, уж слишком грубо обращался он со своими слугами, и те начали мстить ему, в общем – что заслужил, то и получил. Когда Уильям слышал об этом, в нем закипала нечеловеческая ярость.
Сейчас граф со своими рыцарями въезжал в деревушку Кауфорд, и жители ее с тревогой и испугом в глазах следили за ним. Уильям хмурился при виде изможденных, полных страха лиц, появлявшихся в приоткрытых дверях и тут же поспешно исчезавших. Эти люди посмели послать к нему своего священника с просьбой разрешить им смолоть зерна для себя да еще объявили, что не смогут отдать мельнику десятый мешок. За такую дерзость он готов был вырвать священнику язык.
Погода стояла морозная, и пруд возле мельницы у берега сковало тонким льдом. Водяное колесо замерло, жернова остановились. Из домика позади мельницы вышла женщина. Уильям тут же почувствовал, как подступило желание. Ей было лет двадцать, не более того, а приятное личико обрамляла копна темных кудряшек. Голод, похоже, никак не отразился на ней: ее груди были большими и крепками, бедра – мощными и упругими. Поначалу глаза ее смотрели живо, даже с вызовом, но, завидев рыцарей Уильяма, женщина поспешила отвести взор и быстро скрылась в доме.
– Смотри-ка, мы не понравились ей, – сказал Уолтер. – Конечно, куда нам до Герваза... – Шутка была старая, но все равно раздался дружный хохот.
Они привязали своих лошадей. Это было уже далеко не то войско, которое Уильям собрал вокруг себя в начале гражданской войны. Уолтер был по-прежнему с ним, как и Страшила Герваз с Хугом Секирой; а вот Жильбер погиб во время кровавой схватки у каменоломни, и вместо него появился Гийом; Майлзу мечом отрубили руку, когда во время игры в кости в одном из трактиров Нориджа вспыхнула пьяная драка, и его теперь заменил Луи. Все они были уже совсем не зеленые юнцы, но вели себя по-прежнему так, словно им было по двадцать: пили, веселились, играли в кости и шлялись по потаскухам. Уильям потерял счет трактирам, которые они вместе опустошили, как не смог бы припомнить всех евреев, над которыми они вволю поиздевались, или юных красавиц, лишенных ими девственности.
В дверях показался хозяин. Скорбное выражение на его лице было, без сомнения, результатом извечной неприязни, которую люди испытывали к мельникам. Но сейчас к нему примешивалось явное беспокойство. Ну что ж, правильно, решил про себя Уильям. Ему доставляло удовольствие видеть тревогу в глазах людей при его появлении.
– Не знал, что у тебя есть дочь, Вулфрик, – сказал граф, и глаза его блеснули похотью. – Ты что же, прятал ее от меня?
– Это Мэгги, моя жена, – ответил мельник.
– Вот кусок дерьма! Что я, не помню твою жену? Эту сморщившуюся старуху?
– Мэй умерла в прошлом году, мой господин. А я снова женился.
– Ну, старый кобель! – ухмыльнулся Уильям. – Она же лет на тридцать моложе тебя!
– На двадцать пять...
– Ну ладно, хватит об этом. Где моя мука?
– Все готово, мой господин. Соблаговолите войти?
На мельницу можно было попасть только через дом хозяина. Уильям со своими рыцарями прошли за Вулфриком в единственную комнату, где новая жена мельника, стоя на коленях, растапливала очаг. Когда она, наклоняясь, подбрасывала очередное полено, юбка плотно обтягивала ее округлый зад. А ляжки у нее что надо, заметил Уильям. Уж она-то, похоже, меньше других страдает от голода.
Уильям остановился, не сводя глаз с ее округлостей. Рыцари ухмыльнулись, поймав взгляд своего господина, а мельник беспокойно засуетился. Женщина обернулась и, поняв, что все смотрят на нее, смущенная, поднялась на ноги.
Уильям подмигнул ей и сказал:
– Принеси-ка нам эля, Мэгги. Чертовски хочется пить.
Все прошли на мельницу. Мешки с зерном были аккуратно сложены на току. Но их было не так много, как обычно.
– Это все? – спросил Уильям.
– Урожай был совсем плохой, мой господин, – сказал Вулфрик, и голос его дрогнул.
– А где мои?
– Вот они. – Мельник показал на горку из восьми или девяти мешков.
– Что?! – Граф почувствовал, как вспыхнуло его лицо. – Это мое? Я пригнал две повозки, а ты предлагаешь мне это?
Хитроватые огоньки сверкнули в глазах Вулфрика:
– Прости, мой господин.
Уильям пересчитал мешки:
– Здесь всего девять!
– Больше нет, – сказал мельник. Он готов был разрыдаться. – Вот здесь рядом – мои. Можешь сосчитать, их столько же.
– Ну, хитрый пес, – зло сказал Уильям. – Уже успел продать...
– Нет, мой господин, – не унимался Вулфрик. – Здесь все, что я смолол.
В дверях появилась Мэгги с шестью кувшинами эля на подносе и обнесла всех рыцарей. Те жадно накинулись на прохладный напиток. И только Уильям словно не замечал ее. Его трясло от злости. Женщина молча смотрела на него, держа в руках поднос с единственным оставшимся кувшином.
– Это чье? – спросил Уильям Вулфрика, указывая на сложенные вдоль стен двадцать пять или тридцать мешков.
– За ними должны приехать, мой господин. Видишь, там на мешках метка хозяина?
Мешки и вправду были помечены: где буквой, где знаком. Все это могло быть уловкой мельника, но проверить Уильям вряд ли смог бы, хотя и оставить все как есть было выше его сил.
– Я тебе не верю, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193