восемьсот пятьдесят тысяч зеленых!
— Это нереально. Где мне их взять?
— Это твоя проблема, дорогуша… Продавай квартиру, машину. Бери кредиты у своего друга Медынцева.
Настя взяла бутылку виски, сделала глоток прямо из горлышка. Вытерла рот рукой, размазала по лицу коралловую помаду.
— Все равно нереатьно, Виталий. Почти лимон баксов!
— Нас твои трудности не волнуют… Займи у своего дружка Малевича.
Виталий не знал, что этой последней фразой он подсказал Насте Тихорецкой выход. Да и сама Настя тоже пока этого не знала.
Спустя пять минут Лысый и Зверев покинули квартиру. Сашка напоследок посмотрел некогда любимой женщине в глаза. Посмотрел и сказал:
— Вздумаешь мудрить — убью.
Пробуждение Насти утром было тяжким. Те, кто уверяет, что от виски не бывает похмелья, несколько лукавят… Настю поташнивало, во рту стоял мерзкий привкус. Сначала она даже не могла сообразить, где находится. Потом поняла: у Владика. Но самого Владика почему-то нет.
И вдруг она вспомнила все, что произошло вчера. Стало совсем худо… Капкан! Удавка.
Тихорецкая со стоном села на диване. Увидела свое отражение в зеркале и ужаснулась: припухшее лицо с размазанной косметикой, смятое платье. Она отвела взгляд от зеркала, посмотрела в окно. Небо было пасмурным, моросил мелкий дождь. Бог ты мой, какая мерзость!.. Зверев… Лысый… суки!
Настя встала и пошла в туалет. В прихожей увидела швабру, подпирающую дверь стенного шкафа. Из-за двери раздался голос:
— Настя! Настя, выпусти меня… я замерз.
— Сиди, урод, — пробормотала она и прошла мимо, в сортир.
Ее долго и нудно тошнило. Тело покрылось липким потом. В прихожей ныл Владик.
Когда бизнесвумен проблевалась, ей стало немножко легче. Она села на пол рядом с унитазом и бессмысленно уставилась на календарь с голой мулаткой… Колотилось сердце, по спине, по ложбинке между грудей сочился пот. В прихожей скулил Владик… Что-то нужно делать! Что-то нужно делать, нельзя вот так сидеть. Она зябко передернула плечами, встала.
— Настя, Настенька, выпусти меня.
Ударом ноги Настя вышибла швабру из-под ручки, открыла щеколду. Голый Владик вывалился из шкафа. Тело, покрытое мурашками, вздрагивало. Из шкафа сильно пахло мочой.
— Настя!
— Слизняк, — сказала она и пнула Владика ногой в лицо. — Обоссался, дешевка… ударник сексуального фронта… тварь.
— Настя, за что?
Не отвечая, она прошла в комнату, легла на диван и укрылась до подбородка пледом. Следом вполз Владик.
— Настя, кто эти люди? Я не хочу из-за тебя…
— Заткнись! — перебила она. — Возьми в моей сумочке деньги и сгоняй в маркет. Купишь джин-тоник и «антиполицай».
— Настя, ты мне губу разбила.
— Быстро, зассанец! Бегом, не то я тебе всю морду разобью.
Облизывая кровь с разбитой губы, поникший самец кое-как собрался и ушел. Тихорецкая на него не смотрела.
Спустя минут пятнадцать Владик вернулся. Настя наполнила ванну горячей водой, вылила едва не треть флакона пены и легла. Побитый самец ошивался за дверью, но войти не решался. Горячая вода, тоник и сигарета действовали успокаивающе.
«Возьми себя в руки, Настя, — сказала она себе. — Соберись, возьми себя в руки. Ничего страшного пока не случилось. У тебя есть месяц времени и… у тебя есть голова. Очень хорошая голова».
Настя лежала в обильной ароматной пене, курила, прикидывала варианты. Варианты были. Она перебирала их и… отбрасывала один за другим. Потому что видела перед собой пронзительные глаза Зверева и слышала негромкий голос:
— Вздумаешь мудрить — убью.
Она отлично понимала: убьет. Этот убьет. Ищи, Настя, говорила она себе, ищи. Должен быть выход. Не может быть, чтобы не было выхода. Ты же умница.
Через несколько минут Анастасия Михайловна нашла выход.
* * *
Так же, как неделю назад, горел закат над портом. Ветер шевелил штору в спальне Анастасии. В открытое окно доносилось голубиное воркование.
Настя и вице-губернатор Малевич только что закончили «обязательную программу». Малевич приподнялся на локте, прошептал:
— Анастасия!
— Аюшки?
— Ты говорила с Наумовым о моей… э-э… проблеме?
Настя приподнялась на локте, повернула к любовнику лицо.
— Да, Миша… я говорила с ним.
— И что?
— Ах, Мишка-Мишка… Ах, Мишка! Все очень скверно, Мишка.
Малевич сел, оперся спиной о спинку «сексодрома», сразу стал мрачен, напряжен:
— Что он сказал?
Настя положила голову на волосатую грудь вице-губернатора.
— Он сказал… — Настя замолкла на несколько секунд, — …он сказал: достал меня Мойша. Деньги на бочку!
— Сука! — выдохнул Малевич. — Ну, сука. Гондон. Мафиози.
— Это еще не все, Миша. Он назвал огромную сумму.
— Какую?
Настя посмотрела на вице-губернатора снизу вверх. Глазами горячими, умоляющими.
— Огромную, Мишка. Восемьсот пятьдесят тысяч баксов.
Резким движением Михаил Малевич оттолкнул голову Насти в сторону, вскочил с кровати.
— Он что — охренел? — выкрикнул вице-губернатор.
Лицо побагровело, усишки прыгнули вверх. Пожалуй, он был смешон, но Настя не улыбалась. Она начинала Большую Игру. Может быть, самую главную в своей жизни.
— Миша! — сказала она горячо. — Я ничего не смогла сделать. Я убеждала его больше часа, но… Это страшный человек.
— Да он же просто не понимает, с кем связался!
— Миша! Миша, успокойся… Давай спокойно все взвесим. Я постараюсь тебе помочь. Подумаем вместе, что можно сделать, где можно что-то перехватить… Ну не свет же клином на этих бумажках сошелся!
— Да хер я буду ему платить, — горячо произнес Малевич.
— Они же тебя убьют, Миша, — тихонько прошептала Настя.
Вице-губернатор вдруг стал похож на дряблый огурец. Он сел на край сексодрома и обхватил голову руками.
Настя за его спиной улыбнулась. Первый тайм Большой Игры прошел не худо. Однако до получения реального результата было еще далеко. Настя понимала, что ей придется изрядно потрудиться.
* * *
Милицейская работа, знакомая читателю по фильмам и книгам, может показаться очень интересной и увлекательной… А еще опасной и… как там дальше?.. А, да! РОМАНТИЧНОЙ. При этом в фильмах и книгах обязательно упоминается и то, что работа эта очень тяжела. Но упоминается этот факт вскользь. Он как бы есть, он обозначен, но в то же время ничего этого и нет — так, некая тень пробежала, и вновь засияло яркое солнце настоящей мужской работы и настоящей мужской дружбы. Капитан Ларин легко и непринужденно изобличил матерого преступника и побежал дальше, прихлебывая из горлышка «Балтику № 3». Нету, мужики, времени, нету… В следующей серии нужно, блин, еще одного изобличить… А как иначе? Служба у нас такая!
В жизни все прозаичней. Циничней. Пакостней. Абсурдней. Беспощадней. Вместо коварных, но по-своему обаятельных телезлодеев оперу встречается тупая пьянь. Злобная, обкуренная, обдолбанная наркотой. Прет на опера вал заурядных, зачастую не раскрываемых краж, грабежей, разбоев. И кровавых бытовых мокрух. Жестоких — Хичкоку не снилось! И бессмысленных вконец. Нередко все это происходит в интерьерах сюрреалистических коммунальных клоповников, чердаков, подвалов, общаг, ИВС… На свалках, пустырях, в подворотнях. В кооперативных ларьках, вонючих складах, притонах, борделях, гаражах, на станциях, в электричках, на запасных путях, в загаженных скверах, подсобках, подземных переходах… Все это пахнет кровью, водкой и анашой. Кровью — водкой — анашой. Анашой — водкой — кровью. И так каждый день.
А сверху лежит толстый бумажный слой. Потому что каждое свое действие опер должен закрывать огромным количеством справок, заключений экспертиз. Протоколами, отчетами, донесениями агентов, и тэ дэ. И тэ дэ. И тэ дэ… Очень часто работа опера оказывается никому не нужной… Потерпевший или его родственники пишут жалобы, адвокат подозреваемого пишет жалобы, прокуратура и суд пишут постановления, пресса пишет фельетоны, начальник опера пишет приказ с выговором. Идет бескомпромиссная борьба с преступностью. Задержанный выходит на свободу и снова идет воровать, грабить, убивать, кидать, вымогать, и тэ дэ… Опер идет пить водку. Завтра все повторится.
И все же, несмотря на мизерную, похожую на подачку зарплату и низкий престиж профессии, сотни оперов делают свое дело. Потому что любят его и не могут жить по-другому.
…Майор Виктор Федорович Чайковский свою работу уже давно не любил. Чайковский был блестящий опер. Службе отдал половину жизни, ремесло знал «от и до». Он видел все несовершенство системы, ее негибкость, «дубовость» и бюрократическую дремучесть. Однако, понимая, что изменить что-либо в системе невозможно, Чайковский принимал ее такой, как она есть. Умный, хорошо образованный, эрудированный и циничный, он прошел все стадии разочарования… Система ГУВД представлялась ему неким чудовищем, пожирающим все, что попадает в поле зрения его маленьких свиных глаз. Виктор Федорович умел и любил рисовать. Неоднократно он создавал фантастические портреты существа по имени Гувд. Гувд стоял на коротких крепких лапах, чавкал, пожирая милицейские отчеты и человечков. Он жрал все подряд. Взгляд его был прям и нечист. И честен, как взгляд «недоказанного» взяточника. Гувд любил человечину, бумаги, праздничные концерты на День милиции, начищенные сапоги и старый лозунг анархистов: «Никто не свободен от вины».
Чайковский подозревал, что когда-нибудь Гувд сожрет и его самого. Он даже догадывался, что это уже произошло, что он уже находится в пасти чудовища, являясь при этом частью Гувда, одной из его мышц, одной из долей мозга. «Я подл, но в меру», — говорил о себе иногда Виктор Федорович. Говоря о себе так, Чайковский лгал… он отлично знал, что «мера» установлена Гувдом. Она безмерна изначально и ничего не измеряет, кроме самооценки. «Никто не свободен от вины!» Что это? Эпиграф или эпитафия?.. Это хруст костей в смрадной пасти Гувда.
Виктор Чайковский был толковый и талантливый опер… невостребованный системой и ею же искалеченный. Одинокий, изрядно выпивающий. Желчный и… «в меру подлый».
В конце 90-го года капитан Чайковский попал в очень нехорошую ситуацию. Дело могло окончиться в лучшем случае увольнением со службы по компрометирующим обстоятельствам. В худшем — сроком. Выручил капитана полковник Тихорецкий, в ту пору служивший еще в РУВД. Получилось это в известной степени случайно и даже бескорыстно. Какая ж корысть, ежели с человека ничего не требуют?.. Кроме помощи в некоторых щекотливых ситуациях. Кстати, само понятие «щекотливая ситуация» для сотрудника милиции совсем не то, что для рядового гражданина. Специфика оперской работы накладывает сильный отпечаток на личность.
…Так или иначе, а Чайковский вошел в контакт с полковником Тихорецким. Несколько раз выполнял его мелкие поручения или, если хотите, просьбы. Отдавал ли Виктор Федорович себе отчет в том, что полковник по уши увяз в криминале? Конечно. Но считал себя должником Тихорецкого, а долги Виктор Федорович всегда отдавал… Чайковский не знал, что платить ему придется очень дорогой ценой. Что полковник с женой отвели ему ту роль, которая позже достанется Звереву.
И если бы Настя сумела очаровать Чайковского… Она не сумела. И все произошло так, как произошло.
* * *
К мысли о том, что деньги придется отдать, Малевич привыкал тяжело. Он уже твердо считал их своими. Кровными. Кроме того, часть суммы была уже потрачена… Даже половины от названной Анастасией суммы у нищего вице-губернатора не было. А срок — месяц — уже двигался.
Если бы не Настя, Михаил Львович мог наделать опрометчивых шагов. Но Настя все эти дни была рядом. Она была нежна, она ловко обрабатывала любовничка, внушая ему, что долг отдать надо. Это неизбежное, но меньшее из двух зол… Зачем, говорила она, деньги, если можно лишиться жизни? Мавзолей воздвигнуть? Так есть уже один — в Москве, на Красной площади… А сохранив жизнь, вернешь и деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Это нереально. Где мне их взять?
— Это твоя проблема, дорогуша… Продавай квартиру, машину. Бери кредиты у своего друга Медынцева.
Настя взяла бутылку виски, сделала глоток прямо из горлышка. Вытерла рот рукой, размазала по лицу коралловую помаду.
— Все равно нереатьно, Виталий. Почти лимон баксов!
— Нас твои трудности не волнуют… Займи у своего дружка Малевича.
Виталий не знал, что этой последней фразой он подсказал Насте Тихорецкой выход. Да и сама Настя тоже пока этого не знала.
Спустя пять минут Лысый и Зверев покинули квартиру. Сашка напоследок посмотрел некогда любимой женщине в глаза. Посмотрел и сказал:
— Вздумаешь мудрить — убью.
Пробуждение Насти утром было тяжким. Те, кто уверяет, что от виски не бывает похмелья, несколько лукавят… Настю поташнивало, во рту стоял мерзкий привкус. Сначала она даже не могла сообразить, где находится. Потом поняла: у Владика. Но самого Владика почему-то нет.
И вдруг она вспомнила все, что произошло вчера. Стало совсем худо… Капкан! Удавка.
Тихорецкая со стоном села на диване. Увидела свое отражение в зеркале и ужаснулась: припухшее лицо с размазанной косметикой, смятое платье. Она отвела взгляд от зеркала, посмотрела в окно. Небо было пасмурным, моросил мелкий дождь. Бог ты мой, какая мерзость!.. Зверев… Лысый… суки!
Настя встала и пошла в туалет. В прихожей увидела швабру, подпирающую дверь стенного шкафа. Из-за двери раздался голос:
— Настя! Настя, выпусти меня… я замерз.
— Сиди, урод, — пробормотала она и прошла мимо, в сортир.
Ее долго и нудно тошнило. Тело покрылось липким потом. В прихожей ныл Владик.
Когда бизнесвумен проблевалась, ей стало немножко легче. Она села на пол рядом с унитазом и бессмысленно уставилась на календарь с голой мулаткой… Колотилось сердце, по спине, по ложбинке между грудей сочился пот. В прихожей скулил Владик… Что-то нужно делать! Что-то нужно делать, нельзя вот так сидеть. Она зябко передернула плечами, встала.
— Настя, Настенька, выпусти меня.
Ударом ноги Настя вышибла швабру из-под ручки, открыла щеколду. Голый Владик вывалился из шкафа. Тело, покрытое мурашками, вздрагивало. Из шкафа сильно пахло мочой.
— Настя!
— Слизняк, — сказала она и пнула Владика ногой в лицо. — Обоссался, дешевка… ударник сексуального фронта… тварь.
— Настя, за что?
Не отвечая, она прошла в комнату, легла на диван и укрылась до подбородка пледом. Следом вполз Владик.
— Настя, кто эти люди? Я не хочу из-за тебя…
— Заткнись! — перебила она. — Возьми в моей сумочке деньги и сгоняй в маркет. Купишь джин-тоник и «антиполицай».
— Настя, ты мне губу разбила.
— Быстро, зассанец! Бегом, не то я тебе всю морду разобью.
Облизывая кровь с разбитой губы, поникший самец кое-как собрался и ушел. Тихорецкая на него не смотрела.
Спустя минут пятнадцать Владик вернулся. Настя наполнила ванну горячей водой, вылила едва не треть флакона пены и легла. Побитый самец ошивался за дверью, но войти не решался. Горячая вода, тоник и сигарета действовали успокаивающе.
«Возьми себя в руки, Настя, — сказала она себе. — Соберись, возьми себя в руки. Ничего страшного пока не случилось. У тебя есть месяц времени и… у тебя есть голова. Очень хорошая голова».
Настя лежала в обильной ароматной пене, курила, прикидывала варианты. Варианты были. Она перебирала их и… отбрасывала один за другим. Потому что видела перед собой пронзительные глаза Зверева и слышала негромкий голос:
— Вздумаешь мудрить — убью.
Она отлично понимала: убьет. Этот убьет. Ищи, Настя, говорила она себе, ищи. Должен быть выход. Не может быть, чтобы не было выхода. Ты же умница.
Через несколько минут Анастасия Михайловна нашла выход.
* * *
Так же, как неделю назад, горел закат над портом. Ветер шевелил штору в спальне Анастасии. В открытое окно доносилось голубиное воркование.
Настя и вице-губернатор Малевич только что закончили «обязательную программу». Малевич приподнялся на локте, прошептал:
— Анастасия!
— Аюшки?
— Ты говорила с Наумовым о моей… э-э… проблеме?
Настя приподнялась на локте, повернула к любовнику лицо.
— Да, Миша… я говорила с ним.
— И что?
— Ах, Мишка-Мишка… Ах, Мишка! Все очень скверно, Мишка.
Малевич сел, оперся спиной о спинку «сексодрома», сразу стал мрачен, напряжен:
— Что он сказал?
Настя положила голову на волосатую грудь вице-губернатора.
— Он сказал… — Настя замолкла на несколько секунд, — …он сказал: достал меня Мойша. Деньги на бочку!
— Сука! — выдохнул Малевич. — Ну, сука. Гондон. Мафиози.
— Это еще не все, Миша. Он назвал огромную сумму.
— Какую?
Настя посмотрела на вице-губернатора снизу вверх. Глазами горячими, умоляющими.
— Огромную, Мишка. Восемьсот пятьдесят тысяч баксов.
Резким движением Михаил Малевич оттолкнул голову Насти в сторону, вскочил с кровати.
— Он что — охренел? — выкрикнул вице-губернатор.
Лицо побагровело, усишки прыгнули вверх. Пожалуй, он был смешон, но Настя не улыбалась. Она начинала Большую Игру. Может быть, самую главную в своей жизни.
— Миша! — сказала она горячо. — Я ничего не смогла сделать. Я убеждала его больше часа, но… Это страшный человек.
— Да он же просто не понимает, с кем связался!
— Миша! Миша, успокойся… Давай спокойно все взвесим. Я постараюсь тебе помочь. Подумаем вместе, что можно сделать, где можно что-то перехватить… Ну не свет же клином на этих бумажках сошелся!
— Да хер я буду ему платить, — горячо произнес Малевич.
— Они же тебя убьют, Миша, — тихонько прошептала Настя.
Вице-губернатор вдруг стал похож на дряблый огурец. Он сел на край сексодрома и обхватил голову руками.
Настя за его спиной улыбнулась. Первый тайм Большой Игры прошел не худо. Однако до получения реального результата было еще далеко. Настя понимала, что ей придется изрядно потрудиться.
* * *
Милицейская работа, знакомая читателю по фильмам и книгам, может показаться очень интересной и увлекательной… А еще опасной и… как там дальше?.. А, да! РОМАНТИЧНОЙ. При этом в фильмах и книгах обязательно упоминается и то, что работа эта очень тяжела. Но упоминается этот факт вскользь. Он как бы есть, он обозначен, но в то же время ничего этого и нет — так, некая тень пробежала, и вновь засияло яркое солнце настоящей мужской работы и настоящей мужской дружбы. Капитан Ларин легко и непринужденно изобличил матерого преступника и побежал дальше, прихлебывая из горлышка «Балтику № 3». Нету, мужики, времени, нету… В следующей серии нужно, блин, еще одного изобличить… А как иначе? Служба у нас такая!
В жизни все прозаичней. Циничней. Пакостней. Абсурдней. Беспощадней. Вместо коварных, но по-своему обаятельных телезлодеев оперу встречается тупая пьянь. Злобная, обкуренная, обдолбанная наркотой. Прет на опера вал заурядных, зачастую не раскрываемых краж, грабежей, разбоев. И кровавых бытовых мокрух. Жестоких — Хичкоку не снилось! И бессмысленных вконец. Нередко все это происходит в интерьерах сюрреалистических коммунальных клоповников, чердаков, подвалов, общаг, ИВС… На свалках, пустырях, в подворотнях. В кооперативных ларьках, вонючих складах, притонах, борделях, гаражах, на станциях, в электричках, на запасных путях, в загаженных скверах, подсобках, подземных переходах… Все это пахнет кровью, водкой и анашой. Кровью — водкой — анашой. Анашой — водкой — кровью. И так каждый день.
А сверху лежит толстый бумажный слой. Потому что каждое свое действие опер должен закрывать огромным количеством справок, заключений экспертиз. Протоколами, отчетами, донесениями агентов, и тэ дэ. И тэ дэ. И тэ дэ… Очень часто работа опера оказывается никому не нужной… Потерпевший или его родственники пишут жалобы, адвокат подозреваемого пишет жалобы, прокуратура и суд пишут постановления, пресса пишет фельетоны, начальник опера пишет приказ с выговором. Идет бескомпромиссная борьба с преступностью. Задержанный выходит на свободу и снова идет воровать, грабить, убивать, кидать, вымогать, и тэ дэ… Опер идет пить водку. Завтра все повторится.
И все же, несмотря на мизерную, похожую на подачку зарплату и низкий престиж профессии, сотни оперов делают свое дело. Потому что любят его и не могут жить по-другому.
…Майор Виктор Федорович Чайковский свою работу уже давно не любил. Чайковский был блестящий опер. Службе отдал половину жизни, ремесло знал «от и до». Он видел все несовершенство системы, ее негибкость, «дубовость» и бюрократическую дремучесть. Однако, понимая, что изменить что-либо в системе невозможно, Чайковский принимал ее такой, как она есть. Умный, хорошо образованный, эрудированный и циничный, он прошел все стадии разочарования… Система ГУВД представлялась ему неким чудовищем, пожирающим все, что попадает в поле зрения его маленьких свиных глаз. Виктор Федорович умел и любил рисовать. Неоднократно он создавал фантастические портреты существа по имени Гувд. Гувд стоял на коротких крепких лапах, чавкал, пожирая милицейские отчеты и человечков. Он жрал все подряд. Взгляд его был прям и нечист. И честен, как взгляд «недоказанного» взяточника. Гувд любил человечину, бумаги, праздничные концерты на День милиции, начищенные сапоги и старый лозунг анархистов: «Никто не свободен от вины».
Чайковский подозревал, что когда-нибудь Гувд сожрет и его самого. Он даже догадывался, что это уже произошло, что он уже находится в пасти чудовища, являясь при этом частью Гувда, одной из его мышц, одной из долей мозга. «Я подл, но в меру», — говорил о себе иногда Виктор Федорович. Говоря о себе так, Чайковский лгал… он отлично знал, что «мера» установлена Гувдом. Она безмерна изначально и ничего не измеряет, кроме самооценки. «Никто не свободен от вины!» Что это? Эпиграф или эпитафия?.. Это хруст костей в смрадной пасти Гувда.
Виктор Чайковский был толковый и талантливый опер… невостребованный системой и ею же искалеченный. Одинокий, изрядно выпивающий. Желчный и… «в меру подлый».
В конце 90-го года капитан Чайковский попал в очень нехорошую ситуацию. Дело могло окончиться в лучшем случае увольнением со службы по компрометирующим обстоятельствам. В худшем — сроком. Выручил капитана полковник Тихорецкий, в ту пору служивший еще в РУВД. Получилось это в известной степени случайно и даже бескорыстно. Какая ж корысть, ежели с человека ничего не требуют?.. Кроме помощи в некоторых щекотливых ситуациях. Кстати, само понятие «щекотливая ситуация» для сотрудника милиции совсем не то, что для рядового гражданина. Специфика оперской работы накладывает сильный отпечаток на личность.
…Так или иначе, а Чайковский вошел в контакт с полковником Тихорецким. Несколько раз выполнял его мелкие поручения или, если хотите, просьбы. Отдавал ли Виктор Федорович себе отчет в том, что полковник по уши увяз в криминале? Конечно. Но считал себя должником Тихорецкого, а долги Виктор Федорович всегда отдавал… Чайковский не знал, что платить ему придется очень дорогой ценой. Что полковник с женой отвели ему ту роль, которая позже достанется Звереву.
И если бы Настя сумела очаровать Чайковского… Она не сумела. И все произошло так, как произошло.
* * *
К мысли о том, что деньги придется отдать, Малевич привыкал тяжело. Он уже твердо считал их своими. Кровными. Кроме того, часть суммы была уже потрачена… Даже половины от названной Анастасией суммы у нищего вице-губернатора не было. А срок — месяц — уже двигался.
Если бы не Настя, Михаил Львович мог наделать опрометчивых шагов. Но Настя все эти дни была рядом. Она была нежна, она ловко обрабатывала любовничка, внушая ему, что долг отдать надо. Это неизбежное, но меньшее из двух зол… Зачем, говорила она, деньги, если можно лишиться жизни? Мавзолей воздвигнуть? Так есть уже один — в Москве, на Красной площади… А сохранив жизнь, вернешь и деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53