Грач-один курил, смотрел на него сверху.
— Может, отпустишь? — спросил Грек. — Я на край света, в Таджикистан уеду… Как мышь молчать буду. Отпусти, брат.
— Отпущу, — сказал Грач-один, снял наручники и дал ему сигарету.
Грек схватил ее мокрыми руками. Грач-три дал ему прикурить. Когда Грек повернул голову к огоньку зажигалки, Грач-один выстрелил в висок Грека из ТТ. Пистолет был обмотан полотенцем, и звук выстрела прозвучал негромко.
Тэтэху покойного Мизинца вложили в руку мертвеца.
* * *
Рыжий выслушал доклад. Сказал:
— Вот как… любопытно. Ай да боевик закрутили. Впрочем, детали меня не интересуют.
Николай Николаевич промолчал, вышел из гостиной. Рыжий повернулся к помощнику:
— Ну, когда летим? Узнал, Гена?
— Как минимум еще четыре часа Москва будет закрыта — сплошные грозовые фронты.
— Ну и хрен с ним! Соедините-ка меня с Колькой Наумовым. Коли уж застряли тут, нужно с Колей-Ваней пообщаться.
Через двадцать секунд Рыжий уже разговаривал с Наумовым.
— Здравствуй, Иваныч, старый капер балтийский, — весело сказал он в трубку.
— Э-э, да никак это сам Анатолий Борисович?
— Он и есть, — подтвердил Анатолий Борисович.
— Ну, наше-то каперство балтийское рядом с вашим столичным — сущая мелочь. Ты ж, говорят, уже всю Россию распродал?
— Врут, суки. Только половину. А вторую, едрен батон, Борис Абрамыч по сходной цене шинкует… Слушай, Иваныч, я тут у вас застрял из-за погоды в Москве. Может, посидим, потолкуем?
— Так ты в Питере? — удивился Наумов. На самом-то деле он совсем не удивился, а оттягивал время, пытаясь сообразить, что может стоять за предложением Рыжего. Каких-либо приятельских отношений между ними не было. Предложение «посидеть, потолковать» означало только то, что где-то их интересы пересеклись. Рыжий просто так ничего не делает. — Так ты в Питере?
— Да, в резиденции, где обычно. Подъедешь? — спросил Рыжий. Он тоже отлично понимал, о чем сейчас думает Наумов. Поэтому действовал с напором. Впрочем, он всегда действовал с напором.
— Конечно. Через часик подскочу.
— Да брось ты. Тебе езды десять минут.
— Э-э… видишь ли, Толя, у меня…
— Брось! Не царское это дело. Прикажи — стрельцы и трахнут. А мы тем временем пузырь раскатим, — весело и беспечно говорил человек, «купивший эту страну». — Давай, давай, Коля, подгребай. Если нет денег на трамвай, бери такси… Я заплачу.
— У меня проездной, — в тон ему ответил Наумов. — Еду.
Встреча двух людоедов началась в гостиной, где Толя с Колей по-братски обнялись и похлопали друг друга по спине, выпили по рюмке коньяку и потрепались.
Серьезный разговор произошел в бильярдной. В бильярд оба играли постольку-поскольку (козе понятно, что уважающий себя российский чиновник должен играть в теннис!) и шары катали для видимости. Бильярдную выбрали потому, что там стоял генератор помех и ни один из людоедов не смог бы провести тайную запись разговора. Впрочем, это все пустое… Чего им бояться в стране, которую они купили? Или — наоборот — продали?.. Впрочем, и это не существенно. Купили? Продали? Какая, к маме, разница? Было б из-за чего животом мучиться? Прими стакан на грудь — и все пройдет!
— А с какой, кстати, бабенки-то я тебя снял? — спросил, разбивая пирамиду, Рыжий. — С блондиночки? С брюнеточки?
— С рыжей, — ответил Наумов.
Это была неправда. Когда раздался звонок, он сидел над рабочими бумагами. Но, принимая правила игры, ответил так, как надо.
— Рыжие — они, Коля, очень темпераментные в койке, — сказал Рыжий и погладил себя по голове.
— Ага… особенно рыжие негритянки.
— Точно. Эти особенно злые до гребли… А, кстати, зачем ты, Коля, Мишку Малевича прессовал?
Наумов замер. Он стоял, согнувшись, готовился нанести удар. На секунду он замер, но потом все-таки ударил и забил.
— Хорошо вошел, — весело сказал Николай Иваныч… Вот, значит, что! Рыжий знает о его проблемах с Малевичем!.. Или не знает, а берет на поит? — Хорошо вошел… Что ты про Мишку говоришь?
Наумов выпрямился, встретился глазами с Рыжим.
— Ты, Коля, слышал мой вопрос. Зачем переспрашиваешь?
Николай Иваныч вытащил забитый шар из лузы:
— Один — ноль.
— Да… Но не в твою пользу, Коля.
— А в чем, собственно, проблема?
— В том, что Мойшу поставили на бабки. Вице-губернатора! Моего кореша! Нормально, да? Как ты думаешь, Коля, кто в Питере может такое себе позволить? Паханы ваши сраные? А, Коля?
Наумов, спокойно намазывая кончик кия мелом, спросил:
— Ты хочешь сказать, что это я?
— А больше-то некому! Мне ведь насрать на Мойшу. Был и помер… хер-то с ним, с Мойшей. Но это мне вызов, Колян. Ай, как нехорошо! И — глупо!
Наумов Рыжего не боялся. Никаких комплексов по отношению к нему не испытывал. Он был отлит из того же металла. При другом раскладе мог бы сам оказаться на месте Рыжего… И сейчас он видел, что возмущение Анатолия Борисовича притворно.
— Малевич взял у меня деньги на выборы, — спокойно ответил Наумов. — Обещал расплатиться, да только бабки они разворовали, выборы бездарно провалили… Потому, кстати, Толя, и провалили, что бабки раздербанили. И объявили мне дефолт. Ты понял?
— Понял. Я, собственно, так и думал. И ты выставил ему счет?
— Да. Более того, я выставил ему смешной счет, всего на четверть реальной суммы… Ты думаешь — я его убил?
Рыжий положил кий на стол.
— Нет, — сказал он, — я так не думаю. Я знаю, кто убил. Знаю, кто заказал. Теперь я знаю почти все, Николаи Иваныч.
— Вот как? Поделись.
— Зачем? Плюнь и забудь. Да вот еще что… тут у тебя есть такой Обнорский. Знаком?
— Знаком. Даже хочу его взять под себя.
— Так ты к нему не подходи. Это мой человек. Вот теперь Наумов удивился по-настоящему:
— Обнорский на тебя работает?
— Еще нет, но будет.
— Слушай, Толян, так дела не делают… я этого парня уже давно присмотрел.
— А это не имеет значения, Коля. Обнорского я беру себе. Это тебе штраф за то, что ты Мойшу без моего ведома поимел. Забудь про Обнорского и его агентство. Трогать их не смей, работать не мешай… Ты, говорят, портом интересовался?
— Я и сейчас им интересуюсь.
— Ладно. Отрежу тебе кусочек… небольшой.
— А лучше большой, Толя.
Рыжий прищурился, ухмыльнулся. Он был доволен тем, как построил сегодняшнюю беседу: сначала агрессия, накат. Потом — некоторое смягчение интонации. И — выдвижение требований, которые в данной ситуации нельзя не принять. Р-раз — и Обнорский в кармане! Вместе со своим агентством. А потом, когда Коля все безропотно проглотил, — легкое поощрение в виде кусочка торта, то есть порта… А напоследок еще и подарок! Всенепременно — подарок.
Рыжий ухмыльнулся и сказал:
— Я бы отрезал тебе и большой, но…
— Что — «но»?
— Ведь из-за тебя, Коля, Мишку-то убили.
— Погоди! — ошеломленно сказал Наумов. — Ты что?
— Нет уж, брат, не погожу. Мойша решил с тобой расплатиться. Приготовил бабки. А ты его под Настю подставил. Она, Коля, она все деньги присвоила… Она и Мишку заказала. Смотри — и тебя закажет. У нее губки бантиком, а зубки волчьи, Коля.
Наумов облокотился на бильярд, смотрел долго, немигающе.
— Факты? — произнес он наконец. Рыжий засмеялся. Он был очень доволен тем, как построил разговор.
* * *
Настя проснулась разбитая, невыспавшаяся. С опасным чувством неопределенности и — определенным — опасности. Несколько минут она бесцельно бродила по квартире босая, в ночной сорочке.
Потом включила кофейник. Сидела в просторной кухне как сестрица Аленушка — грустная, подперев кулаком щеку. За окном накрапывал дождь, стелились серые облака, вода в Фонтанке выглядела совсем мертвой… или — безжизненной?
По кухне поплыл запах хорошего кофе… густой и терпкий. Но почему не отзвонился Вова Танк? Неужели не зачистили Мизинца? Могли, гады, могли… Одна команда, в конце концов. Может, самой позвонить? Припугнуть, намекнуть на особые обстоятельства… Киллеры-профессионалы. Дерьмо! Падальщики.
Серая Фонтанка за окном мертва… или — безжизненна? А какая разница: мертва? Безжизненна? Или безжизненно мертва?
Все-таки нужно позвонить Вове. Не хочется, а придется.
Настя взяла в руки «панасоник», помедлила секунду — и телефон ожил сам. В этом, подумалось ей, есть какая-то мистика. После третьего звонка Настя сняла трубку. Вот сейчас голос Вовы скажет: уехал Мизинец, далеко уехал, адреса не оставил.
— Настюха, — сказала трубка голосом Наумова, — не разбудил?
— Н-нет, — ответила она… мертва все-таки или безжизненна?
— Ответ, Настюха, прозвучал неуверенно. Значит, разбудил. Готов поспорить на ужин в «Астории», что ты только что встала и еще неглиже. Аппетитная со сна, пухленькая.
— Глупости, Коля… Ты что хотел? — спросила она, морщась от фривольного тона Наумова. Это, кстати, на него не похоже.
— Тебя, — так же вульгарно сказал Коля-Ваня.
И в голове у Насти вспыхнуло: тревога!.. А Наумов что-то болтал, что, мол, надо бы встретиться и старая любовь, мол, не ржавеет…
Все-таки — мертва. И безжизненна. И все! Надо бежать. Без промедления надо бежать… потому что в голосе Коли-Вани звучит приговор. И он знает .
* * *
Пробуждение Зверева тоже было тяжелым. Во рту — мерзость, в мозгу — еще хуже. Обнорского в «кабинете» не было, а в коридоре агентства звучали чьи-то шаги, голоса. Сашка посмотрел на часы: половина десятого, рабочий день уже начался. Со стоном он выбрался из кресла, бросил взгляд в криво висящее зеркало, увидел свою небритую физиономию… М-да, хорош! Журналист-расследователь.
В бытность свою опером он всегда хранил в ящике стола станок для бритья с лезвиями «Балтика» — орудие инквизиции. Но сейчас и этого добра не было. Сашка потер щетину на подбородке и решил пойти к Обнорскому: наверное, у него бритва есть.
Он не успел выйти из кабинета, как затрезвонил телефон.
— Але, — мрачно сказал Зверев в трубку.
— Привет, капитан, — раздался в ответ Настин голос.
Нужно было что-то ответить, но он совершенно не знал — что.
— Эй, капитан! Ты меня слышишь?
— Слышу. Что тебе нужно?
— Попрощаться. Всего лишь попрощаться, ЛЮБИМЫЙ, — сказала Настя с интонацией, от которой у него замирало сердце. Сказала — и засмеялась. Смех рассыпался серебряными монетками, которые никто и никогда не подберет.
— Попрощаться?
— Да, любимый, да… Жаль, что так поспешно. Я бы с удовольствием посмотрела на твою глупую мужественную мордашку, но ты сам виноват. Я уезжаю, Зверев. И навряд ли мы когда-нибудь увидимся. Прощай, капитан.
— Куда ты уезжаешь?
— Глупый вопрос, Санечка… Странный и глупый. Во-первых, я не скажу тебе — куда. Во-вторых, главное не в том — куда. Главное в том — откуда. Ты понял?
— Нет… Ты где сейчас?
— В машине, опер. Называется — «мерседес». Кусочек нормальной человеческой жизни, абсолютно несовместимый с этой страной и с этой жизнью… Если, конечно, все это можно считать жизнью. И сейчас, Шурик, я еду в «мерседесе» туда, где он не является инородным телом. Где нормальные дороги, нормальные законы, нормальные ценности… Ты понял?
— Кажется, да, — ответил Сашка. — Ты погрузила в багажничек «мерзавца» чемоданчик с баксами и бежишь.
Настя снова засмеялась. Медяки раскатились по заплеванному полу вокзального сортира… Их наверняка подберут.
— Э-э, нет, — сказала Настя, — я не бегу. Я освобождаюсь. От дураков, пьяниц, выборов народных депутатов, гаишников… от СОВКОВОС-ТИ. И сама удивляюсь: почему я не сделала этого раньше?
— Может быть, потому, что раньше на тебе убийства не было? — сказал Зверев.
— Дурак ты! Ты неудачник, Зверев. Убогий ты человек.
— Это точно, — сказал Сашка и подмигнул своему отражению в зеркале. — До твоих высот мне никогда не подняться.
— Дурак! Безусловный, абсолютный и непроходимый, как заворот кишок. Ты ведь, в принципе, и недостоин лучшей жизни, потому что — СОВОК. А это неизлечимо, Зверев. Это беда на генетическом уровне.
— Вот и объяснились, — сказал Зверев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53