Все продукты, а особенно курево и мутный портвейн, у него были дороже, чем в соседнем Анциферове, но зато не нужно идти шесть километров туда да шесть обратно.
Когда кончалось лето, дачники разъезжались. И Иса на своем ЗИЛке больше не приезжал. Становилось в Глызине тихо, пусто. Сюда не возили ни почту, ни пенсии… кому это надо? Если ветер рвал провода, то электричества не было по два дня, по три, по неделе. Старухи и старики — а моложе пятидесяти в Глызине людей вообще не было — лишались и телевизоров, которые работали здесь плохо, ловили всего один, первый, канал с помехами. А если обрыв случался зимой или в распутицу, то электричества не было по месяцу и больше. За продуктами зимой ходили либо на лыжах по льду озера Белое, либо на единственной лошаденке. После сильных снегопадов поселок оказывался начисто отрезанным от большого мира. Хорошо, у бабки Гали внук работал мастером в анциферовском ЛПХ. Он на свой страх и риск присылал трактор, и тот прочищал дорогу. Но случалось, что трактора приходилось ждать по несколько дней. Над Глызино вились дымки, светили в окнах избенок свечки и даже лучины… Ну, чем не край света?
Примерно год назад в деревне купил дом приезжий мужик, Федоров Илья, пенсионер. Мужик крепкий, справный, денежный. Нанял в Анциферове двух помощников, за лето так отремонтировал дом — любо-дорого. Машину купил — не нового, но крепкого «козла». На таком и в осенне-весеннюю распутицу, и зимой можно ездить. Завел двух крупных и злых собак. А сам был мужик не злой, общительный, с юморком. Попросишь в поселок подбросить или чего оттуда привезти, не откажет. Сам почти непьющий. О себе Илья рассказывал мало: работал на Севере, теперь вот пенсионер. Одинокий. Всей родни в живых — брат Виктор, в Ленинграде живет. Тоже уж старый… Может, приедет когда в гости.
О том, что работал на Севере, Илья не врал. Довелось ему на Севере поработать. Дважды, по длительным «контрактам». Первый был подписан народным судом на пять лет. А второй — на двенадцать. Второй контракт Илья односторонне разорвал до истечения срока. Соответственно, светил ему довесочек за побег и раненого конвоира… Реально же это означало, что, попадись он снова, запрессуют его насмерть. Не любят в УИНе тех, кто конвоиров калечит. На свободе Федоров (который на самом деле был Шмулевич) снова отличился. На пару с молодым подельником организовал напет на курьеров вора в законе Слепца. Курьеры перевозили хорошую сумму денег за партию наркоты. Деньги взяли, но напарник Шмуля был ранен и задержан. В смоленском СИЗО до него добрались люди Слепца. После разговора по душам напарник Илью сдал… а куда ему деваться? Это его не спасло, потому что после беседы напарник «повесился». Но положение Шмуля обострилось до крайности, теперь его искали не только розыскники МВД, но и люди Слепца.
Когда до Ильи дошла информация, что его ищут, он находился в Питере. Потому и побежал за помощью к Палычу, с которым знаком был давно. Палыч после некоторых размышлений и колебаний решил Шмулю помочь. Конечно, не бескорыстно… бескорыстно Антибиотик никогда и ничего не делал. Он давно уже подумывал об организации тайной берлоги в глуши, но руки все не доходили, да и подходящего человека не было. А тут подвернулся Шмуль, который в безвыходном положении и который обмолвился, что, мол, залечь бы где-нибудь в деревне…
Так и получилось, что беглый налетчик Илья Шмулевич, пятидесяти одного года, стал Федоровым Ильей пятидесяти шести лет. Он приехал в деревеньку Глызино, где и обосновался.
А в начале июня 1996 года к нему из Питера приехал старший брат Виктор. Фамилии и отчества у братьев были разные. Но это дело обычное: мать одна, а отцы разные. Всякое в жизни бывает… Младший брат старшему не особо обрадовался, сам — беглый, страх-то сидит… Хоть и документы надежные, и спрятался в самой глухомани, а страх остался. На ночь Шмуль спускал с цепи собак, а у койки ставил топор и заряженную двустволку. В общем, не обрадовался младший старшему, но виду не подал, встретил радушно, накрыл стол и затопил баню.
* * *
После возвращения из скандинавского вояжа Андрей Обнорский с головой ушел в работу над книгой. С одной стороны, это диктовалось потребностью довести дело до конца, выполнить свои обязательства перед издательством, Ларсом и самим собой, в конце концов.
С другой стороны, потребность в работе была вызвана желанием забыть обо всех тех событиях, в которые он оказался невольно втянут. Разумеется, это было самообманом. Андрей знал, что забыть он не сможет никогда. Нельзя этого забыть, не получится. Особенно предательство Кати… Все, что происходило с ним и вокруг него последнее время, вызывало острую неприязнь.
Но предательство Кати!.. Безусловно, Катя целилась в Антибиотика. А под пули подставила Андрея. Совершенно осознанно, отдавая себе отчет в том, что весь состав конвоя — и Кравцов, и Лена, и Андрей, и экипажи прикрытия — будет уничтожен. Свидетелей в таких делах не оставляют. Катино раскаяние в последний момент принципиально ничего не меняло. Тем более, что времени нападения она не знала, им просто повезло… все решил случай.
Андрей с головой ушел в работу. Странно, но как будто стало легче. Все то, что с ним произошло, он подробно изложил на бумаге в двух экземплярах, запечатал в конверты. Один оставил дома. Другой — передал Сашке Разгонову. На обоих конвертах стояла стандартная пометка: «Вскрыть в случае моей смерти». Веселенькая такая пометочка. Сашка, старый надежный Сашка, покачал головой и убрал конверт в железный ящик, гордо именуемый сейфом, а оттуда достал початую бутылку водки «Россия». Потом запер дверь редакционного кабинета, разлил водку в граненые стаканы.
Выпили, закусили Сашкиными бутербродами, и после этого Разгонов сказал:
— Коли дело так серьезно, Андрюха, может быть, сразу пойти в милицию? Чего ждать-то, пока этот самый случай произойдет?
— Преждевременно, Саня. Во-первых, я не думаю, что этот случай произойдет. Во-вторых, речь идет о человеке, против которого милиция практически бессильна. Он ей просто не по зубам.
— Ты Антибиотика имеешь в виду? — спросил Сашка.
— Нет, — покачал головой Обнорский, — бери круче.
Сашка тоже покачал головой и, оглянувшись зачем-то на запертую дверь, спросил тихо:
— Неужели Колю-Ваню?
Андрей ничего не ответил, только улыбнулся, но Сашка понял и присвистнул. Помолчали, покурили. Разгонов кивком головы показал на бутылку, но Андрей поморщился: не хочу.
— Ну, ладно, — сказал Сашка, — чем я могу тебе помочь, Андрюша?
— Да чем же, Саня? Пусть у тебя этот конвертик полежит… В случае чего отнеси его Никите Кудасову. Только лично.
— Нет уж, пусть он подольше у меня.
— Я не против, — усмехнулся Андрей.
— Факты-то у тебя хоть крепкие? — поинтересовался Сашка.
— Когда дело касается таких лиц, как Коля-Ваня, крепких фактов не может быть по определению. Коля — неотъемлемая часть нашей нынешней госструктуры. Теневая, но от этого ее значение нисколько не умаляется. Так что факты представляют скорее оперативный интерес.
— Понятно, — сказал Сашка. — Ну а исчезновение Антибиотика как-нибудь связано с…
— Исчезновение Антибиотика? — вскинул глаза Обнорский.
— Ты что? — удивился в свою очередь Разгонов. — Ты что, не в курсе? Весь город об этом три дня уже говорит. Больше даже, чем о выборах.
Андрей Обнорский понимал, что не весь город, а небольшая его часть, но он в эту часть не входил. Он пахал, не включая ни телевизора, ни радио, и просто-напросто ничего об этом не знал. Хотя, подумал он, мог бы и сам догадаться и спрогнозировать события.
— Ну-ка, расскажи, Саша, — попросил Андрей, и Разгонов передан ему факты. По крайней мере те, что сам знал.
— Как думаешь, Андрюха, замочили Палыча? — спросил он.
— Нет, — уверенно сказал Обнорский, — Палыч ударился в бега. Но думаю, что мы о нем еще услышим.
* * *
Рахиль Даллет сошла с парома в Мальме. Она была пьяна, и к «саабу» ее не пустили. После громкого и некрасивого, с русским матом, скандала она вполне бы могла попасть в полицию. Однако этого не произошло. Для Кати вызвали такси, и она поехала в гостиницу. Вслед за ней катил «сааб». За рулем сидел один из членов экипажа. Раз двадцать Катя звонила на трубу Обнорскому. Она не могла знать, что телефон Андрея насквозь промок в частично залитой водой кабине «фольксвагена» и потому не работает. Она предположила, что Андрей все-таки спастись не сумел. Заказала в номер водки и напилась в стельку…
На другой день, проснувшись одетой, с тяжелой головной болью, она снова стала названивать Обнорскому. Но телефон Андрея по-прежнему не отвечал… Похмелье миллионерши Даллет было ужасным. В глубочайшей депрессии она покинула Мальме на пароме. Изумительной красоты средневековые шпили готического собора Санкт-Петричюрка и ренессансной ратуши таяли в дымке над проливом Эресунн… Катя не видела этой красоты. Паром шел в Копенгаген. Прощально орали чайки.
* * *
От Наумова Бабуин ушел окрыленный. Надо сказать, было чему радоваться. Воображение рисовало пейзаж сказочный: зеленели холмы, поросшие шуршащими баксами. Над холмами искрились бриллиантовые небеса… Впрочем, это авторское преувеличение. Воображение у Валеры было не особо. По жизни Бабуин был практиком и реалистом. Он смотрел на вещи проще. Беседа с Наумовым означала, что у Валеры есть реальный шанс занять место Антибиотика. А это значит, что доходы Бабуина увеличатся. И увеличатся многократно.
Но эйфория продолжалась недолго. Очень скоро Валера сообразил: для того, чтобы занять место Антибиотика, придется изрядно потрудиться… Это вам не удостоверение помощника депутата Думы, которое можно просто купить, как купил его себе Бабуин у Вячеслава Маричева. Да, придется попахать, и попахать изрядно. От этой мысли настроение испортилось. Реальной властью над всеми группировками Валера не обладал. Еще не обладал. Вызвать людей и приказать: так, мол, и так, и никак иначе! — он просто не мог.
А сделать это все равно необходимо. И сделать очень быстро — в два-три дня. На новую встречу с Наумовым нужно идти уже с результатами. Пусть не очень большими, но обязательно с результатами.
Задача казалась сложной, почти невыполнимой. Братва подчиняться не любит, особенно если предлагаемые решения кажутся им необычными… Валерий Ледогоров сжал крепкие зубы.
— Хрен вам! — сказал Бабуин вслух. — Заставлю, обломаю.
Охранник и водитель удивленно повернули головы.
— Ты на дорогу смотри, — жестко сказал Ледогоров.
Обе головы повернулись назад. Джип мощно и ровно катил по набережной. Он вез кандидата на высокий пост (должность? звание?) питерского криминального короля.
В тот же вечер кандидат обзвонил всех «особ, приближенных к императору», назначил на утро сходняк в ресторане «У Степаныча». Держался естественно, без какого-либо превосходства, но твердо. На все вопросы — зачем? что такое? — отвечал: «Так надо. Завтра объясню».
* * *
В десять утра все пространство перед рестораном было заполнено. Преобладали джипы и бээмвухи. Почти все черного или темно-синего цвета. Только Ильдар прикатил на серебристом «мерсе». Но и у него стекла были тонированы… Еще года три назад такое количество иномарок, собравшихся вместе, вызывало бы интерес. Но шел май 1996-го и никто ничему не удивлялся. Свобода!
Ледогоров вошел в зал, осмотрел собравшихся. Шевельнулось нехорошее чувство: вот возьмут и пошлют его дружно… что тогда делать? Здесь не пацаны собрались… Каждый из присутствующих имеет огромный жизненный и тюремно-лагерный опыт, силу воли, авторитет. И команды вооруженных бойцов.
Когда Бабуин вошел, негромкий разговор смолк. Валера обвел взглядом зал, задержался глазами на Мухе с Ильдаром. Отметил про себя, что эти двое наиболее опасны сейчас, и подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Когда кончалось лето, дачники разъезжались. И Иса на своем ЗИЛке больше не приезжал. Становилось в Глызине тихо, пусто. Сюда не возили ни почту, ни пенсии… кому это надо? Если ветер рвал провода, то электричества не было по два дня, по три, по неделе. Старухи и старики — а моложе пятидесяти в Глызине людей вообще не было — лишались и телевизоров, которые работали здесь плохо, ловили всего один, первый, канал с помехами. А если обрыв случался зимой или в распутицу, то электричества не было по месяцу и больше. За продуктами зимой ходили либо на лыжах по льду озера Белое, либо на единственной лошаденке. После сильных снегопадов поселок оказывался начисто отрезанным от большого мира. Хорошо, у бабки Гали внук работал мастером в анциферовском ЛПХ. Он на свой страх и риск присылал трактор, и тот прочищал дорогу. Но случалось, что трактора приходилось ждать по несколько дней. Над Глызино вились дымки, светили в окнах избенок свечки и даже лучины… Ну, чем не край света?
Примерно год назад в деревне купил дом приезжий мужик, Федоров Илья, пенсионер. Мужик крепкий, справный, денежный. Нанял в Анциферове двух помощников, за лето так отремонтировал дом — любо-дорого. Машину купил — не нового, но крепкого «козла». На таком и в осенне-весеннюю распутицу, и зимой можно ездить. Завел двух крупных и злых собак. А сам был мужик не злой, общительный, с юморком. Попросишь в поселок подбросить или чего оттуда привезти, не откажет. Сам почти непьющий. О себе Илья рассказывал мало: работал на Севере, теперь вот пенсионер. Одинокий. Всей родни в живых — брат Виктор, в Ленинграде живет. Тоже уж старый… Может, приедет когда в гости.
О том, что работал на Севере, Илья не врал. Довелось ему на Севере поработать. Дважды, по длительным «контрактам». Первый был подписан народным судом на пять лет. А второй — на двенадцать. Второй контракт Илья односторонне разорвал до истечения срока. Соответственно, светил ему довесочек за побег и раненого конвоира… Реально же это означало, что, попадись он снова, запрессуют его насмерть. Не любят в УИНе тех, кто конвоиров калечит. На свободе Федоров (который на самом деле был Шмулевич) снова отличился. На пару с молодым подельником организовал напет на курьеров вора в законе Слепца. Курьеры перевозили хорошую сумму денег за партию наркоты. Деньги взяли, но напарник Шмуля был ранен и задержан. В смоленском СИЗО до него добрались люди Слепца. После разговора по душам напарник Илью сдал… а куда ему деваться? Это его не спасло, потому что после беседы напарник «повесился». Но положение Шмуля обострилось до крайности, теперь его искали не только розыскники МВД, но и люди Слепца.
Когда до Ильи дошла информация, что его ищут, он находился в Питере. Потому и побежал за помощью к Палычу, с которым знаком был давно. Палыч после некоторых размышлений и колебаний решил Шмулю помочь. Конечно, не бескорыстно… бескорыстно Антибиотик никогда и ничего не делал. Он давно уже подумывал об организации тайной берлоги в глуши, но руки все не доходили, да и подходящего человека не было. А тут подвернулся Шмуль, который в безвыходном положении и который обмолвился, что, мол, залечь бы где-нибудь в деревне…
Так и получилось, что беглый налетчик Илья Шмулевич, пятидесяти одного года, стал Федоровым Ильей пятидесяти шести лет. Он приехал в деревеньку Глызино, где и обосновался.
А в начале июня 1996 года к нему из Питера приехал старший брат Виктор. Фамилии и отчества у братьев были разные. Но это дело обычное: мать одна, а отцы разные. Всякое в жизни бывает… Младший брат старшему не особо обрадовался, сам — беглый, страх-то сидит… Хоть и документы надежные, и спрятался в самой глухомани, а страх остался. На ночь Шмуль спускал с цепи собак, а у койки ставил топор и заряженную двустволку. В общем, не обрадовался младший старшему, но виду не подал, встретил радушно, накрыл стол и затопил баню.
* * *
После возвращения из скандинавского вояжа Андрей Обнорский с головой ушел в работу над книгой. С одной стороны, это диктовалось потребностью довести дело до конца, выполнить свои обязательства перед издательством, Ларсом и самим собой, в конце концов.
С другой стороны, потребность в работе была вызвана желанием забыть обо всех тех событиях, в которые он оказался невольно втянут. Разумеется, это было самообманом. Андрей знал, что забыть он не сможет никогда. Нельзя этого забыть, не получится. Особенно предательство Кати… Все, что происходило с ним и вокруг него последнее время, вызывало острую неприязнь.
Но предательство Кати!.. Безусловно, Катя целилась в Антибиотика. А под пули подставила Андрея. Совершенно осознанно, отдавая себе отчет в том, что весь состав конвоя — и Кравцов, и Лена, и Андрей, и экипажи прикрытия — будет уничтожен. Свидетелей в таких делах не оставляют. Катино раскаяние в последний момент принципиально ничего не меняло. Тем более, что времени нападения она не знала, им просто повезло… все решил случай.
Андрей с головой ушел в работу. Странно, но как будто стало легче. Все то, что с ним произошло, он подробно изложил на бумаге в двух экземплярах, запечатал в конверты. Один оставил дома. Другой — передал Сашке Разгонову. На обоих конвертах стояла стандартная пометка: «Вскрыть в случае моей смерти». Веселенькая такая пометочка. Сашка, старый надежный Сашка, покачал головой и убрал конверт в железный ящик, гордо именуемый сейфом, а оттуда достал початую бутылку водки «Россия». Потом запер дверь редакционного кабинета, разлил водку в граненые стаканы.
Выпили, закусили Сашкиными бутербродами, и после этого Разгонов сказал:
— Коли дело так серьезно, Андрюха, может быть, сразу пойти в милицию? Чего ждать-то, пока этот самый случай произойдет?
— Преждевременно, Саня. Во-первых, я не думаю, что этот случай произойдет. Во-вторых, речь идет о человеке, против которого милиция практически бессильна. Он ей просто не по зубам.
— Ты Антибиотика имеешь в виду? — спросил Сашка.
— Нет, — покачал головой Обнорский, — бери круче.
Сашка тоже покачал головой и, оглянувшись зачем-то на запертую дверь, спросил тихо:
— Неужели Колю-Ваню?
Андрей ничего не ответил, только улыбнулся, но Сашка понял и присвистнул. Помолчали, покурили. Разгонов кивком головы показал на бутылку, но Андрей поморщился: не хочу.
— Ну, ладно, — сказал Сашка, — чем я могу тебе помочь, Андрюша?
— Да чем же, Саня? Пусть у тебя этот конвертик полежит… В случае чего отнеси его Никите Кудасову. Только лично.
— Нет уж, пусть он подольше у меня.
— Я не против, — усмехнулся Андрей.
— Факты-то у тебя хоть крепкие? — поинтересовался Сашка.
— Когда дело касается таких лиц, как Коля-Ваня, крепких фактов не может быть по определению. Коля — неотъемлемая часть нашей нынешней госструктуры. Теневая, но от этого ее значение нисколько не умаляется. Так что факты представляют скорее оперативный интерес.
— Понятно, — сказал Сашка. — Ну а исчезновение Антибиотика как-нибудь связано с…
— Исчезновение Антибиотика? — вскинул глаза Обнорский.
— Ты что? — удивился в свою очередь Разгонов. — Ты что, не в курсе? Весь город об этом три дня уже говорит. Больше даже, чем о выборах.
Андрей Обнорский понимал, что не весь город, а небольшая его часть, но он в эту часть не входил. Он пахал, не включая ни телевизора, ни радио, и просто-напросто ничего об этом не знал. Хотя, подумал он, мог бы и сам догадаться и спрогнозировать события.
— Ну-ка, расскажи, Саша, — попросил Андрей, и Разгонов передан ему факты. По крайней мере те, что сам знал.
— Как думаешь, Андрюха, замочили Палыча? — спросил он.
— Нет, — уверенно сказал Обнорский, — Палыч ударился в бега. Но думаю, что мы о нем еще услышим.
* * *
Рахиль Даллет сошла с парома в Мальме. Она была пьяна, и к «саабу» ее не пустили. После громкого и некрасивого, с русским матом, скандала она вполне бы могла попасть в полицию. Однако этого не произошло. Для Кати вызвали такси, и она поехала в гостиницу. Вслед за ней катил «сааб». За рулем сидел один из членов экипажа. Раз двадцать Катя звонила на трубу Обнорскому. Она не могла знать, что телефон Андрея насквозь промок в частично залитой водой кабине «фольксвагена» и потому не работает. Она предположила, что Андрей все-таки спастись не сумел. Заказала в номер водки и напилась в стельку…
На другой день, проснувшись одетой, с тяжелой головной болью, она снова стала названивать Обнорскому. Но телефон Андрея по-прежнему не отвечал… Похмелье миллионерши Даллет было ужасным. В глубочайшей депрессии она покинула Мальме на пароме. Изумительной красоты средневековые шпили готического собора Санкт-Петричюрка и ренессансной ратуши таяли в дымке над проливом Эресунн… Катя не видела этой красоты. Паром шел в Копенгаген. Прощально орали чайки.
* * *
От Наумова Бабуин ушел окрыленный. Надо сказать, было чему радоваться. Воображение рисовало пейзаж сказочный: зеленели холмы, поросшие шуршащими баксами. Над холмами искрились бриллиантовые небеса… Впрочем, это авторское преувеличение. Воображение у Валеры было не особо. По жизни Бабуин был практиком и реалистом. Он смотрел на вещи проще. Беседа с Наумовым означала, что у Валеры есть реальный шанс занять место Антибиотика. А это значит, что доходы Бабуина увеличатся. И увеличатся многократно.
Но эйфория продолжалась недолго. Очень скоро Валера сообразил: для того, чтобы занять место Антибиотика, придется изрядно потрудиться… Это вам не удостоверение помощника депутата Думы, которое можно просто купить, как купил его себе Бабуин у Вячеслава Маричева. Да, придется попахать, и попахать изрядно. От этой мысли настроение испортилось. Реальной властью над всеми группировками Валера не обладал. Еще не обладал. Вызвать людей и приказать: так, мол, и так, и никак иначе! — он просто не мог.
А сделать это все равно необходимо. И сделать очень быстро — в два-три дня. На новую встречу с Наумовым нужно идти уже с результатами. Пусть не очень большими, но обязательно с результатами.
Задача казалась сложной, почти невыполнимой. Братва подчиняться не любит, особенно если предлагаемые решения кажутся им необычными… Валерий Ледогоров сжал крепкие зубы.
— Хрен вам! — сказал Бабуин вслух. — Заставлю, обломаю.
Охранник и водитель удивленно повернули головы.
— Ты на дорогу смотри, — жестко сказал Ледогоров.
Обе головы повернулись назад. Джип мощно и ровно катил по набережной. Он вез кандидата на высокий пост (должность? звание?) питерского криминального короля.
В тот же вечер кандидат обзвонил всех «особ, приближенных к императору», назначил на утро сходняк в ресторане «У Степаныча». Держался естественно, без какого-либо превосходства, но твердо. На все вопросы — зачем? что такое? — отвечал: «Так надо. Завтра объясню».
* * *
В десять утра все пространство перед рестораном было заполнено. Преобладали джипы и бээмвухи. Почти все черного или темно-синего цвета. Только Ильдар прикатил на серебристом «мерсе». Но и у него стекла были тонированы… Еще года три назад такое количество иномарок, собравшихся вместе, вызывало бы интерес. Но шел май 1996-го и никто ничему не удивлялся. Свобода!
Ледогоров вошел в зал, осмотрел собравшихся. Шевельнулось нехорошее чувство: вот возьмут и пошлют его дружно… что тогда делать? Здесь не пацаны собрались… Каждый из присутствующих имеет огромный жизненный и тюремно-лагерный опыт, силу воли, авторитет. И команды вооруженных бойцов.
Когда Бабуин вошел, негромкий разговор смолк. Валера обвел взглядом зал, задержался глазами на Мухе с Ильдаром. Отметил про себя, что эти двое наиболее опасны сейчас, и подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53