Первое, что он увидел, был знакомый бежевый «адлер», за рулем которого сидел Ридель.
– Да-а, – сказал Ридель, – тебе сейчас только в кино сниматься, Пабст обожал такие бандитские типажи. И физиономию, я вижу, уже успели подпортить...
– Да нет, это еще там, при задержании, – объяснил Болховитинов, забираясь в машину. – Откуда у тебя этот фаэтон?
– Поразительное дело, – Ридель запустил двигатель, – бывают люди, которые умеют выйти невредимыми из любой переделки... Таков я, скажу без ложной скромности. Но бывают и такие, которые ухитряются извлечь самые катастрофические последствия из любого пустяка. Ты ничего умнее не мог придумать, как обратиться к этой вонючке Клауверту?
– Меня к нему полицейский привел, – огрызнулся Болховитинов. Ты же сам тогда посоветовал – «беги в полицию, они все устроят!». Вот и устроили. Что там делается на трассе? А что с десантом?
– Десант, похоже, накрылся, людей мы вывели, шанцевый инструмент побросали... теперь тодтовское начальство грозится снять за это голову, только не знает с кого.
– Ты был в Калькаре, в отеле?
– О да, и пухленькая черкешенка рассказала мне про твою находку. Но следует поторопиться, их ведь сегодня угоняют.
– Как, уже?!
– Уже, уже. Сейчас заедем в Калькар, прихватим с собой Анхен... Дело в том, что если мы не увидим твою Татьяну, то могут найтись какие-то ее знакомые, знающие, где она. Анхен поможет нам сориентироваться в море славянских лиц, я не берусь..Да, ты спрашивал насчет машины – ты прав, это та самая. Часть репарации, взятой мною с господина Клауверта... а остальное там, – он ткнул большим пальцем через плечо, указывая на заднее сиденье. – Два кило копченого шпига, да, да, мой милый, два кило... Если уж Людвиг Ридель за что берется, он доводит дело до конца. Два кило шпига и право пользования машиной в случаях крайней военной необходимости. С его бензином, естественно.
– Пожалуйста, давай побыстрее. Как тебе это удалось?
– Сначала я хотел уничтожить его морально, но потом сообразил, что едва ли это осуществимо в отношении человека, не знающего, что такое мораль. Меня, например, морально не уничтожишь. Ну, и тогда я – уже имея на руках бумагу из ОТ с просьбой освободить задержанного по ложному обвинению ценного специалиста, эт цетера, эт цетера, – пришел с этой бумагой к нему. И дал прочитать. И сказал, что из-за того, что по вине пораженца и саботажника Клауверта ценный специалист не смог прибыть к месту службы, военно-инженерное ведомство понесло громадный материальный ущерб, размер коего устанавливается следственной комиссией... Ну, остальное понятно. Ты что, спал там, не раздеваясь? И как я догадываюсь, не мылся. Ничего, сейчас в отеле приведешь себя в порядок...
– Еще чего. Сначала съездим туда, их же действительно могут угнать на правый берег!
– Думаю, что нет. Я утром побывал в Аппельдорне, сборный пункт там, а оттуда их поведут на Реес, где переправа. Местный шупа сказал, что раньше трех-четырех часов всех не соберут.
Болховитинов поглядывал на небо – не хватало только, чтобы какой-нибудь ковбой решил за ними поохотиться. Самолеты раза два пролетали, но довольно высоко, не обратив внимания на одинокую машину; до Калькара доехали без приключений.
– Ой, Кирилл Андреич! – Анна, вышедшая из дверей им навстречу, замерла на месте. – Да что же это с вами такое?
Ридель, догадавшись по интонации о смысле сказанного, закивал головой.
– Вот-вот, скажи ему сама! Можно ли ему ехать с нами в таком похабном виде? Небритый, немытый, глаз подбит, костюм, словно коровы жевали, – ты хоть подумай о том, что мне, возможно, придется иметь дело с полицией, чтобы вытащить твою подружку. Как это будет выглядеть? Элегантный, внушающий доверие господин в полувоенной форме – это я – и рядом гнусная личность, явно из притона. Ты можешь все испортить, пойми!
– Верно он говорит, Кирилл Андреич, – поддержала Анна. – Вы сейчас помойтесь, побрейтесь. Надька пиджак вам погладит, рубашку даст чистую, а мы съездим. Найдем, не переживайте вы, куда денется?
Болховитинов нехотя согласился. Пожалуй, его присутствие и впрямь ничему там не поможет, Ридель справится лучше. Только бы успели...
Они успели. Как потом рассказывала Анна, все оказалось проще простого. Когда приехали в Аппельдорн, колонна уже была в пути; они догнали ее на реесском шоссе, несколько сот человек с чемоданами и перевязанными веревкой картонными коробками брели не спеша, позади шли с велосипедами в руках двое полицейских. Ридель повел машину совсем медленно, Анна с заднего сиденья высматривала знакомых. Увидев аппельдорнских, она окликнула их, спросила – не видали ли где Таньку, те махнули куда-то вперед. Там она и оказалась. Забрав ее в машину, развернулись и поехали обратно. Вот и все. Когда проезжали мимо замыкающих, те даже не посмотрели.
Вернулись они в Калькар гораздо скорее, чем ожидали, не прошло и часа. Болховитинов, едва успевший привести себя в приличный вид, высматривал машину из окна второго этажа и уже издали увидел, что в ней трое; когда подъехали ближе и он безошибочно узнал Таню – у кого еще мог быть медно-рыжий оттенок волос? – у него вдруг так сжало грудь, что он даже испугался – сжало совершенно явственной физической болью, как будто куда-то туда, за солнечное сплетение, вдвинули тупую давящую тяжесть. Уже бросившись к двери, он вынужден был остановиться, осторожно перевести дыхание, потом спустился вниз, в полутемный вестибюль, как раз в тот момент, когда она входила, четким силуэтом обрисовавшись в солнечном прямоугольнике распахнутой на улицу двери.
– Татьяна Викторовна, – сказал он дрогнувшим голосом, – Танечка...
Она шагнула к нему, всматриваясь, словно не веря своим глазам.
– Кирилл Андреевич, – шепнула она едва слышно, – вы? Боже мой...
Он поймал ее руки, стал целовать пальцы, ладони – совсем незнакомые, крепкие и шершавые, с затвердениями мозолей, совсем не такие, какими были ее руки год назад в Энске – неужели действительно всего год, ну полтора, – а ведь кажется, будто несколько лет прошло с того весеннего вечера...
Они не могли наговориться, он не мог насмотреться, Таня смотреть на него – ему показалось – избегала, только иногда он ловил на себе быстрый, короткий взгляд; она словно присматривалась к нему, изучала, боясь делать это открыто. После обеда они остались одни. Анна с Надей занялись своим хозяйством, Ридель поехал обратно в Краненберг за вещами Болховитинова. Им столько надо было рассказать друг другу!
О событиях в Энске Таня уже знала – недавно встретила девушек, которых забрали позже нее, уже осенью, они и рассказали обо всем: как погиб Леша Кривошеин, как потом по городу были расклеены плакаты с увеличенным паспортным снимком Володи Глушко и обещанием награды в тысячу марок тому, кто укажет родственников или друзей «красного террориста»...
– Знаете, Татьяна Викторовна, что меня мучило все это время? – сказал Болховитинов. – Я, кстати, верил, что вы спаслись... не мог совершенно представить себе – как, но был уверен. Так вот, меня все время преследовала мысль, что вы могли связать со мной провал группы...
– Ну что вы, я ни на секунду...
– Нет, ну какая-то хотя бы тень сомнения не могла не появиться, я ведь прекрасно знаю, что друзья ваши относились ко мне настороженно, да это и понятно, на их месте я тоже, наверное, не мог бы не опасаться – действительно, что они обо мне знали? – мало того, что эмигрант, то есть человек, по советским представлениям, отказавшийся от родины, так еще и у немцев служит...
– Ну, – Таня улыбнулась, – ваша служба у немцев поначалу и меня насторожила! А потом – помните – вы меня встретили в комиссариате, я шла с какими-то бумагами, так что вы сразу же должны были догадаться, что я там работаю; вот тогда я и подумала: да ведь я в таком же положении, что и он, мне ли осуждать?
– Вы другое дело, вы по заданию пошли.
– А вы что – ради заработка? Или чтобы выслужиться перед ними? Вы тоже пошли потому, что совесть подсказала... если считали, что другого пути нет. Я не знаю, правы ли вы были, наверное, нет, были и другие какие-то... возможности, но это уж... Господи, кто из нас не ошибался, не делал что-то не так! Я к чему – честное слово, у меня и в мыслях никогда не было! Я никогда не искала ответа на этот вопрос – почему провалились; я знала, что мы провалимся, чувствовала это еще с весны, когда начались аресты...
– А разве были аресты? Я ничего не знал.
– Вам не говорили. Сначала попался один из горуправы, он нам доставал бланки для пропусков, просто жулик, делал это за деньги; а потом схватили одного нашего мальчика, который листовки расклеивал. Я так и думала, что рано или поздно он заговорит... он долго держался, не помню уже – с месяц, наверное. А потом, видимо, они его все-таки раскололи. А мог, конечно, и Завада выдать – тот, из горуправы... Он хотя и не знал ничего, но Кривошипа-то он знал, он же Кривошипу передавал бланки и деньги от него получал, так что... Да нет, для меня это никогда не было загадкой! А о вас я совсем другое думала – я как раз боялась, что они и вас взяли, меня совесть ужасно мучила, это ведь я вас втравила в эту историю. Вы говорите – верили, что я спаслась, а у меня наоборот было, я все время думала: «Это из-за меня, это из-за меня...». Но сегодня – Господи, когда я вас увидела, у меня ноги подкосились, я просто...
– Но вы же уже знали, что я здесь!
– Да не знала я ничего, в том-то и дело, Анька эта – ну, змеища! – она же мне ничего не сказала. Я сначала вообще ничего не поняла! Идем мы по шоссе, настроение у меня жуткое, вот – думаю – опять туда, в хинтерланд, а там на завод какой-нибудь, под бомбы... Я так надеялась, что досидим здесь до конца! Совсем духом пала, честное слово. Вдруг слышу, окликают, вижу – Анька в шикарной открытой машине, за рулем немец какой-то...
– Вы разве Риделя не узнали? Вы ведь встречались, в Энске.
– Господи, один раз, и то пять минут, а потом он тогда был в штатском, а сейчас в мундире этом коричневом – он разве в эс-а?
– Нет, это тодтовская форма, военные строители.
– А-а! Нет, я его совсем не узнала, да он и не смотрел в мою сторону, сидел отвернувшись; а Анька кричит – давай сюда, скорее; ну я и села в машину. В чем дело, спрашиваю, а она мне – ты что, за Рейн захотела? А нет, так сиди и не спрашивай, сейчас сама все узнаешь... Это она, паразитка, сюрприз мне приготовила, – чему вы улыбаетесь?
– Да так просто. Вы, Татьяна Викторовна, изменились.
– Я думаю! Полтора года как-никак, ну и потом еще волосы...
– Нет, я не о внешности. Манеры, язык...
– Ох, наверное, вы правы, я и сама иногда чувствую! Сегодня, пока мы там ждали, пристал ко мне один – ну, из наших ребят, тоже работал там, – а они все ужасно за это время стали распущенные, такое себе позволяют... Ну и вот, сижу я, настроение жуткое, а он лезет и лезет – так я не выдержала, в такую его послала светлую даль, что сама испугалась. Господи, думаю, что это со мной делается... Это лагеря, там как-то невольно начинаешь... – Таня пожала плечами, сделала беспомощный жест. – Ну, приспосабливаться к общему уровню, что ли, я не знаю...
– Понимаю вас, – сказал Болховитинов. – Это, вероятно, неизбежно, вы правы. Ничего, скоро вернется нормальная жизнь.
– Вы думаете? Сегодня идем там по шоссе, и все на небо посматривают – парашютистов ждут. Вот, думаю, выбросили бы сюда еще один десант, что им стоит? Сразу бы все кончилось.
– Ну, от одного десанта не кончилось бы. Под Неймегеном идут бои, неизвестно, как там все обернется. Но вообще война подходит к концу... Нам бы только дождаться здесь англичан, тогда все станет по-другому.
– Что-то они не очень торопятся!
– Да, они воюют... обстоятельно. Не знаю, впрочем, так ли уж это плохо, что берегут своих солдат. Тут ведь, понимаете, два аспекта: интересы данной армии, данной страны и интересы тех, кого эта армия освобождает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94