- спросил Удалов.
– Только не надо иронии, - сказал Грубин. - Я же все понимал. И даже предупреждал Мимеонова - умерь свой пыл! Фильтров на заводе нету, отбросы у нас вредные, прорвет - весь город погубим. Ты когда к нам приехал?
– Сегодня утром. Видел я, до чего ваша деятельность довела. Костюм погубил и вообще всю одежду.
– Больше я на фабрику не выйду! Лучше пусть меня выселяют на сельское шефство, лучше на принудотдых... Что угодно - больше я с ними вместе шагу не сделаю.
– Погоди, не части, - сказал Удалов. - Мне ваша система не совсем понятна.
– А у вас иначе?
– Мне сейчас некогда тебе объяснять - скажу только, что твой Пупыкин уже на пенсии, уголовное дело против него возбуждено...
– Что? Не может быть! Какое счастье!
– Не суетись. Будет время - расскажу. Мне сейчас главное - узнать, где Минц, что с ним, здоров ли, почему его дверь опечатана?
– Не знаешь? Он же на принудотдыхе. За саботаж.
– Минц? За саботаж?
– Он не оправдал. Гравитационный подъемник собственными руками сломал, чтобы статую не воздвигать.
– Говоришь, гравитацию изобрел?
– Точно знаю - изобрел, мы с ним вместе испытывали.
– А для Пупыкина - ни-ни?
– Он принципиальный.
– Значит, есть все-таки принципиальные?
– Принципиальные, конечно, есть. Немного, но есть, - признался Грубин. - Но за принципы приходится дорого платить. И Минц заплатил. И Ксюша твоя...
– Да, совсем забыл. Что это за история с Риммой?
– Когда Ксюшу на сельхозшефство отправили...
– Понятнее!
– У нас сельское население разбежалось, - объяснил Грубин. - По другим областям. Хозяйства обезлюдели. А Пупыкин в область всегда рапортует, что у нас постоянный прогресс. Что ни год, сеем на пять дней раньше, собираем на три дня раньше, и растут урожая на три процента в год. Поставки он всегда выполняет. Только из-за этого в городе жрать нечего, а в поле работать отправляют всех, кто несогласный или подозрительный или кто не нужен. Половину учителей отправили, врачей больше половины, весь речной техникум там копает и пропалывает... А из футболистов и самбистов Пупыкин создал дружины, которые людей придерживают. Их на усиленном питании держат.
– Значит, крепостное хозяйство?
– Нет, это сельхозшефством у нас называется. Но что странно, Корнелий, - те, кто в городе остался, считают, что с сельским хозяйством все нормально. Потому что каждый день в газете нам рассказывают, как мы хорошо живем.
– А что случилось с Ксюшей?
– Как-то товарищ Пупыкин лично к тебе домой, то есть к Удалову, приехал, чтобы показать свое к нему расположение. А Ксения вместо обеда ему скандал закатила, всю правду выложила. Ты знаешь Ксению - она неуправляемая. Обиделся Пупыкин, на следующее утро ее скрутили, посадили на мотоцикл к Пилипенко - и в деревню, перевоспитываться, на сельхозшефство без права возвращения в город.
– А я? То есть, а он?
– А он... он побежал к Пупыкину, просит - верни мою жену! А Пупыкин, говорят, погладил его по головке и говорит: не нужна тебе такая старая и непослушная жена. Она меня не уважает, значит, и тебя не уважает, и нашу великую родину не уважает. Мы тебе сделаем сегодня же развод, и отдам я тебе любую из своих секретарш. Так и сделал. Развел, на Римке женил. Она мне сама рассказывала.
– Ясно, - сказал Удалов. - Общая картина мне понятна, Пошли к Минцу. Где он отдыхает?
– Принудотдых, Корнелий, это по-старому тюрьма. Находится она в подвалах под гостиным двором, где раньше склады были. Там особо недовольные отдыхают.
– Ты хочешь сказать, что профессор Лев Христофорович Минц, лауреат двадцати премий, профессор тридцати университетов находится в подвалах инквизиции?
– Ну, не то, чтобы инквизиции, - смутился Грубин. - Но в подвалах...
– Срочно едем в область! Это не должно продолжаться.
– До области ты не доедешь, - сказал Грубин. - Некоторые пытались. В область специальное разрешение нужно. Его лично Пилипенко подписывает. Только проверенные оптимисты туда попадают. Так что в области о Великом Гусляре самое лучшее представление.
– Но ведь кто-то приезжает!
– Если приезжает, то на витрины с картонной лососиной смотрят, а потом в предгорском буфете обедают. Ясно?
– Минца надо освободить!
– Надо. Но не знаю, как.
– Может, прессу поднять?
– Малюжкина? Ты сам видел. Его голове нужна ясность. А ясность он получает сверху.
– Ну что ж, - сказал Удалов, - тогда пошли в подвал.
– Подвалы заперты, там дружинники.
– Саша, ведь недаром я столько лет ремонтами занимаюсь. Неужели мне подземные ходы в этом городе неизвестны?
– А есть ход?
– Должен быть. По крайней мере, в моем мире есть и даже расчищен археологами. Его воры в пятнадцатом веке прокопали - тюки из гостиного двора выносили.
Когда они с Грубиным вышли во двор, Удалов вдруг услышал:
– Корнелий, ты куда? Ты почему домой не идешь?
Голос был женский, жалобный.
Удалов поднял голову. В окне его квартиры стояла молодая жена Римма, неглиже, лицо опухло от слез.
– Я раскаиваюсь! - крикнула она. - Это была минутная слабость. Он старался меня безуспешно соблазнить. Вернись, Корнелий. И не верь клевете Грубина. Он тебе завидует! Вернись в мои страстные объятия!
– Не по адресу обращаетесь, гражданка, - ехидно ответил Удалов.
А Грубин добавил:
– Чего на тебя клеветать? На тебя клевещи, не клевещи - пробы ставить некуда.
И молодая жена Римма плюнула им вслед.
14
По бывшей Яблоневой, а ныне Прогрессивной улице мимо лозунга на столбах: «Пупыкин сказал - народ сделает!», мимо дома-музея В.П. Пупыкина друзья спустились к реке, в том месте, где к обрыву примыкают реставрационные мастерские. В удаловском мире эти мастерские кипят жизнью и деятельностью. В этом они стояли пустынные, ворота прикрыты, всюду грязь.
Удалов уверенно прошел за сарай, там отодвинул гнилую доску, и перед ними обнаружился вход в подземелье, кое-как укрепленный седыми бревнами. Грубин достал заготовленный дома фонарик.
Идти пришлось долго, порой Удалов останавливался, заглядывал в боковые ответвления, выкопанные то ли кладоискателями, то ли разбойниками, но ни разу дороги не потерял. Ход кончился возле окованной железными полосами двери.
– Здесь, - сказал Удалов. - Теперь полная тишина!
И тут же раздался жуткий скрип, потому что Удалов стал открывать дверь, которую лет сто никто не открывал.
К счастью, никто скрипа не услышал.
Его заглушил отчаянный человеческий крик.
Они стояли в подземных складах гостиного двора, превращенных волей Пупыкина в место для изоляции и принудотдыха.
Впереди тянулся низкий сводчатый туннель, кое-где освещенный голыми лампочками. Крик доносился из-за одной из дверей - туда и поспешили друзья, полагая, что именно там пытают непокорного профессора.
Но они ошиблись.
Сквозь приоткрытую дверь они увидели, что в побеленной камере на стуле сидит удрученный Удалов. Перед ним, широко расставив ноги, стоит капитан Пилипенко.
Пилипенко Удалова не бил. Он только читал ему что-то по бумажке.
– Нет! - кричал Удалов. - Не было заговора! И долларов я в глаза не видал.
Пилипенко подождал, пока Удалов кончит вопить, и спокойно продолжал чтение.
Было слышно:
– «Получив тридцать серебряных долларов от сионистского агента Минца, я согласился поджечь детский сад номер два и отравить колодец у родильного дома...»
– Нет! - закричал Удалов. - Я люблю детей!
– Ну что, освободим? - спросил шепотом Удалов у Грубина.
– Не стоит тебя освобождать, - искренне возразил Грубин. - Не стоишь ты этого. А то вмешаемся в драку, сами погибнем и Минца не спасем.
Нельзя сказать, что Удалов был полностью согласен с другом. Трудно наблюдать, когда тебя самого заточили в тюрьму и еще издеваются. Но Удалов признал правоту Грубина. Есть цель. И цель благородная. Она - в первую очередь.
Они прошли на цыпочках мимо камеры, в которую угодил двойник Удалова, и остановились перед следующей, которая была закрыта на засов.
Грубин резко отодвинул засов и открыл дверь.
В камере было темно.
– Лев Христофорович, - позвал Грубин. - Вы здесь?
– Ошиблись адресом, - ответил спокойный голос. - Лев Христофорович живет в следующем номере. Имею честь с ним перестукиваться.
– А вы кто? - спросил Удалов.
– Учитель рисования Елистратов, - послышалось в ответ.
– Семен Борисович! - воскликнул Удалов. - А вас за что?
– За то, что я отказался писать картину «Пупыкин обозревает плодородные нивы», - ответил учитель.
– Выходите, пожалуйста, - попросил Грубин.
– Это официальное решение?
– Нет, мы хотим вас освободить.
– Простите, я останусь, - ответил учитель рисования. - Я выйду только после моей полной и абсолютной реабилитации.
– Тогда ждите, - сказал Удалов.
Времени терять было нельзя. В любой момент в коридоре могли появиться охранники. Они перебежали к следующей двери. Грубин открыл и ее.
– Лев Христофорович?
– Собственной персоной. Вы почему здесь, Саша?
– Я к вам гостя привел, - сказал Грубин.
Они вошли в камеру, закрыли за собой дверь. Грубин посветил фонариком. Профессор Минц, сидевший на каменном полу, подстелив под себя пиджак, прикрыл глаза ладонью.
– Потушите, - сказал он. - Мои глаза отвыкли от света.
– Я к вам гостя привел, - сказал Грубин.
– Кого? Кто осмелился залезть в это узилище? Кто мой друг?
– Это я, Корнелий, - сказал Удалов.
– Отказываюсь верить собственным ушам! Разве не вы первый на разборе моего персонального дела предложили изолировать меня в этом доме подземного отдыха?
– Нет, не я, - честно ответил Удалов.
– Не вы ли заклеймили меня званием врага народа и иностранного агента?
– Нет, не я.
– Вы лжец, Удалов! - сказал Минц. - И я не намерен с вами разговаривать.
– Тот Удалов, который голосовал и призывал, - ответил Корнелий, - сейчас сидит через две камеры от вас. Пилипенко ему террористический заговор шьет. А я - совсем другой Удалов.
– Не понял!
– Я живу в параллельном мире. Меня послал сюда наш Лев Христофорович. По делу. Но когда я узнал, что у вас творится...
– Стойте! - закричал профессор. - Это же великолепно! Грубин, посветите фонариком.
И Минц бросился в объятия к Удалову.
– Значит, параллельные миры существуют! - радовался ученый. - Значит, мои предположения и теоретические расчеты были правильны. Да здравствует наука! И что же просил передать мой двойник?
– Лев Христофорович стоит перед проблемой, - сказал Удалов. - Нам нужно прокладывать магистраль через Гусляр, а у него никак не получается с антигравитацией. Он сам простудился и просил меня сгонять к вам и взять расчеты.
– Вы говорите правду? - насторожился Минц.
– А зачем мне врать?
– А затем, что это может быть дьявольской выдумкой Пупыкина. Ему нужна моя гравитация. Ради нее он пойдет на все. Он способен даже выдумать параллельный мир.
– Нет, Удалов правду говорит! - сказал Грубин. - Я верю.
– А я не верю! - сказал Минц. - Если в вашем параллельном мире тоже прокладывают магистраль, мой двойник никогда не согласится участвовать в преступлении против нашего города. Он бы, как и я, предпочел бы кончить свои дни в темнице, но не пошел в услужение к варварам.
– Но в нашем мире, - возразил Удалов, - антигравитация нужна, чтобы подвинуть часовню Филиппа и не разрушить памятники.
Минц все еще колебался.
Тогда Грубин сказал:
– Есть выход. Хотите доказательства?
– Хочу.
– Тогда пошли с нами, я покажу второго Удалова.
Минц поднялся и, поддерживаемый Грубиным, вышел в коридор.
Через минуту они были у камеры, где Пилипенко допрашивал второго Удалова.
Минц заглянул в дверь, потом обернулся к Удалову и сказал:
– Простите, что я вам не поверил. Но доверчивость нам слишком дорого обходится.
– Как мне приятно это слышать, - сказал Удалов. - Я сначала испугался, что здесь все смирились с тираном.
– Это не тиран. Это мелкий бандит, - сказал Минц. - Тираны отжили свой век, но тиранство еще живет.
Последние слова он произнес слишком громко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258
– Только не надо иронии, - сказал Грубин. - Я же все понимал. И даже предупреждал Мимеонова - умерь свой пыл! Фильтров на заводе нету, отбросы у нас вредные, прорвет - весь город погубим. Ты когда к нам приехал?
– Сегодня утром. Видел я, до чего ваша деятельность довела. Костюм погубил и вообще всю одежду.
– Больше я на фабрику не выйду! Лучше пусть меня выселяют на сельское шефство, лучше на принудотдых... Что угодно - больше я с ними вместе шагу не сделаю.
– Погоди, не части, - сказал Удалов. - Мне ваша система не совсем понятна.
– А у вас иначе?
– Мне сейчас некогда тебе объяснять - скажу только, что твой Пупыкин уже на пенсии, уголовное дело против него возбуждено...
– Что? Не может быть! Какое счастье!
– Не суетись. Будет время - расскажу. Мне сейчас главное - узнать, где Минц, что с ним, здоров ли, почему его дверь опечатана?
– Не знаешь? Он же на принудотдыхе. За саботаж.
– Минц? За саботаж?
– Он не оправдал. Гравитационный подъемник собственными руками сломал, чтобы статую не воздвигать.
– Говоришь, гравитацию изобрел?
– Точно знаю - изобрел, мы с ним вместе испытывали.
– А для Пупыкина - ни-ни?
– Он принципиальный.
– Значит, есть все-таки принципиальные?
– Принципиальные, конечно, есть. Немного, но есть, - признался Грубин. - Но за принципы приходится дорого платить. И Минц заплатил. И Ксюша твоя...
– Да, совсем забыл. Что это за история с Риммой?
– Когда Ксюшу на сельхозшефство отправили...
– Понятнее!
– У нас сельское население разбежалось, - объяснил Грубин. - По другим областям. Хозяйства обезлюдели. А Пупыкин в область всегда рапортует, что у нас постоянный прогресс. Что ни год, сеем на пять дней раньше, собираем на три дня раньше, и растут урожая на три процента в год. Поставки он всегда выполняет. Только из-за этого в городе жрать нечего, а в поле работать отправляют всех, кто несогласный или подозрительный или кто не нужен. Половину учителей отправили, врачей больше половины, весь речной техникум там копает и пропалывает... А из футболистов и самбистов Пупыкин создал дружины, которые людей придерживают. Их на усиленном питании держат.
– Значит, крепостное хозяйство?
– Нет, это сельхозшефством у нас называется. Но что странно, Корнелий, - те, кто в городе остался, считают, что с сельским хозяйством все нормально. Потому что каждый день в газете нам рассказывают, как мы хорошо живем.
– А что случилось с Ксюшей?
– Как-то товарищ Пупыкин лично к тебе домой, то есть к Удалову, приехал, чтобы показать свое к нему расположение. А Ксения вместо обеда ему скандал закатила, всю правду выложила. Ты знаешь Ксению - она неуправляемая. Обиделся Пупыкин, на следующее утро ее скрутили, посадили на мотоцикл к Пилипенко - и в деревню, перевоспитываться, на сельхозшефство без права возвращения в город.
– А я? То есть, а он?
– А он... он побежал к Пупыкину, просит - верни мою жену! А Пупыкин, говорят, погладил его по головке и говорит: не нужна тебе такая старая и непослушная жена. Она меня не уважает, значит, и тебя не уважает, и нашу великую родину не уважает. Мы тебе сделаем сегодня же развод, и отдам я тебе любую из своих секретарш. Так и сделал. Развел, на Римке женил. Она мне сама рассказывала.
– Ясно, - сказал Удалов. - Общая картина мне понятна, Пошли к Минцу. Где он отдыхает?
– Принудотдых, Корнелий, это по-старому тюрьма. Находится она в подвалах под гостиным двором, где раньше склады были. Там особо недовольные отдыхают.
– Ты хочешь сказать, что профессор Лев Христофорович Минц, лауреат двадцати премий, профессор тридцати университетов находится в подвалах инквизиции?
– Ну, не то, чтобы инквизиции, - смутился Грубин. - Но в подвалах...
– Срочно едем в область! Это не должно продолжаться.
– До области ты не доедешь, - сказал Грубин. - Некоторые пытались. В область специальное разрешение нужно. Его лично Пилипенко подписывает. Только проверенные оптимисты туда попадают. Так что в области о Великом Гусляре самое лучшее представление.
– Но ведь кто-то приезжает!
– Если приезжает, то на витрины с картонной лососиной смотрят, а потом в предгорском буфете обедают. Ясно?
– Минца надо освободить!
– Надо. Но не знаю, как.
– Может, прессу поднять?
– Малюжкина? Ты сам видел. Его голове нужна ясность. А ясность он получает сверху.
– Ну что ж, - сказал Удалов, - тогда пошли в подвал.
– Подвалы заперты, там дружинники.
– Саша, ведь недаром я столько лет ремонтами занимаюсь. Неужели мне подземные ходы в этом городе неизвестны?
– А есть ход?
– Должен быть. По крайней мере, в моем мире есть и даже расчищен археологами. Его воры в пятнадцатом веке прокопали - тюки из гостиного двора выносили.
Когда они с Грубиным вышли во двор, Удалов вдруг услышал:
– Корнелий, ты куда? Ты почему домой не идешь?
Голос был женский, жалобный.
Удалов поднял голову. В окне его квартиры стояла молодая жена Римма, неглиже, лицо опухло от слез.
– Я раскаиваюсь! - крикнула она. - Это была минутная слабость. Он старался меня безуспешно соблазнить. Вернись, Корнелий. И не верь клевете Грубина. Он тебе завидует! Вернись в мои страстные объятия!
– Не по адресу обращаетесь, гражданка, - ехидно ответил Удалов.
А Грубин добавил:
– Чего на тебя клеветать? На тебя клевещи, не клевещи - пробы ставить некуда.
И молодая жена Римма плюнула им вслед.
14
По бывшей Яблоневой, а ныне Прогрессивной улице мимо лозунга на столбах: «Пупыкин сказал - народ сделает!», мимо дома-музея В.П. Пупыкина друзья спустились к реке, в том месте, где к обрыву примыкают реставрационные мастерские. В удаловском мире эти мастерские кипят жизнью и деятельностью. В этом они стояли пустынные, ворота прикрыты, всюду грязь.
Удалов уверенно прошел за сарай, там отодвинул гнилую доску, и перед ними обнаружился вход в подземелье, кое-как укрепленный седыми бревнами. Грубин достал заготовленный дома фонарик.
Идти пришлось долго, порой Удалов останавливался, заглядывал в боковые ответвления, выкопанные то ли кладоискателями, то ли разбойниками, но ни разу дороги не потерял. Ход кончился возле окованной железными полосами двери.
– Здесь, - сказал Удалов. - Теперь полная тишина!
И тут же раздался жуткий скрип, потому что Удалов стал открывать дверь, которую лет сто никто не открывал.
К счастью, никто скрипа не услышал.
Его заглушил отчаянный человеческий крик.
Они стояли в подземных складах гостиного двора, превращенных волей Пупыкина в место для изоляции и принудотдыха.
Впереди тянулся низкий сводчатый туннель, кое-где освещенный голыми лампочками. Крик доносился из-за одной из дверей - туда и поспешили друзья, полагая, что именно там пытают непокорного профессора.
Но они ошиблись.
Сквозь приоткрытую дверь они увидели, что в побеленной камере на стуле сидит удрученный Удалов. Перед ним, широко расставив ноги, стоит капитан Пилипенко.
Пилипенко Удалова не бил. Он только читал ему что-то по бумажке.
– Нет! - кричал Удалов. - Не было заговора! И долларов я в глаза не видал.
Пилипенко подождал, пока Удалов кончит вопить, и спокойно продолжал чтение.
Было слышно:
– «Получив тридцать серебряных долларов от сионистского агента Минца, я согласился поджечь детский сад номер два и отравить колодец у родильного дома...»
– Нет! - закричал Удалов. - Я люблю детей!
– Ну что, освободим? - спросил шепотом Удалов у Грубина.
– Не стоит тебя освобождать, - искренне возразил Грубин. - Не стоишь ты этого. А то вмешаемся в драку, сами погибнем и Минца не спасем.
Нельзя сказать, что Удалов был полностью согласен с другом. Трудно наблюдать, когда тебя самого заточили в тюрьму и еще издеваются. Но Удалов признал правоту Грубина. Есть цель. И цель благородная. Она - в первую очередь.
Они прошли на цыпочках мимо камеры, в которую угодил двойник Удалова, и остановились перед следующей, которая была закрыта на засов.
Грубин резко отодвинул засов и открыл дверь.
В камере было темно.
– Лев Христофорович, - позвал Грубин. - Вы здесь?
– Ошиблись адресом, - ответил спокойный голос. - Лев Христофорович живет в следующем номере. Имею честь с ним перестукиваться.
– А вы кто? - спросил Удалов.
– Учитель рисования Елистратов, - послышалось в ответ.
– Семен Борисович! - воскликнул Удалов. - А вас за что?
– За то, что я отказался писать картину «Пупыкин обозревает плодородные нивы», - ответил учитель.
– Выходите, пожалуйста, - попросил Грубин.
– Это официальное решение?
– Нет, мы хотим вас освободить.
– Простите, я останусь, - ответил учитель рисования. - Я выйду только после моей полной и абсолютной реабилитации.
– Тогда ждите, - сказал Удалов.
Времени терять было нельзя. В любой момент в коридоре могли появиться охранники. Они перебежали к следующей двери. Грубин открыл и ее.
– Лев Христофорович?
– Собственной персоной. Вы почему здесь, Саша?
– Я к вам гостя привел, - сказал Грубин.
Они вошли в камеру, закрыли за собой дверь. Грубин посветил фонариком. Профессор Минц, сидевший на каменном полу, подстелив под себя пиджак, прикрыл глаза ладонью.
– Потушите, - сказал он. - Мои глаза отвыкли от света.
– Я к вам гостя привел, - сказал Грубин.
– Кого? Кто осмелился залезть в это узилище? Кто мой друг?
– Это я, Корнелий, - сказал Удалов.
– Отказываюсь верить собственным ушам! Разве не вы первый на разборе моего персонального дела предложили изолировать меня в этом доме подземного отдыха?
– Нет, не я, - честно ответил Удалов.
– Не вы ли заклеймили меня званием врага народа и иностранного агента?
– Нет, не я.
– Вы лжец, Удалов! - сказал Минц. - И я не намерен с вами разговаривать.
– Тот Удалов, который голосовал и призывал, - ответил Корнелий, - сейчас сидит через две камеры от вас. Пилипенко ему террористический заговор шьет. А я - совсем другой Удалов.
– Не понял!
– Я живу в параллельном мире. Меня послал сюда наш Лев Христофорович. По делу. Но когда я узнал, что у вас творится...
– Стойте! - закричал профессор. - Это же великолепно! Грубин, посветите фонариком.
И Минц бросился в объятия к Удалову.
– Значит, параллельные миры существуют! - радовался ученый. - Значит, мои предположения и теоретические расчеты были правильны. Да здравствует наука! И что же просил передать мой двойник?
– Лев Христофорович стоит перед проблемой, - сказал Удалов. - Нам нужно прокладывать магистраль через Гусляр, а у него никак не получается с антигравитацией. Он сам простудился и просил меня сгонять к вам и взять расчеты.
– Вы говорите правду? - насторожился Минц.
– А зачем мне врать?
– А затем, что это может быть дьявольской выдумкой Пупыкина. Ему нужна моя гравитация. Ради нее он пойдет на все. Он способен даже выдумать параллельный мир.
– Нет, Удалов правду говорит! - сказал Грубин. - Я верю.
– А я не верю! - сказал Минц. - Если в вашем параллельном мире тоже прокладывают магистраль, мой двойник никогда не согласится участвовать в преступлении против нашего города. Он бы, как и я, предпочел бы кончить свои дни в темнице, но не пошел в услужение к варварам.
– Но в нашем мире, - возразил Удалов, - антигравитация нужна, чтобы подвинуть часовню Филиппа и не разрушить памятники.
Минц все еще колебался.
Тогда Грубин сказал:
– Есть выход. Хотите доказательства?
– Хочу.
– Тогда пошли с нами, я покажу второго Удалова.
Минц поднялся и, поддерживаемый Грубиным, вышел в коридор.
Через минуту они были у камеры, где Пилипенко допрашивал второго Удалова.
Минц заглянул в дверь, потом обернулся к Удалову и сказал:
– Простите, что я вам не поверил. Но доверчивость нам слишком дорого обходится.
– Как мне приятно это слышать, - сказал Удалов. - Я сначала испугался, что здесь все смирились с тираном.
– Это не тиран. Это мелкий бандит, - сказал Минц. - Тираны отжили свой век, но тиранство еще живет.
Последние слова он произнес слишком громко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258