— А что там? — спросил Обнорский.
— Вообще-то я не имею права говорить, — с улыбкой ответила она.
Обнорский хмыкнул и привстал, чтобы выбраться из ванны.
— Ты что, обиделся?
— Что обижаться? Мне это и на хрен не нужно. Лишь бы все поскорее закончилось. За эти — чужие, кстати, — деньги я уже заплатил очень дорогой ценой, Лена. Свободой.
Он присел на край ванны. Пена стекала по голому телу. Ратникова посмотрела на него с сочувствием.
— Я понимаю, Андрей. Все понимаю. Но теперь уже скоро ты будешь свободен. Полтора-два месяца максимум… Всего четырнадцать траншей. Все деньги сосредоточены здесь, в Скандинавии. А переброска пойдет через чухонцев, это и быстро и безопасно. Приехали, загрузили в микроавтобус — и обратно в Россию.
— Как — микроавтобус? — удивился Обнорский. — Они хотят перевезти пятьдесят миллионов баксов микроавтобусом, как челноки?
Лена заметила его удивление, рассмеялась.
— Именно так. Так — как раз предельно безопасно. Ты знаешь, какой поток челноков тащится в Россию через Торфяновку? Тьма. И какой-то зачуханный «фольксваген», на котором везут бэушную резину или холодильники, вообще в потоке незаметен. День туда — день обратно. Четырнадцать ходок — и вся любовь. А Валя Кравцов дело знает туго.
— Что это за гусь? Из ваших?
— Да вы знакомы, Андрей. Это именно он спас тебя в Триполи. Ты вспомни: простой такой, с виду какой-нибудь механизатор-тракторист.
— А-а, — сказал Андрей, — как же! Помню, курносый-русоволосый.
— Вот Валя-то и осуществляет перевозку. Ты не думай, он мужик нормальный и сделает все как надо.
— Флаг ему в руки, нормальному.
За окном ванной потихоньку смеркалось — весенние дни в Скандинавии длинные. Когда после рандеву с Наумовым вернулась Катя, Обнорский и Ратникова мирно играли в «дурака».
То, что Лена рассказала Андрею о некоторых деталях операции по перевозке денег, было грубейшим нарушением режима секретности. Это даже нельзя назвать ошибкой. И невозможно объяснить… по крайней мере, рационально. Авторы и не пытаются это сделать, памятуя, сколько подобных «проколов» знает история спецслужб всего мира. Сколько инструктажей о необходимости соблюдения режима секретности проводится с секретоносителями. И как легко даже матерые контрразведчики и разведчики об этом забывают.
Глубокой ночью Рахиль Даллет встала и тихонько прошла в ванную. Плотно закрыла дверь и сняла с полки миниатюрный диктофон «Soni». Машинка не боялась высокой влажности и перепадов температуры. Но главное, она хорошо писала в диапазоне, соответствующем человеческому голосу, и «фильтровала» посторонние шумы. Она, собственно, и включалась от звука человеческого голоса.
Катя взяла магнитофон и подключила к нему миниатюрный наушник. Слушала она с сосредоточенным лицом, иногда отматывала кассету назад и прослушивала снова. «Ахи» и «охи», которые предшествовали собственно разговору, заставили ее кусать губы. Но она старалась концентрироваться все-таки на разговоре.
Катя положила «соньку» на место и неслышно вернулась в спальню. Обнорский спал как ребенок. В темноте, слегка разжиженной светом уличного фонаря, Катя долго смотрела в бородатое лицо. Потом покачала головой и легла. Заснула она только под утро. Ей было почти физически плохо от того, что она так и не сумела заплакать.
* * *
Внешне Валентин Кравцов действительно больше всего походил на комбайнера-механизатора из какой-нибудь Ивантеевки Псковской губернии. Однажды, когда Кравцов вел в московском метро одного деятеля из Внешторга и случайно толкнул женщину, он сказал: «Извините, гражданочка». Ему и ответили: «Понаехавши из деревни… лимита ».
Курносая, простодушная физиономия Кравцова вполне могла принадлежать фермеру из Айдахо или финскому лесорубу… В общем, человек из «народа». За этой простотой скрывалось знание двух языков, восемь лет службы в самой секретной спецслужбе Советского Союза, несколько десятков операций внутри страны и вне ее. Две ответственные ликвидации и правительственные награды… Все в прошлом… Все в прошлом.
В данный момент бывший сотрудник ЦК КПСС сидел на корточках внутри грузопассажирского микроавтобуса «фольксваген» и вывертывал саморез крепления обшивки. Рядом с секундомером в руках сидел Семенов. Валентин вывернул последний саморез и снял кожух. Открылась полость в боковине грузового отсека. После этого Кравцов раскрыл чемодан, который был набит… кусками пенопласта. И начат аккуратно заполнять полость. Уложил. Потом раскрыл второй чемодан, затем третий.
— Еще и остается место-то, а, Роман Константиныч? — сказал Кравцов.
— Вижу, Валя, — отозвался Семенов.
— Так может, добавим пачек десять?.. Даже больше. Я пенопласт-то пилил, давая припуск по пять миллиметров на все размеры. Ух и задолбался! Хоть он и мягкий, но пока триста пятьдесят штук напилил… Может, добавим? Место есть.
— Не надо, — сказал Семенов. — Раз уж обговорили с Наумовым, то менять уже ничего не будем.
Кравцов пожал плечами и начал ставить на место панель. Когда он завернул все шесть саморезов, Семенов щелкнул секундомером.
— Двадцать четыре минуты… нормально! А когда будешь четырнадцатый рейс делать, наловчишься вдвое быстрей.
— Да спешить-то незачем…
Затем Семенов и Кравцов вместе освободили полость в боковине «фольксвагена», пропылесосили ее и закрыли. Триста пятьдесят аккуратно напиленных кусков пенопласта легли обратно в чемоданы.
— Ну, — сказал директор агентства «Консультант», — давай еще раз пробежимся по схеме… поищем слабые места.
— Давайте, — согласился Кравцов, хотя про себя подумал: уже трижды «пробегались», совершили пробную поездку, провели полное техобслуживание «фольксвагена», подготовили все необходимое снаряжение. Тем не менее он сказал: давайте.
Два спеца по тайным операциям сели на чемоданы с пенопластом, на третьем развернули большую карту. Они работали. Они знали, что мелочей в их деле не бывает.
* * *
Утро выдалось хмурым. Моросил дождь, ветер раскачивал кроны деревьев. Катя тоже выглядела не лучшим образом. Не выспалась, да и все прочие обстоятельства… не способствовали.
За завтраком Катя несколько раз посмотрела на Обнорского странным каким-то взглядом.
— Что, Катерина Дмитриевна, вы так на меня смотрите?
«…Потому что мне жалко тебя… И еще больше себя! Но изменить я уже ничего не могу. Ты, Андрюша, мне в сердце плюнул!»
— Ничего… просто — смотрю. Да, кстати, позвони после завтрака и закажи билеты на паром в Хельсинки, — сказала Катя, глядя в тарелку.
— Для кого? — удивился Обнорский.
— Для нас троих.
— Мы едем в Хельсинки? Когда?
— Сегодня, родной… сегодня.
— Что же ты вчера не сказала? «Потому что мне страшно посылать тебя на смерть. Но по-другому я не могу».
— Забыла, — ответила Катя с вызовом в голосе.
Ратникова посмотрела на Катю с прищуром. Для нее информация о поездке в Хельсинки новостью не была: ежедневно Лена звонила в Россию, «папе», и уже знала кое-что… Но далеко не все.
— А что мы там будем делать? — задач вопрос Обнорский.
— Ты что, дурак? — сказала Катя, положила вилку и встала из-за стола.
— Вопрос, конечно, интересный, — задумчиво произнес Андрей. — Я сам частенько задаю его себе и, признаться, ответа еще не нашел… А как думаешь ты, Катя?
Катерина, не отвечая, вышла из кухни.
— М-м-да! — сказал Обнорский очень глубокомысленно и налил себе кофе.
Через несколько минут он увидел в окно, как Катя села в «сааб». Обычно он выходил проводить ее, открыть и закрыть ворота. Сегодня не стал этого делать… Он пил кофе, смотрел в окно, как Катя выводит машину на улицу и сама запирает ворота под мелким противным дождем, и думал, что действительно задал дурацкий вопрос… В Хельсинки они едут передавать Кравцову деньги. Как сказала Лена: первый транш.
Ну что ж, первый — так первый… Андрей придвинул телефон и взял телефонный справочник. Через пять минут он заказал билеты на паром «SILVALINE».
— Никогда не плавал на паромах, — сказал Обнорский. — Впрочем, один раз было…
* * *
Катя была бледна, отвечала невпопад и глядела странными глазами.
— Что с тобой, Катя? — спросил Обнорский. — Укачало?
За иллюминаторами бара действительно слегка штормило. На гребнях волн лохматилась пена. Садилось солнце.
— Да, — сказала Катя, — укачало… Извините, пойду прилягу.
Она встала из-за столика и ушла. Андрей и Лена остались. Катя дошла до каюты и рухнула лицом в подушку. Заплакала, заскулила жалобно, как побитая собака.
Качки она не боялась, из бара ушла потому, что не было сил смотреть в глаза людям, уже обреченным. Уже приговоренным ею к расстрелу… Она скулила и вспоминала слова Андрея, сказанные давно: «…лимиты у смерти на меня все выбраны». Ах, дурак-дурак! Дурак, Андрюшка. У смерти лимитов не бывает. Безлимитная она, стерва.
«А ты, — спросила себя Катя, — ты не стерва? Ты же любила его!»
«Да, любила… и, может быть, даже и сейчас люблю. Даже такого — бабника и разгильдяя, но…»
«Что — „но“?»
«Но я уже решила. Я уже все решила и доведу дело до конца».
Она села и закурила сигарету. Десятью метрами ниже, на автомобильной палубе, стоял ее «сааб». В багажнике, в четырех дорожных сумках, лежал «первый транш» — 3 500 000 долларов. Тремя метрами выше сидели в баре два приговоренных к расстрелу человека.
* * *
А сами приговоренные ничего об этом не знали. Они сидели в баре и пили «Мартини». Опоясанная огнями громадина парома двигалась на восток, в Финляндию.
Утром паром пришвартовался в Хельсинки. Шел дождь, капли воды густо покрывали стекло иллюминатора. Андрей с любопытством смотрел на незнакомый город. В дверь постучали.
— Да, — сказал он по-английски.
Вошла Катя. Слегка бледная, но с улыбкой. Однако он знал ее слишком хорошо, чтобы обмануться. Видел, что напряжена, что в глазах тоска, что легла у переносицы морщинка.
— Что ты, Катя? — спросил он. Она пожала плечами: мол, ничего.
— Я же вижу, — сказал он.
А она снова пожала плечами и ответила:
— Нервничаю… в багажнике три с половиной лимона зелени. Как-то пройдем таможню?
— Да брось! Здесь таможенный контроль — чистая формальность. У тебя израильский паспорт, шикарный «сааб», зарегистрированный в Швеции. Никаких вопросов вообще не будет. С песнями уверенно катим по «зеленому коридору» и ослепительно улыбаемся таможне.
— С какими песнями?
— С еврейскими народными, — ухмыльнулся Обнорский.
Он оказался стопроцентно прав: контроль пассажиров парома из Швеции был формальным. Спустя полчаса «сааб» с багажником, полным денег, катил под мелким дождем по улицам Хельсинки.
— Давай-ка я поведу, — сказал Кате Обнорский, и они поменялись местами. — Куда нам ехать-то?
— В Ярвенпяя, — сказала Катя.
— Куда-а? — удивленно переспросил он.
— Городок такой в сорока километрах севернее Хельсинки. Вот схема проезда, — Катя достала из сумочки лист бумаги.
Схема была выполнена от руки, но достаточно подробно, с пояснительными надписями печатными буквами. Обнорский быстро сообразил, что главное — выбраться из города на «Ring-I» — кольцевую дорогу — и оттуда рвануть по магистрали Е-12. На схеме был указан и другой вариант, несколько короче, но Андрей рассудил, что по магистрали все равно окажется быстрее.
Выбираясь из города, он все-таки сбился, проскочил «Ring-I», но исправлять ошибку не стал и поехал вперед, ко второй кольцевой, которая почему-то носила название «Ring-III», и уже с нее выскочил на магистраль. Ограничение скорости составляло сто двадцать километров, и он погнал на север. Над головой иногда проходили самолеты, заходящие на посадку в аэропорт Мальми.
В дороге молчали. Финская станция с названием «Радиомафия» наяривала какую-то рок-дребедень. Летел за окном чистенький пейзажик со скалами, перелесками, дорожными указателями и рекламными щитами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53