– Ты куда, Джек? Тебе ведь запрещено выходить.
Но тот уже забыл о всякой дисциплине. Никак не реагируя на слова Филипа, он побежал по другому коридору, который вел на южную сторону, и оттуда уже был спуск к набережной, где ютились маленькие домики. Но удача сегодня отвернулась от него. Навстречу ему шли брат Пьер, монастырский надзиратель, и два его помощника. Увидев Джека, они остановились как вкопанные. Лицо брата Пьера, похожее на полную луну, горело негодованием.
– Задержите послушника, брат надзиратель! – донесся до него голос Филипа.
Пьер протянул руку, надеясь остановить Джека, но тот оттолкнул его. Пьер побагровел и схватил юношу за руку. Джек вырвался и двинул Пьера по носу. Раздался дикий вопль, скорее от злости, чем от боли. И тут на Джека навалились помощники надзирателя.
Джек дрался отчаянно, и ему совсем было удалось освободиться, но тут подоспел Пьер, немного отошедший после удара, и втроем они прижали Джека к земле. Тот еще пытался вырваться, кляня всех монастырских последними словами за то, что оторвали его от самого, может быть, важного дела в его жизни – от разговора с Алиной.
– Пустите меня, тупицы! – без конца выкрикивал он.
Тогда оба помощника уселись на него. Пьер стоял, вытирая рукавом разбитый нос. Подошел Филип. Джек понимал, что тот зол не меньше его самого. Никогда его таким не видел.
– Я не потерплю, чтобы кто-либо вел себя подобным образом. – В голосе Филипа звучал металл. – Ты монах, к тому же послушник, и я заставлю тебя подчиняться мне. – Он повернулся к Пьеру. – Отведи его в карцер.
– Нет! – закричал Джек. – Вы не имеете права!
– Я – имею, – разгневанно ответил Филип.
Карцер представлял собой маленькую комнатушку без окон, в подвале рядом с отхожим местом. В основном здесь держали преступников в ожидании суда либо перед отправкой в тюрьму Ширинга, но частенько сюда попадали и монахи в наказание за серьезные проступки, как, например, непристойное поведение по отношению к служащим в монастыре женщинам.
Джека пугало не заточение в одиночестве, а то, что он не сможет увидеть Алину.
– Ну как ты не понимаешь?! – кричал он Филипу. – Я должен поговорить с ней.
Лучше бы он не говорил этого. Филип разозлился:
– За подобные разговоры тебя и наказали!
– Но я должен с ней поговорить.
– Единственное, что ты должен, - это бояться Господа и слушаться своих наставников.
– Никакой ты мне не наставник, глупый осел! Ты мне никто! Выпустите меня, черт вас дери!
– Уведите его, – мрачно сказал Филип.
Вокруг них уже собралась небольшая толпа, и несколько монахов подхватили Джека за руки и за ноги. Он попытался вырваться, все еще не веря, что это происходит наяву, но силы были неравны. Его с трудом дотащили до карцера, кто-то открыл дверь, и мстительный голос брата Пьера скомандовал:
– Бросьте его в темницу.
Джека раскачали и швырнули внутрь, прямо на каменный пол. Он поднялся на ноги и, несмотря на ушибы, рванулся к двери. Но не успел. Она захлопнулась перед самым носом, с грохотом опустился тяжелый засов снаружи, и в замке лязгнул ключ.
Изо всех сил Джек забарабанил кулаками по двери.
– Выпустите меня! – яростно кричал он. – Я должен остановить ее! Нельзя ей выходить за Альфреда! Пустите.
Ответа не было. Он продолжал кричать, но его требования все больше походили на мольбу, голос слабел, потом перешел в жалобный вой, потом в шепот, а по лицу потекли слезы отчаяния.
Но вот глаза его высохли, кричать он больше не мог. Отвернувшись от двери, Джек осмотрел камеру. Темно, но не так, что хоть глаз выколи: из-под двери пробивалась полоска света, и можно было с трудом различить обстановку. Он на ощупь прошелся вдоль стен. По способу обработки камня определил, что сооружение это старинное. Ничего особенного собой комната не представляла: около шести квадратных футов, с колонной в углу и высоким сводчатым потолком. Наверняка раньше она была больших размеров, а затем ее специально перегородили под карцер. В одной стене была, похоже, прорезь для окна, плотно закрытая ставнем и слишком узкая, чтобы пролезть через нее, будь она даже открыта. От каменного пола веяло сыростью. Джек ясно слышал шум какого-то потока под ногами; он догадался, что это был водовод, который шел от водяной мельницы через монастырь к отхожим местам. Теперь понятно, почему пол каменный, а не земляной.
Совершенно обессилевший, Джек уселся на пол, прислонившись к стене, и уставился на проблеск света под дверью. Свет этот был единственным, к чему он сейчас стремился. Как он умудрился попасть в эту историю? Ведь он никогда не доверял священникам, у него и в мыслях не было посвятить себя Богу, да и в самого Бога он по-настоящему не верил. Стать послушником! Тогда такой шаг, казалось, избавлял от всех трудностей. Он давал единственную возможность остаться в Кингсбридже. Джек думал тогда, что сможет в любой момент уехать. И вот сейчас рвался прочь из этого города, но не в силах был это осуществить. Он был пленником. «Как только выйду отсюда, – твердо решил Джек, – задушу приора Филипа, и пусть меня повесят».
Интересно, когда же его освободят, вдруг пришла в голову мысль. Прозвонили к ужину. Наверняка продержат здесь всю ночь. Возможно, сейчас как раз о нем и говорят. Самые вредные из монахов будут требовать, чтобы он оставался в заточении минимум неделю, – он уже представил себе Пьера и Ремигиуса, призывающих к ужесточению дисциплины. Те же, кто хорошо относился к Джеку, возможно, скажут, что одной ночи вполне достаточно. А что скажет Филип? Ведь он любил Джека, хотя после всего, что тот ему наговорил, рассчитывать на его благосклонность было трудно. У Филипа будет большой соблазн отдать его в лапы сторонников жесткого порядка. Оставалась одна надежда: его немедленно вышвырнут из монастыря, и это, по их мнению, будет самым страшным приговором Джеку. Только в этом случае он успеет поговорить с Алиной до ее свадьбы. Но Филип будет, конечно, против: изгнание Джека из монастыря означало бы его, Филипа, поражение.
Свет под дверью тускнел, на улице темнело. Джеку захотелось облегчиться. Он поискал глазами, но никакого горшка не нашел. Не похоже на монахов: уж они-то, всегда пекущиеся о соблюдении чистоты, обязаны были предусмотреть такую мелочь. Он тщательно обследовал пол и в самом углу нашел маленькое отверстие. Вероятно, это и было отхожее место.
Вскоре узенький ставень открылся. На подоконнике появилась миска и кусок хлеба. Джек вскочил на ноги. Он не видел лица человека, который принес еду.
– Кто ты? – спросил Джек.
– Мне запрещено говорить с тобой, – отозвался голос. Джек узнал его. Это был старый монах по имени Люк.
– Люк, они не сказали, сколько я здесь пробуду? – почти закричал юноша.
Монах повторил заученную фразу:
– Мне запрещено говорить с тобой.
– Пожалуйста, Люк, скажи мне, если знаешь, – умолял Джек, даже не замечая, как жалобно звучит его голос.
Люк ответил шепотом:
– Пьер сказал – неделю, но Филип решил – два дня.
Ставень закрылся.
– Два дня! – в отчаянии произнес Джек. – Но она в это время выйдет замуж.
Ответа не последовало.
Он стоял, уставясь в пустоту. Свет из открывшегося на мгновение оконца был очень ярким по сравнению с почти полным мраком внутри, и какое-то время Джек, ослепленный, ничего не видел, пока наконец глаза не привыкли к темноте. Потом они опять наполнились слезами...
Он лег на пол, больше ничего не оставалось. Его заперли здесь до понедельника. А к понедельнику Алина станет женой Альфреда, будет по утрам просыпаться в его постели, с его семенем в своем чреве. Мысль эта вызвала у Джека отвращение.
В камере была уже кромешная тьма. Он на ощупь добрался до подоконника и отпил из миски. Обычная вода. Откусил кусочек хлеба и с трудом стал жевать. Выпив остатки воды, он опять улегся на пол.
Сон не шел, он пребывал в странной дремоте, похожей на оцепенение, в которой ему, как видение, как сон, являлись прошлогодние воскресные вечера с Алиной. Тогда он рассказывал ей удивительную историю про рыцаря, который влюбился в принцессу и отправился на поиски виноградной лозы, плодоносящей драгоценными камнями.
Полуночный звон вырвал его из этого состояния. Он уже привык к монастырскому распорядку, и в полночь чувствовал себя бодро, хотя днем частенько хотелось спать, особенно если на обед давали мясо. Монахи уже наверняка повскакивали с кроватей и строились в колонны, чтобы прошествовать в церковь. Сейчас они стояли прямо над Джеком, но он ничего не слышал: стены камеры не пропускали звук. Через какое-то время опять зазвонили, на этот раз к мессе, которая проходила в час ночи. Время летело быстро, слишком быстро, ведь завтра Алина выходит замуж.
Под утро Джек все-таки заснул.
Внезапно он пробудился ото сна. Кто-то еще находился в камере.
Страх сковал его.
Вокруг была темнота. Шум воды, казалось, усилился.
– Кто здесь? – сказал он дрожащим голосом.
– Это я, не бойся.
– Мама! – От облегчения у него даже закружилась голова. – Как ты узнала, что я здесь?
– Старый Джозеф рассказал мне, что случилось, – спокойно ответила мать.
– Тише, монахи услышат.
– Не услышат. Здесь хоть кричи, хоть пой – наверху никто не хватится. Уж я-то знаю.
В голове у него родилось сразу столько вопросов, что он не знал, с какого начать: «Как ты попала сюда?», «Открыта ли дверь?..». В темноте он шагнул к ней, выставив вперед руки.
– Да ты же вся мокрая!
– Под нами – водовод. А один камень в полу не закреплен и свободно вынимается.
– Откуда ты это знаешь?
– Твой отец просидел в этом карцере десять месяцев. – В ее голосе слышалась горечь прожитых лет.
– Мой отец? В этой камере? Десять месяцев? Но за что?
– Мы этого так и не узнали, – сказала она с возмущением. – Его похитили или арестовали – он так и не понял – в Нормандии и привезли сюда. Он не знал ни английского, ни латыни, поэтому понятия не имел, куда попал. Около года отработал на конюшнях – там мы с ним и познакомились. – Нотки ностальгии смягчили ее голос. – Я полюбила его с первого взгляда. Он был очень добрый, но выглядел таким запуганным, несчастным, хотя пел, как соловей. С ним месяцами никто не разговаривал, поэтому, когда я сказала ему несколько слов по-французски, он обрадовался несказанно и, наверное, только за одно это полюбил меня. – В ее голосе опять зазвучала злоба. – Вскоре его посадили в эту камеру. Тогда-то я и раскрыла секрет, как сюда пробраться.
Джек вдруг подумал, что зачат он был наверняка прямо здесь, на каменном полу. От этой мысли он страшно смутился и возблагодарил Бога, что в камере темно и они с мамой не видят друг друга.
– Но ведь отца не могли арестовать просто так, должна была быть какая-то причина.
– Он не нашел ответа. В конце концов они сами придумали для него преступление. Кто-то дал ему чашу, украшенную драгоценными камнями, и выпустил на свободу. Не успел он отойти от монастыря на милю-другую, как его схватили, обвинили в том, что он украл эту реликвию, и повесили. – Эллен расплакалась.
– Кто это сделал?
– Шериф Ширинга, приор Кингсбриджа... какая теперь разница кто.
– А что стало с семьей отца? Ведь у него были родители, братья, сестры...
– Да, у него была большая семья, там, во Франции.
– Так почему же он не бежал и не вернулся туда?
– Однажды он попытался, но его поймали, привезли обратно и бросили в эту темницу. Можно было попробовать еще раз, тем более выбраться отсюда мы могли. Но он не знал дороги домой, не говорил по-английски и к тому же не имел ни гроша в кармане. Шансов почти не было. Конечно, он должен был рискнуть еще раз, теперь-то это ясно как Божий день, но тогда никто не мог даже предположить, что его могут повесить.
Джек обнял мать, пытаясь успокоить. Она насквозь промокла и дрожала от холода. Ей надо было срочно уходить и высушиться. И тут его словно молнией пронзило:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193