Я по заданию
ЦК партии.
- Я вижу, что па заданию... - в моем командировочном удостоверении,
подписанном самим Руденко, значилось, что "Следователь по особо важным
делам при Генеральном Прокуроре СССР тов. Шамраев Игорь Иосифович
командируется в Азербайджанскую ССР для выполнения Правительственного
задания особой важности, в связи с чем все партийные, советские и другие
административные органы должны оказывать ему всяческое содействие и
помощь".
- Ладно, - вздохнул Адигезалов, решив, видимо, что от меня лучше
избавиться сразу. - Пашли, дарагой, я сам ее кабинет открою. Может быть,
найду.
Мы вышли из его кабинета, по старинной мраморной лестнице (Дворец
пионеров был когда-то дворцом нефтепромышленника Нобиля) спустились вниз,
на первый этаж, в какую-то крошечную каптерку. Из Актового зала доносилась
громкая барабанная дробь и звонкие, усиленные микрофонами детские голоса.
- Интересно! - говорил по дороге Адигезалов. - Две недели назад
московский корреспондент приезжал, спрашивал про этого руководителя
географии, сказал, что хочет к нему паехать очерк пра него написать, а
теперь - пракуратура приехала. Что он такое - бальшой человек или бальшой
жулик?
Мы вошли в кабинет-каптерку, не то архив, не то отдел кадров, а
скорей - и то и другое вместе. Вдоль стен высились стопки детских
тетрадей, альбомов, папок с рисунками, плакатов, стендов, диаграмм,
фотомонтажей и стенгазет. Здесь же были какие-то карты, глобусы, ящики с
картотеками и ящики с письмами со всего света - на них столбцом были
написаны названия стран "Куба, Польша, Бразилия, Алжир, Ливан, Франция..."
Адигезалов вытащил откуда-то из-за ящиков стандартный старый
выцветший от времени фотостенд. На нем больше десятка групповых фотографий
подростков были наклеены вокруг портрета улыбчатого лет 50 мужчины. И тут
же была надпись: "Нашему дорогому Льву Аркадьевичу Розенцвейгу в день
50-летия - 5 апреля 1958 года".
- Ро-зен-цве-йг, - с напряжением прочитал Адигезалов. - Нет, дарагой,
я никогда не запомню. Какие люди фамилии имеют, просто удивительно! Вот
это он, а это все его ученики, где-то тут и тот корреспондент, он мне себя
показывал.
- А где сейчас этот Розенцвейг?
- В Кюрдамирском районе, в лесной школе работает.
- А где эта лесная школа?
- Да тебя привезут, слушай! У тебя же машина есть, канечно. Скажешь -
колхоз "Коммунар", там все знают - миллионер-колхоз, вино делает.
- Значит, Кюрдамирский район, колхоз "Коммунар", лесная школа, -
повторил я, - За сколько можно туда доехать?
- Ну, за три часа, если на машине. Какая машина? "Волга"?
- Слушайте, - сказал я. - А почему этот Розенцвейг из Баку в какой-то
колхоз переехал?
- Это до меня было! До меня! - поднял руки, будто защищаясь,
Адигезалов. - Но тебе я могу сказать. С такой фамилией, как у него, разве
можно в Центральном Дворце пионеров работать?
Я вышел из Дворца пионеров под барабанную дробь Декады дружбы
пионеров Закавказья. Трубили горны. Оглянувшись на эту летящую из Дворца
музыку, я увидел, что в окне своего кабинета стоит Адигезалов и удивленно
наблюдает за мной. Никакая машина не ждала меня у подъезда; следователь по
особо важным делам, выполняющий правительственное задание, шел по улице
пешком. Я видел по глазам Адигезалова, что это ему не понравилось. Но я
ничем не мог уже помочь ни ему, ни себе. Я примчался сюда прямо с
аэродрома, с самолета и этим уже выиграл адрес Розенцвейга. Конечно, стоит
снять трубку и набрать телефон Прокуратуры республики, или начальника
городской милиции, или Дежурного по ЦК Азербайджана, как в моем
распоряжении будет не только "Волга", но еще и катер и вертолет, но
привезут ли они меня к этому Розенцвейгу?
Я подошел к встречному прохожему и спросил:
- Скажите, где тут автовокзал?

Тот же день, пятница, 8 июня 23 часа по бакинскому времени
"Прелести" дороги Баку-Кюрдамир оставим для писателей типа Белкина.
Замечу только, что описанная им давка в Ташкентском аэропорту ничто по
сравнению с бакинским автовокзалом. Люди, которых он так метко назвал
"кепконосцы" - небритые, усатые, обязательно в огромных кепках - штурмуют
раздрызганные автобусы так, как в 45-м во времена моего детства, мешочники
штурмовали поезда. Они везут с собой из города мешки с хлебом, чемоданы с
рисом, чаем, сахаром, конфетами, гречкой и прочими продуктами, которые
есть теперь только в столичных городах. Все, как в Москве на вокзалах,
только более остервенело, темпераментно и громче. Деревня везет в город на
рынки зелень, овощи, фрукты, а обратно - сахар, крупы, чай и даже хлеб.
Прямо натуральный товарообмен, как во времена пресловутого нэпа или еще
раньше. Какая это экономика, товарищ Генеральный прокурор, - лево-левая
или лево-правая?
Попасть в автобус до Кюрдамира мне удалось тоже только с помощью
удостоверения Прокуратуры СССР. Иначе я рисковал вообще не попасть в
Кюрдамир - билетных касс здесь нет, а нужно просто ворваться в автобус
вместе со всей этой кепконосной массой, но после трех безуспешных попыток
я понял, что кепконосцы стойко держат национальную солидарность, и кроме
них, азербайджанцев, в три ушедших битком набитых автобуса не сел ни один
русской внешности пассажир. Я пошел к начальнику автовокзала, молча
положил перед ним свое удостоверение и уже через минуту, сопровождаемый
заискивающим начальником автовокзала, сидел один в только готовящемся к
отправке автобусе. Я знал, что еще раз открыл свое инкогнито, но что было
делать?
Конечно, этот заискивающий начальник автовокзала позвонил в Кюрдамир
и предупредил начальника Кюрдамирского автовокзала о появлении следователя
Прокуратуры СССР, - в Кюрдамире, в десять тридцать вечера меня уже ждали
начальник кюрдамирской милиции капитан Гасан-заде и дежурный райкома
партии инструктор Багиров. Глаза у них были встревоженные, непонимающие,
растерянные, они явно не знали, что со мной делать. Я отказался от ужина,
от гостиницы, я попросил только машину до колхоза "Коммунар". Машина была
дана немедленно, милицейский "Газик". Начальник милиции вызвался
сопровождать меня, но я отказался категорически, и уехал вдвоем с шофером
- молодым белозубым азербайджанцем. Что сказал ему в напутствие
по-азербайджански его начальник, я не знаю, парень пробовал заговорить со
мной дорогой, но я твердо решил выиграть у бакинской милиции эту партию,
несмотря на то, что инкогнито сохранить не удалось. Я молчал, не отвечал
на вопросы шофера.
В колхозе "Коммунар" он с рук на руки сдал меня ошарашенному, лет
пятидесяти председателю колхоза по фамилии Риза-заде, явно поднятому с
постели телефонным звонком из Кюрдамира. Вокруг лежало темное, молчаливое,
спящее горное азербайджанское село.
- По какому делу? Что случилось? - появление следователя по особо
важным делам из Москвы в горном винодельческом колхозе-миллионере явно не
шутка и не пустяк, у председателя колхоза были, безусловно, основания для
тревог.
- Утром, - сказал я. - Все утром. Сейчас я очень устал, хочу спать.
Мне найдется место, где поспать?
- Обижаете, дорогой! - тут же встрепенулся председатель, найдя
возможность услужить незванному московскому гостю. - Целый дом для гостей
есть! Замечательный дом! Сейчас ужин сделаем! Где ваши вещи?
- Я их оставил в Баку, в камере хранения. И ужинать я не хочу, я хочу
только спать.
- Обижаете, дорогой! Как без ужина?
- Вместо ужина будет завтрак, ладно? - сказал я ему с нажимом,
намекая, что все свое гостеприимство он сможет показать мне за завтраком,
утром, и он тут же понял, что, кажется, сможет отделаться от меня взяткой,
хорошим угощением или еще чем-нибудь. Он явно повеселел, приободрился,
провел меня в дом для гостей колхоза, по дороге расписывая достижения в
деле перевыполнения плана и расспрашивая, какие вина я люблю и какие
коньяки.
Домик для гостей был действительно замечательный, в саду, обставлен
финской мебелью, с холодильником, полным молодого вина, коньяка и водки,
здесь же лежали свежие фрукты и овощи - ужин или завтрак можно было
начинать прямо сейчас.
Но я демонстративно-устало опустился в кресло с стал снимать туфли.
- Все, дорогой, спасибо. Я приму душ и спать. А утром поговорим.
- Во сколько? - спросил он нетерпеливо.
- Ну, в девять, а десять...
- Хорошо. Больше ничего не надо? Может быть женщину прислать убрать
тут?
- Нет, и женщину не надо. Я спать буду. Очень устал. Спокойной ночи.
Он ушел, и минут через двадцать, погасив в домике свет, я вышел на
крыльцо. Темнота окружала меня, летние звезды - весь Млечный путь - висели
надо мной низко и крупно, село спало, и только где-то в стороне изредка
слышался молодой будоражащий тишину смех. Я осторожно шагнул с крыльца и
направился в сторону этого смеха.
Группа молодежи - человек шесть - сидели во дворе какого-то дома,
пили чай из тонких гнутых стаканов и слушали "Голос Америки" на турецком
языке. При моем появлении приемник был выключен, но - пачка московских
сигарет по кругу, стакан чая, от которого я не отказался, и уже минут
через десять я в числе прочих достопримечательностей колхоза выяснил, что
лесная школа - "а вон в горах огонек, видите? Это у них вечерний костер,
песни поют у костра до двенадцати ночи". Допив чай и попрощавшись, я
вернулся в свой домик для гостей и, не заходя в него, решительно двинулся
в горы, на этот слабо мерцающий в темноте огонек.
Было 23.17 по местному времени, огонек казался близким - только
подняться в гору, будто рукой подать. Но на самом деле это было
путешествие не для московской обуви и не для моего сердца...
Усталый, грязный, с ссадинами на локтях, штанина брюк изодрана о
какой-то кустарник, заноза в руке - я вышел к затухающему костру лесной
школы ровно без пяти двенадцать ночи, вышел по песням, которые пели вокруг
костра подростки.
Лев Аркадьевич Розенцвейг оказался веселым, живым, черноволосым и
моложавым - на вид ему было все те же пятьдесят, ну разве чуть больше.
Поджарый, сухой, высокий, с обветренным и загорелым лицом, в майке,
спортивных брюках и кедах он сидел у костра на лесной полянке в окружении
своих питомцев, они пели какие-то туристские песни, но при моем появлении
смолкли. Лесная школа - дом-кухня и десяток палаточных домиков вокруг -
стояли на отшибе от центральной колхозной усадьбы, в горах, и сверху, с
гор, казалось, что чернота вокруг нас - это море или просто бездонность
черной вселенной.
Минут двадцать спустя, когда подростки разошлись спать, я
разговаривал с Розенцвейгом один на один, и уже знал фамилию этого
пресловутого "Зиялова" - Борис Хотулев, 32 года, в прошлом член
географического общества Бакинского Дворца пионеров, победитель химических
олимпиад, затем выпускник Бакинского медицинского института, затем
аспирант кафедры психотерапии 1-го Московского медицинского института и,
наконец, - заведующий отделением областной психбольницы N-5 на станции
Столбовая Московской области.
Розенцвейг действительно знал все обо всех своих питомцах, эта дорога
стоила свеч.
У меня было чувство повара-кулинара, который четверо суток пек пирог
и, наконец, нужно снять крышку, убрать с огня, потому что пирог готов и
передержать уже нельзя ни минуты - захотелось немедленно оказаться в
Москве и мчаться на эту станцию Столбовая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48