Фишер, морщась от дыма зажатой в губах сигареты, рылся в выдвинутом ящике своего стола.
– Это вот наша переводчица, – сказал он, когда вошла Таня. Потом покосился на нее и добавил: – А это новый комендант, шарфюрер Хакке. Куда к черту могли деваться бланки отпускных свидетельств?
– Они в другом ящике, – сказала Таня. – Разрешите... Лодойдя к столу, она раскрыла левую тумбу и быстро нашла бланки.
– В высшей степени странно, – квакающим голосом заявил шарфюрер. – Переводчица имеет доступ к лагерной документации? Может быть, печать тоже находится у нее?
– Печать я ношу с собой, – сказал Фишер и ощупал свои карманы. – Нет, оставил дома. К печати, разумеется, никто, кроме меня, доступа не имеет.
– Но содержимое вашего стола переводчица знает лучше вас, – продолжал новый комендант тем же мерзким голосом. – Должен сказать, это вопиюще противоречит всем инструкциям.
– А я этих инструкций не помню, – сказал Фишер. – Я, партайгеноссе Хакке, разбираюсь в них приблизительно так же, как вы в педагогике. Двадцать раз я просил убрать меня отсюда куда угодно... хоть на Восточный фронт.
– Не сомневаюсь, что ваше истинно германское желание будет удовлетворено, партайгеноссе Фишер, – проквакал Хакке. – Переводчица может удалиться.
– Jawohl, Herr Lagerfuhrer, – отчеканила Таня и сделала четкий поворот налево кругом. Выйдя, она присвистнула изумленно и горестно: ну и фрукт!
Через час к ней зашел Фишер. Видно было, что он расстроен, но старается этого не показывать.
– Н-ну, переводчица, – он усмехнулся закуривая, – кажется, твоя сладкая жизнь окончилась. Что?
– Зачем вам было отсюда уходить? – сказала Таня с упреком. – Сидели бы тихо – никто о вас не вспомнил бы...
– Не по мне должность. Я все-таки учитель, а не надсмотрщик.
– Но людям с вами хорошо. А теперь прислали этого...
– Да, это экземпляр, – Фишер покрутил головой. – Ладно, проживете и без меня. В сущности, помочь им всем я все равно не мог... Что я мог сделать – увеличить хлебные нормы? Или снять колючую проволоку? Не неси чепуху, переводчица. Лагерь есть лагерь, независимо от личности коменданта. Проживете и с новым. Я только хотел тебя предупредить!
Он поднял палец, строго глядя на Таню.
– На жизнь лагерников перемена начальства повлияет мало. Но! На твою жизнь она повлиять может. И еще как! Слушай меня внимательно, переводчица. У тебя могло сложиться самое превратное представление о собственной безнаказанности, а также о снисходительности и доверчивости немцев вообще, но ты жестоко ошибаешься, моя милая. Просто тебе посчастливилось напасть на Фишера, который сквозь пальцы смотрел на все твои фокусы!
– Но... я не понимаю... о каких фокусах вы говорите?
– Не спрашивай, переводчица, не спрашивай, я не такой уж дурак, каким тебе показался. Ты думаешь, я не заметил подчищенных списков? Ты думаешь, я не обратил внимание на кляксу, которой не было раньше?
Он замолчал, глядя на нее насмешливо. Таня попыталась что-то сказать, но ничего не придумала.
– Держи себя в руках, черт возьми! – прикрикнул вдруг Фишер. – Нечего соваться в такие дела, если ты не научилась владеть своим лицом! В гестапо ты бы тоже начала вот так бледнеть и краснеть?
Окурок, от которого оставалось уже не более сантиметра, обжег ему пальцы – он загасил его, спрятал в жестяную коробочку и тут же закурил новую сигарету.
– Невиданное свинство, – сказал он, покачивая головой. – За месяц протащить в лагерь двух человек, неизвестно откуда взявшихся. Ты слишком уж расхрабрилась, переводчица! И виноват в этом я. Тебе слишком многое сходило с рук, моя милая Танья, вот ты и решила, что все тебе позволено. А знаешь, что нужно было сделать, когда я в первый раз заметил твои проделки со списком? Нужно было тебя взять, ткнугь носом в эту самую кляксу – гениальная выдумка, надо сказать, просто гениальная! – а потом попросту выпороть. Да, да, моя милая! Это тебя отучило бы от игры в конспирацию. Идиотка, подумай о том, что было бы с тобой, окажись на моем месте другой комендант! Скажем, тот же Хакке, с которым только что имела удовольствие познакомиться. Ты хоть немножко отдаешь себе отчет, в какую игру ввязалась?
Он смотрел на нее, ожидая ответа. Она молчала.
– Кто эти двое? – негромко спросил Фишер. – Откуда они вообще выползли?
– Не знаю, – сказала Таня, глядя в сторону.
– Кто дал тебе указание устроить их в лагере?
– Никто мне не давал никаких указаний...
– Логичный ответ, переводчица. Логичный и вполне убедительный. Такие ответы особенно нравятся следователям. Ты знаешь, что делают в гестапо с такими упрямыми дурами?
Таня посмотрела Фишеру в глаза и снова отвела взгляд.
– Ты даже не позаботилась приготовить хотя бы самое примитивное объяснение, – сказал тот. – Хотя бы на всякий случай! Или ты была так уверена, что ничего не случится? Что под крылышком у Фишера тебе уже ничто не грозит? Слушай-ка, ослиная ты голова! Если это дело вскроется – надеюсь, этого не случится, но будем предполагать худшее, – так вот, если до твоих протеже все-таки докопаются, то имей в виду: ты устроила их за взятку. Это ясно? «Шарнхорст» до сих пор слыл лагерем довольно либеральным, и неудивительно, что эти двое просто захотели перебраться сюда из лагеря с более строгим режимом. Они предложили тебе взятку – не знаю там, плитку шоколада или пару чулок, – и ты согласилась, не видя в этом ничего особенно преступного. Это не очень убедительное объяснение, но оно выглядит более или менее правдоподобно, и за это хоть можно зацепиться. Так, может быть, ты еще отделаешься сравнительно легко. А вот за такие ответы, как ты дала мне, за эти твои «не знаю» и «никто» первый же следователь спустит с тебя шкуру. И будет совершенно прав! Поэтому сиди тихо и смирно, а тем, кто подучил тебя подобным фокусам, скажи, что обстановка в лагере изменилась. Ты меня поняла, переводчица?
– Да, господин Фишер...
Опять наступило молчание, Фишер закурил третью сигарету. «Волнуется», – подумала Таня. Обычно он курил редко – экономил скудный табачный рацион.
– Вас действительно могут послать на фронт? – спросила она.
– Почему бы и нет?
– А вы когда-нибудь воевали?
– Да, во Фландрии. Тебя еще не было и в проекте.
– А вы перебегите, – предложила Таня. – Это ведь, наверное, совсем не трудно.
– Спасибо за совет, – буркнул Фишер. – Просто не знаю, что бы я без тебя делал?
– Этот... шарфюрер еще там?
– Убрался. Вступает в должность завтра, так что держись, переводчица. Первое время он будет особенно ретив, постарайся, чтобы все было в порядке.
– Я постараюсь, – сказала Таня. – А нельзя мне уйти? Уж лучше копать землю...
– Не думаю, что он тебя отпустит. Ты действительно хотела бы отказаться?
– Если бы отпустил...
– Значит, остановка только за этим? А кто же в таком случае стал бы колдовать над списками?
– Ну... – Таня беспомощно пожала плечами. – Вы сами говорите, теперь все равно невозможно – при новом коменданте...
– Это как сказать, – усмехнулся Фишер. – Ведь ты же такая хитрая и находчивая, а? А вдруг тебе в голову придет еще какая-нибудь блестящая идея? Вдруг партайгеноссе Хакке тоже окажется болваном? До сих пор тебе, насколько я знаю, удавалось неплохо обделывать свои делишки. А, переводчица?
– Вы считаете, мне лучше остаться? – после долгого молчания спросила Таня.
– Я ничего не считаю! – Фишер, словно защищаясь, выставил перед собой ладони. – Не хватает еще, чтобы потом ты свалила все на меня: дескать, это Фишер меня подучил. Я просто хочу, чтобы ты поняла ситуацию: обстановка в лагере часто зависит не столько от коменданта, сколько от переводчика. Ты согласна?
– Ну... может быть, – нерешительно согласилась Таня, подумав.
– А если так, то выкинь из головы глупости и занимайся своим делом.
– Я не понимаю, – сказала Таня. – То вы говорите, что нужно сидеть тихо, то...
– То что? Сидеть тихо, моя милая, вовсе не значит сидеть, сложа руки. Что главное в жизни? – долг, долг и еще раз долг! Человек рождается именно для этого, для постоянного и неуклонного выполнения своего долга, каким бы он ни был. Раньше моим долгом было учить детей, а теперь мне снова придется стать солдатом – да, да, это тоже будет выполнением долга, не смотри на меня так! Долг – это не всегда то, что нам нравится. Ты что же думаешь, я не понимаю всей преступности войны? Однако если отечество потребует, чтобы я принял в ней участие, я так и сделаю. Потому что долг есть долг! А твой долг здесь, сейчас – помогать соотечественникам, чем можешь и сколько можешь. Фалентина – ты ее помнишь? – она это понимала.
– А те, что ее увезли, они тоже выполняли свой долг?
– Естественно! Долг не может быть каким-то универсальным, общим для всех. На фронте немец стреляет в русского, русский стреляет в немца, и каждый при этом выполняет свой долг – так уж устроен мир, никуда не денешься...
Начало царствования шарфюрера Хакке подтвердило справедливость пословицы о новой метле. В первый же день он обошел все комнаты и стал орать, что в лагере грязно, как в иудейской бане. Кроме того, он нашел, что население распределено неравномерно – в одних комнатах народу больше, в других – меньше. Таня объяснила, что вначале все были расселены поровну, но потом люди сами начали переселяться, как им было удобнее; тут есть, например, группа крестьян, вывезенная из-под Орла, – естественно, что они предпочитают держаться вместе. Или, скажем, холостяки – они тоже собрались в одной комнате, потому что жить вместе с семейными неудобно, те и другие будут стеснять друг друга...
– Quatsch, – решительно квакнул Хакке. – Это не санаторий, а трудовой лагерь. Чем это они могут друг друга стеснять?
– Вы понимаете, у семейных есть дети, а в мужской комнате курят...
– Курят? Почему курят? Кто разрешил курить в лагере? Неслыханное безобразие! Откуда они берут сигареты – попрошайничают на улицах?
– Да нет, просто подбирают окурки, – Таня пожала плечами. Не знает он, что ли, как это делается? Даже многие немцы разгуливают с тросточками, специально приспособленными для сбора окурков – с острым гвоздиком на конце, чтобы не наклоняться.
– Подбирают окурки! Великолепно! Колоссально! Вместо того чтобы работать, они таскаются по улицам и подбирают окурки! Ну ничего, я наведу порядок в этой синагоге!
Вечером, после ужина, население лагеря выгнали на аппель-плац, тускло освещенный синими фонарями. Комендант держал речь, Таня переводила фразу за фразой.
– Мне стало известно, – выкрикивал шарфюрер, – что некоторые из вас проводят вечера в пивных! Невообразимая наглость! Вас привезли сюда работать, а не пить пиво! Начиная с сегодняшнего дня ворота лагеря будут запираться ровно в девять часов! Пребывание на улицах после этого срока будет рассматриваться как попытка побега, со всеми вытекающими отсюда последствиями! Кроме того, систематически нарушается инструкция, согласно которой всякое передвижение из лагеря к месту работы и обратно, будь то пешком или любым видом транспорта, должно совершаться только под охраной специальных лиц, выделенных фирмой для этой цели. В ближайшие дни всем предпринимателям, использующим рабочую силу из лагеря, будет разослан соответствующий циркуляр, и после этого ни одна рабочая группа не выйдет за ворота, если сопровождающее лицо не окажется здесь к моменту окончания утренней поверки...
Он говорил еще долго, своим квакающим голосом обрушивая на головы лагерников всевозможные запреты и угрозы, не забыв и про злополучные окурки – отныне в лагере запрещалось курить под угрозой лишения дневного пайка. Нельзя было придумать ничего глупее.
Не умнее было и заявление Хакке относительно хождения на работу под конвоем. В этом смысле у предыдущего коменданта уже был кое-какой опыт; поколебавшись немного, Таня решила сказать об этом новому. В конце концов, если он не окончательный дурак, он поймет, что она хочет ему помочь, а ей важно наладить с ним хотя бы приличные отношения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94