А остальным, свободным -
было их пятеро, - Светлов роздал по пачке фотографий. Снимки были как из
музея - на каждой фотограф муровского НТО запечатлел броши, шпильки,
булавки, серьги и кулоны, найденные в "дипломате" Сашки Шаха-Рыбакова.
Светлов приказал своим сыщикам порыскать по московским скупкам золота и
драгоценностей и ювелирным магазинам и с помощью "своих людей" среди
фарцы, яманщиков, темщиков и прочей шушеры "примерить" эти драгоценности -
а вдруг кто-то назовет их владельцев. Каждому досталось по пять-шесть
периферийных магазинов, себе Светлов взял центр.
Доехав до Сретенки и приткнув служебную "Волгу" возле "Спортивной
книги", Светлов с чемоданчиком в руках прошествовал к дверям скупки золота
и бриллиантов, вызвал из-за стойки заведующего и заперся с ним в
клетушке-кабинете. Место было первым, поэтому завмаг как бы выполнял
функции эксперта-специалиста. Увидев тончайшую ювелирную работу - все эти
золотые броши, шпильки и кулоны, украшенные хризолитами, перламутром,
гранатами и бриллиантами явно музейного достоинства, Гильтбург всплеснул
руками:
- Марат Алексеич, где взяли? Музейные вещи... Нет, никогда не видел и
в руках ничего подобного не держал. Разве что во время войны, при
конфискации, но тоже не то было, не такая работа...
Короче, визит этот не продвинул Светлова к цели ни на миллиметр. Но
Светлов не сдавался. Он съездил на Старый Арбат в один из старейших
ювелирных магазинов, на Красную Пресню, в Столешников переулок, заглянул и
к экспертам музея Алмазного фонда, но кроме того, что эти драгоценности -
работа явно одного и не современного мастера, а по крайней мере, XIX века
мастера, - кроме этих общих данных, никто нечего сказать не мог. Даже
самым старым и опытным скупщикам драгоценностей в Москве эти броши и
кулоны никогда на глаза не попадались.
К двенадцати дня, прервав свое путешествие, Светлов пообедал в
ресторане Союза художников. Выйдя из ресторана на Гоголевский бульвар,
Светлов вдруг схватился за свою лысеющую голову: "Мама родная! Как же я
забыл?!". Он стоял возле старого дома, где знаменитая кропоткинская
булочная, и в этом доме чуть ли не с дореволюционных времен живет один из
искуснейших ювелиров столицы - Эммануил Исаакович Синайский.
Светлов почти бегом взбежал на второй этаж. Так и есть, вот
почерневшая медная табличка "Ювелир Э.И.Синайский". Светлов нетерпеливо
нажал звонок.
- Ма-а-ар-рат А-ле-ексе-ич! Да-ара-агу-уша! Какими судьбами? -
Высокий подтянутый старикан, одно лицо с Вертинским, широкими театральными
жестами обнимает старого знакомого, грассируя и чуть заикаясь.
И пока молоденькая пышечка ("Племянница, Марат Алексеич, племянница
из Владикавказа, не подумайте что-нибудь эдакое!") привычно сервировала
закуску под коньячок, водочку и наливку, Синайский, рассказывая какие-то
байки, которых он знал тысячи, рассматривал в лупу драгоценности.
- Послушайте, моой дрр-рагой, откуда эти сокр-ррровища? Поделитесь с
глупым стар-рр-рикашкой.
- Вы меня спрашиваете? - в тон ему ответил Светлов. - А для чего же я
к вам пришел?
- Нет, правда. Вы поймали какую-нибудь кр-рр-рупную золотую рр-рыбку?
- Мелких не ловим, Эммануил Исаакович.
- Да уж, да-аа-агадываюсь! А что же нужно от меня?
- Вы когда-нибудь видели эти вещицы?
- Ка-анкр-рр-ретный вопр-рр-росик, пр-рр-рямо скажем. Слушайте, Марат
Алексеевич, я от дел отошел, тихо себе живу на скр-рр-ромную пенсию и
оч-чень небольшие сбер-рр-режения. Конечно, некоторые вам скажут:
Синайский - жук, денег ку-рр-ры не клюют, обеспечил и детей и внуков и
пр-рр-равнуков! Какой-нибудь жлоб всегда найдется доносик настр-рр-рочить!
И - начнут тр-рр-рясти старика. Но я могу в этом случае рассчитывать на
вашу защиту от этой клеветы, Марат Алексеевич?
- Безусловно. - улыбнулся Светлов. Он был готов к этому торгу. Уж
если старик ставил какие-то условия, значит, знал что-то.
- Тогда выпьем, дар-рр-рагой. Р-рыбонька, племянничка моя золотая,
налей нам по рюмочке...
Они выпили за "др-рружбу и взаимопонимание". Затем Синайский сказал:
- Поскольку вы уже взяли последнего владельца этих драгоценностей, то
я не вижу причин скрывать предыдущего. Она-то уж во всяком случае честный
человек, и ее судить не за что. Живет себе на фамильные ценности,
припрятанные с прадедовских времен. Скромно живет, тихо. Одной такой
вещицы ей на год жизни хватает.
- Кто же это?
- Это моя самая стар-рр-ринная клиентка Ольга Петровна
Долго-Сабурова, ей теперь уже девяносто второй годок пошел, но она еще
очень бодра-с, оч-чень! У них в роду все были долгожители. Графского
происхождения потому что. Сестры ее младшие на военном кр-ррейсере уехали
в 17-м из Петрограда, и поныне здравствуют, а в Риме пансионат держат. А
она не поехала с ними, у нее фамильные ценности были где-то припрятаны.
Вот эти самые. Ни в одном музее не сыщете! Знаете, чья это работа? Их
крепостного ювелира Алексея Трофимова. Вот она на эти вещицы и живет все
годы пролетарской власти. С перерывом, конечно, с тридцать седьмого по
пятьдесят шестой. Тогда она была на казенном довольствии. А как выпустили,
так раз в годок, примерно, стала она меня к себе приглашать, на Мещанку. И
я ей эти безделушки оценивал. То есть, в те годы, может, и почаще, очень
она после лагеря к нашему брату-мужику была горячая, ну да теперь уже лет
десять как поостыла. Не так, чтобы совсем, но все-таки девяносто годов не
шутка-с! Налей нам, р-рыбонька, еще по р-рюмашке.
- А кто продавал для нее эти вещицы? Вы?
- Нет, батюшка, увольте. Я - нет. Она сама пр-родавала, я ей только
цену называл и имел свои комиссионные - три процента, как положено. Но
только моя цена была ответственная, покупатель ей в эту цену верил, это
она мне много раз говорила.
- А кто покупатель? Вы его знаете?
- Мар-рат Алексеевич! Тут у нас недопонимание. Я думал, что вы как
раз и взяли этого покупателя и, может быть, даже мне покажете. Я уж
сколько лет хочу посмотреть на человека, который, не торгуясь, берет по
моей цене все эти вещицы. Графиня от меня его все в секрете держит. А
теперь, выходит, вы сами его ищите.
- Ищем, - сознался Светлов. - Где она живет, ваша Долго-Сабурова?
- Н-да, накололи вы старичка, пр-рр-раво-слово. Графиня Ольга
Петровна Долго-Сабурова последние девяносто лет за вычетом годов
заключения живет в своем бывшем собственном доме на Первой Мещанской.
По-новому, это Проспект Мира, 17. Квартиру ей, можно сказать, от всего
трехэтажного дома оставили - только одну комнату на третьем этаже.
Извольте коньячку?
- Не обижайтесь, Эммануил Исаакович. Мне ехать пора.
- К графине? Не смею задерживать. Рр-рыбонька, налей посошок
Мар-рр-рату Алексеевичу...
Через двадцать минут Светлов был на Проспекте Мира, а еще через
десять минут выяснилось, что жилица квартиры-комнаты N-17 графиня Ольга
Петровна Долго-Сабурова скончалась неделю назад и квартиру теперь занимает
жэковский слесарь-водопроводчик Раков.
Светлов ринулся в ЖЭК, в кабинет начальницы:
- Где вещи старухи Долго-Сабуровой? Кто ее хоронил? Где ваш
слесарь-водопроводчик?
- Старуху хоронили мы сами, за счет ЖЭКа, - сказала дебелая
начальница ЖЭКа. - Где-то у нее есть племянник, железнодорожник или
бригадир поезда. Мы звонили ему, а он в рейсе. Пришлось самим отвезти ее
на кладбище, на Востряковское, на жэковские деньги.
- А вещи где ее? Как комнату можно открыть? Где ваш слесарь?
- Да какие там были вещи?! Матрац обделанный и тряпье старое. Не
знаю, может, Раков и выкинул уже все. Я его еле упросила эту комнату
взять, временно. Они теперь иначе как за двухкомнатную и работать не
хотят. Он вчерась вселялся...
Разыскав слесаря, Светлов и начальница вошли в комнату старухи
Долго-Сабуровой. Комната была пуста, если не считать полдюжины бутылок
водки, приготовленных к новоселью.
- А где ее мебель? Вещи?
- Мебель? - сказал слесарь Раков. - Рухлядь была, а не мебель! Седни
утром я все на свалку снес - альбомы всякие, Библию, матрац, мочой
вонючий. Все вчистую на свалку выгреб и окна пооткрывал, чтоб дух вынесло.
Вона эта свалка, пошли покажу.
Когда Светлов, слесарь и начальница ЖЭКа подошли к жэковской свалке,
они увидели пламя костра, в котором горели альбомы, Библия, тряпье, одежда
и грязно-серый матрац старухи Долго-Сабуровой. Вокруг веселились
ребятишки, тормошили этот матрац, чтобы он поскорей разгорелся. И тут на
глазах у Светлова произошло нечто. Обшивка матраца лопнула и... и к ногам
ребятишек покатились броши, кулоны, серьги, украшенные рубинами,
хризолитом, бриллиантами. Украшений было немного - всего семь штук, - но
за то какие это были изделия: ажурные, действительно музейные вещицы!
- Смотри! - и Светлов высыпал их мне на стол. - Ты видишь, какая
невезуха! Всего неделю не дожила старуха-графинюшка, ети ее мать! Мы бы
знали, кому она сбывала эти игрушки...
Я молча смотрел на него, потом сказал:
- Какого числа скончалась графиня, сэр?
- Двадцать восьмого мая. А что?
- А тебе не кажется это странным? Такая нелепая случайность: двадцать
шестого погибает Сашка Шах, у которого были проданные старухой кому-то
драгоценности. А через два дня ни с того, ни с сего умирает сама старуха,
у которой остальная часть коллекции.
- Ну, когда-то она должна была умереть? - Светлов уже догадывался,
куда я клоню, но сопротивлялся.
- Да, конечно, должна была, - говорю я, - но почему сразу после того,
как с частью ее вещей погиб человек? И что это за
племянник-железнодорожник, который не приехал на похороны тети? Это ты
выяснил?
- Выяснил. Долго-Сабуров Герман Вениаминович. Работает бригадиром
проводников на Курской железной дороге. Больше пока ничего не знаю.
- Уже немало.
Тут раздался телефонный звонок. Звонил Пшеничный.
- Игорь Есич, вы не могли бы подскочить на Курский, есть свидетель
похищения Белкина.
Я бросаю на Светлова короткий взгляд. - Сейчас подскочим, - говорю я
Пшеничному. - И у меня к тебе, Валентин, еще просьба. Запиши:
Долго-Сабуров Герман Вениаминович, бригадир проводников Курской жэдэ.
Наведи справки - каким рейсом ездит, график дежурств в этом месяце и
вообще все, что можешь.

15 часов 00 минут
Курский вокзал не только самый модерновый в Москве. Он соперничает с
Бухарестским за право считаться самым крупным вокзалом в Европе. Бесшумные
эскалаторы, сверкающие указатели, бесконечные ряды камер хранения и самые
длинные в мире очереди в билетные кассы. Сейчас, летом, вокзал гудит, как
армия на походе - тысячи людей снуют по залам и эскалаторам, сидят и лежат
на всех скамейках и креслах, на полу и в подземных переходах, и
стометровая змеевидная очередь стоит к женскому туалету.
Я и Светлов продираемся через чемоданы, тюки, мешки, ведра, корзины,
детей, стариков и пассажиров среднего транзитного возраста к отсеку с
табличкой "Линейный отдел милиции". Линейный отдел Курского вокзала
оказывается таким же зашарпанным, как и его собратья на Казанском,
Павелецком и всех остальных московских вокзалах. Ничего не попишешь,
такова уж специфика милицейской работы - превращать в хлев любое, пусть
самое современное помещение.
Стандартный зал дежурной части уставлен стандартными дубовыми
скамьями. На них жулье, воры, вокзальные пьяницы и проститутки,
спекулянты, обворованные и потерявшиеся пассажиры, зареванные дети.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48