Тем более — извиняться… Обойнимаю. Навеки — Ваш. По собственному же…
Обнорский пустился в автономное плавание. Он еще не знал, сколько трудностей его ждет. Но если бы даже знал — не отказался.
Дело двигалось очень тяжело. Обнорский метался по городу, стучал в разные кабинеты. Он был уже достаточно широко известен в Питере. Его принимали, выслушивали, поддерживали идею… морально. А для воплощения идеи в жизнь требовались деньги! Обнорский готов был вложить свои. Их аккурат хватило бы на то, чтобы снять одну конуру в полуподвале, купить пачку бумаги и пару месяцев платить самому себе зарплату. А требовались нормальное помещение, мебель, оргтехника, компьютеры, транспорт, средства связи и достойная оплата двух десятков сотрудников, которых Обнорский поставил в штатное расписание. Даже при беглом подсчете «на пальцах» становилось очевидно: гонорар от книги не покроет даже пяти процентов первоначальных расходов. Андрей сидел по вечерам, перекраивал свои схемы, урезал их и так и сяк… ничего путного не получалось. Закрадывалась мысль: ничего не выйдет. Энтузиазм — это, конечно, здорово. Но на энтузиазме, на голой моральной поддержке никуда не уедешь.
Однажды вечером, когда Андрей, измотанный очередным безрезультатным походом по редакциям, издательствам, фондам, ассоциациям, союзам, лигам, центрам и пр. и др., сидел в кухне и тупо смотрел в свои выкладки… а за окном шел дождь, за окном было серо… и на душе было серо, и хотелось просто напиться… Так вот, однажды вечером раздался звонок. А разговаривать ни с кем как раз не хотелось.
Обнорский пробормотал:
— А пошли вы все!
Пробормотал, а потом вдруг сообразил, что звонок междугородный, что это может быть Зверев или Ларс, и трубку снял.
— Ну, здравствуй, Андрюша, — сказал хрипловатый Катин голос.
— Здравствуй, — ответил он.
— Не ожидал?
— Как тебе сказать? Вообще-то я знал, что когда-нибудь ты позвонишь.
— Вот как? — произнесла она медленно, и Андрей понял, что Катя пьяна. Причем пьяна тяжело. — Вот как? Пять минут назад я и сама этого не знала.
— Ты где?
— А-а… на вечеринке. Тут подают такое страшное говно, что по-человечески напиться просто невозможно… жлобы!
— Ты пьяна.
— Это потому, Андрюша, что я толковая баба и принесла фляжку с собой. Толково, Андрюшка?
— Толково. Как ты живешь?
— На «х». Только не пойму: хорошо или х…во? Обнорский промолчал, а Катя засмеялась хрипло и сказала:
— Пошел вон, урод! Это я не тебе, сочинитель. Это тут один урод все хочет меня трахнуть, все лезет. Думает, я пьяная. А ты? Ты хочешь меня трахнуть, Андрюша?
— Нет, — ответил Андрей сквозь зубы. Почему-то было очень противно.
— Конечно! Ты же трахаешь эту сучку.
— Какую «эту сучку»?
— Ленку-сучку… Что, Андрюша, она лучше меня? Расскажи, как ты ее имеешь? — пьяно говорила Катя. Фоном в трубке звучали голоса. Кажется, на испанском.
— Зачем ты подставила нас под пули, Катя? — спросил Обнорский.
Перед глазами стояло пробитое пулей, покрытое сеткой трещин лобовое стекло «фольксвагена».
Кричала Лена.
А он, журналист Обнорский, «рулил» на пару с мертвым Валентином Кравцовым.
— А зачем ты трахался с этой сукой? В моем доме! На моей постели! А? Да еще и не старался скрыть это свое блядство.
— Прекрати.
— Э-э, нет, братец. И сейчас ее дерешь, Андрюша?
— Я задал тебе вопрос, Катя. Я жду ответа.
— Ты сволочь, я ненавижу тебя! Я ради тебя… А ты ноги об меня вытер, ты тварь!
— Тварь? Это ты мне?! После того, как в размен поставила?
— Тварь!
Обнорский стиснул зубы, стиснул трубку. Сильно, как будто баранку «фольксвагена» с мертвым водителем на Выборгской трассе… тогда он справился, вытащил микроавтобус из-под КРАЗа.
— Вот что, Катя… Пошла бы ты в жопу, Катя, — сказал Андрей, подождал несколько секунд и положил трубку.
Господи! Да что за день сегодня такой?.. Обнорский встал, подошел к холодильнику и достал початую бутылку водки. Налил половину фужера.
А чертов телефон зазвонил снова. Со вздохом Андрей поставил фужер на стол, взял трубку.
— Слышишь ты, Обнорский! Меня еще никто и никогда так не оскорблял. Меня никто еще не посылал в жопу!
— С почином, — ответил он устало и снова положил трубку, повторил механически: — С почином.
Он взял фужер, посмотрел за окно. Там все так же шел дождь из оловянного неба. Он выдохнул, поднес фужер ко рту и… телефон вскрикнул пронзительно. Обнорский опустил руку, поставил фужер на подоконник, снял трубку. Андрей закусил губу и выдернул телефонный штепсель из розетки. «Вот так», — подумал он. — «Вот так! Извини, но я тоже всего лишь человек… усталый человек. Замордованный. На грани».
В третий раз Андрей взялся за фужер.
«Ну, дадут мне сегодня по-человечески выпить водки? Дадут мне сегодня, в конце-то концов, просто выпить водки?!.» Он поднес фужер ко рту… И тогда раздался звонок в дверь.
Стало весело. Правда весело. По-настоящему. Андрей бодро выпил водку, крякнул и пошел открывать. Он не стал смотреть в глазок. Он просто распахнул дверь.
На лестничной площадке стояла Лена Ратникова.
* * *
Лена стояла и смотрела своими огромными голубыми глазами. Казалось — мираж. Мираж на краю Аденского аэропорта.
Если бы Обнорский выпил много водки, да еще пораньше, он бы, пожалуй, не удивился. Но он выпил мало, совсем недавно, и спиртное еще не. начало действовать. Реальность он воспринимал как реальность. Он видел именно Ратникову — не мираж, не галлюцинацию, не плод пьяного воображения… На лестничной площадке стояла и улыбалась Лена Ратникова — женщина, которую он совсем не хотел видеть. Тем более — сегодня.
— Здравствуй, Андрюша, — сказала Лена. Всего несколько минут назад те же слова произнесла другая женщина. С той же самой интонацией… или с другой. Но это не имело никакого значения. Обнорский подумал, что сейчас Лена скажет: не ожидал?
— Ты удивлен? — спросила Лена.
— Нет, — ответил он, — я не удивлен. Я ничуть не удивлен.
— Может быть, пригласишь в квартиру?
— Входи. — Он посторонился, пропуская Ратникову внутрь.
Лена вошла, шурша длинным серебристым плащом, обдав тонким ароматом духов. Запах был знакомый. Когда-то он кружил Обнорскому голову, почти что сводил с ума.
Плащ шуршал, Лена что-то говорила, но Обнорский не слушал… «Что вам всем от меня надо? Что вы творите? Зачем?»
— …семикомнатная. С видом на Мойку. Представляешь?
— Что? — спросил он.
— Ты меня не слушаешь, Андрей. Я говорю: огромная квартира. Семикомнатная, с видом на Мойку.
— Зачем ты здесь, Лена? — спросил он.
Она посмотрела изумленно, потом улыбнулась:
— А-а, ты же выпил… Я, кстати, тоже хочу. Холодно у вас, в Питере… Я приехала в право наследства вступать, Андрюша. Дедушка мой умер. Академик. Завещал мне квартиру. Семиком…
— Поздравляю, — механически произнес Обнорский.
— Ты… ты ждешь кого-то? Я некстати?
«…Ты появилась некстати еще тоща, в самолете на Аден. Но я этого не знал. Я был еще мальчишка. Щенок. Салага. Я не знал, какую роль ты сыграешь в моей жизни…»
— Проходи. Ты, кажется, выпить хотела?
— Ага… я, кстати, привезла бутылку виски. — Лена щелкнула замком сумочки, достала плоскую склянку «баллантайн».
— С клофелином? — спросил Обнорский.
— Что?
— Нет, ничего… глупая шутка. А вот насчет закусить у меня, знаешь ли, не особо.
— Не беда, — сказала Лена шепотом… горячим шепотом, и Андрей ощутил ее губы на шее. Он замер с бокалами в руках.
— Не беда, — шептала Лена, прижимаясь к нему сзади…
Беда. Беда! Беда! Мираж над дальней, полузанесенной песком полосой Аденского аэропорта… Выстрел в затылок — не беда… «И сейчас ее дерешь, Андрюша?»
Обнорский поставил бокалы на холодильник, ловко, вспомнив дзюдоистское прошлое, «перекатил» Лену вперед, положил грудью на стол… Затрещала «молния» на юбке. Шелково скользнули вниз трусы.
— Ах! — сказала Лена… не беда. — («Расскажи, как ты ее буришь?») — А-а-а-ах!
Грубо, Екатерина Дмитриевна. Цинично и грубо. На кухонном столе. Почти насилуя. Прикладываясь «в процессе» к бутылке виски. Испытывая удовольствие от циничности и непристойности ситуевины… Вот так, Екатерина Дмитриевна!
— А-а-а-а-х!
…Моросил дождь из тусклого оловянного неба, трепетали крылья случайно залетевшей бабочки, растекался аромат густого, темно-коричневого виски.
— Молнию ты порвал, Обнорский, — сказала Лена, — пропала юбка.
— Без юбки ты тоже нормально выглядишь.
— О! Это комплимент?
— Нет, констатация факта.
— Черт с ней, с юбкой… а если я забеременею?
— М-м…
— Что — «м-м»? Возьмешь меня замуж, Обнорский? Я ведь теперь девушка с приданым.
— Да, я помню. Семикомнатная квартира академика Ратникова. С видом на Мойку.
— Это не ответ, Андрюша. Обнорский сделал глоток виски.
— Нет, Лена. Я не возьму тебя замуж.
— Почему?
— Я не люблю тебя, Лена.
— Это… это не главное, Андрюша. Я тебе верной буду. Я тебе мальчика рожу… и девочку… И… А хочешь, мы эту квартиру под агентство пустим?
— Под агентство? — спросил Обнорский, глядя, как бабочка порхает под абажуром…
— Под агентство… там места полно. Огромная квартира, метров сто пятьдесят или даже больше. Гараж во дворе, «волга» дедова. Я бы у тебя секретарем стала… а, Обнорский?
— Нет, Лена.
— Но почему?
Бабочка опустилась на стол, на лист бумаги со штатным расписанием несуществующего Агентства журналистских расследований.
— Потому что мне не нравится вид на Мойку.
— Ты… уверен? — спросила Лена тихо.
— Да, — ответил он, — уверен.
— Жаль, — сказала она, выпила виски и раздавила донышком бокала бабочку.
— Зачем ты бабочку убила?
— Действительно… лучше бы я…
— Что?
— Лучше бы я убила тебя, Обнорский, — сказала Лена и поднялась. — Ночевать оставишь?
— Нет.
— Ну и х… с тобой.
Лена вышла в прихожую, надела плащ. Обнорский налил себе виски. Лязгнул замок, Ратникова вышла на площадку.
— Эй! Юбку забыла.
— А я еще вернусь, — сказала она с издевкой. — Ты от меня не убежишь. Я еще у тебя работать буду. Я, между прочим, ценный кадр, пользы могу принести много. И ты это поймешь, если не совсем окончательный кретин.
— Окончательный.
— Наговариваешь на себя, Андрюшенька, — и хлопнула дверью.
Обнорский налил себе водки в фужер, чокнулся с телефоном, потом подошел к входной двери, чокнулся с замком, устало усмехнулся и, вздохнув, сказал:
— За новую жизнь, товарищ Серегин, — и выпил фужер до дна.
* * *
Не зря про Обнорского говорили, что он «упертый, как танк». Не зря. В октябре, когда на Питер навалились дожди и туманы, когда облетели остатки листвы, а Нева в очередной раз попыталась вырваться из гранита… в октябре девяносто шестого Андрей открыл-таки «Службу журналистских расследований». За три месяца бессмысленного (так ему уже начало казаться) хождения по редакциям, кабинетам и инстанциям он здорово устал. Похудел, стал раздражительным, стал больше курить и хуже спать.
Но упорство все-таки дает иногда положительные результаты. Причем неожиданно, там, где ты не рассчитываешь на удачу. Однажды, в тоскливый пасмурный день с дождем и ветром, Обнорский заскочил в рекламный концерн «Реклама-плюс». Он не питал никаких иллюзий, понимая, что рекламные издания существуют для коммерческой деятельности, а вовсе не для того, чтобы спонсировать «упертых» журналюг. И все же он пришел к одному из руководителей «Рекламы-плюс». И совершенно неожиданно получил поддержку!
Неожиданным это было только для Андрея. Издателем руководили вполне объяснимые соображения: привлечь в издательство громкое имя означает привлечь и читателей. Финансово концерн стоял на ногах крепко и мог себе позволить некоторые расходы без проблем.
Обнорский, еще не веря в удачу, тут же взял быка за рога, положил на стол издателя штатное расписание и смету расходов. Вот сейчас, думал он, коммерсант посмотрит в графу «Итого» и скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Обнорский пустился в автономное плавание. Он еще не знал, сколько трудностей его ждет. Но если бы даже знал — не отказался.
Дело двигалось очень тяжело. Обнорский метался по городу, стучал в разные кабинеты. Он был уже достаточно широко известен в Питере. Его принимали, выслушивали, поддерживали идею… морально. А для воплощения идеи в жизнь требовались деньги! Обнорский готов был вложить свои. Их аккурат хватило бы на то, чтобы снять одну конуру в полуподвале, купить пачку бумаги и пару месяцев платить самому себе зарплату. А требовались нормальное помещение, мебель, оргтехника, компьютеры, транспорт, средства связи и достойная оплата двух десятков сотрудников, которых Обнорский поставил в штатное расписание. Даже при беглом подсчете «на пальцах» становилось очевидно: гонорар от книги не покроет даже пяти процентов первоначальных расходов. Андрей сидел по вечерам, перекраивал свои схемы, урезал их и так и сяк… ничего путного не получалось. Закрадывалась мысль: ничего не выйдет. Энтузиазм — это, конечно, здорово. Но на энтузиазме, на голой моральной поддержке никуда не уедешь.
Однажды вечером, когда Андрей, измотанный очередным безрезультатным походом по редакциям, издательствам, фондам, ассоциациям, союзам, лигам, центрам и пр. и др., сидел в кухне и тупо смотрел в свои выкладки… а за окном шел дождь, за окном было серо… и на душе было серо, и хотелось просто напиться… Так вот, однажды вечером раздался звонок. А разговаривать ни с кем как раз не хотелось.
Обнорский пробормотал:
— А пошли вы все!
Пробормотал, а потом вдруг сообразил, что звонок междугородный, что это может быть Зверев или Ларс, и трубку снял.
— Ну, здравствуй, Андрюша, — сказал хрипловатый Катин голос.
— Здравствуй, — ответил он.
— Не ожидал?
— Как тебе сказать? Вообще-то я знал, что когда-нибудь ты позвонишь.
— Вот как? — произнесла она медленно, и Андрей понял, что Катя пьяна. Причем пьяна тяжело. — Вот как? Пять минут назад я и сама этого не знала.
— Ты где?
— А-а… на вечеринке. Тут подают такое страшное говно, что по-человечески напиться просто невозможно… жлобы!
— Ты пьяна.
— Это потому, Андрюша, что я толковая баба и принесла фляжку с собой. Толково, Андрюшка?
— Толково. Как ты живешь?
— На «х». Только не пойму: хорошо или х…во? Обнорский промолчал, а Катя засмеялась хрипло и сказала:
— Пошел вон, урод! Это я не тебе, сочинитель. Это тут один урод все хочет меня трахнуть, все лезет. Думает, я пьяная. А ты? Ты хочешь меня трахнуть, Андрюша?
— Нет, — ответил Андрей сквозь зубы. Почему-то было очень противно.
— Конечно! Ты же трахаешь эту сучку.
— Какую «эту сучку»?
— Ленку-сучку… Что, Андрюша, она лучше меня? Расскажи, как ты ее имеешь? — пьяно говорила Катя. Фоном в трубке звучали голоса. Кажется, на испанском.
— Зачем ты подставила нас под пули, Катя? — спросил Обнорский.
Перед глазами стояло пробитое пулей, покрытое сеткой трещин лобовое стекло «фольксвагена».
Кричала Лена.
А он, журналист Обнорский, «рулил» на пару с мертвым Валентином Кравцовым.
— А зачем ты трахался с этой сукой? В моем доме! На моей постели! А? Да еще и не старался скрыть это свое блядство.
— Прекрати.
— Э-э, нет, братец. И сейчас ее дерешь, Андрюша?
— Я задал тебе вопрос, Катя. Я жду ответа.
— Ты сволочь, я ненавижу тебя! Я ради тебя… А ты ноги об меня вытер, ты тварь!
— Тварь? Это ты мне?! После того, как в размен поставила?
— Тварь!
Обнорский стиснул зубы, стиснул трубку. Сильно, как будто баранку «фольксвагена» с мертвым водителем на Выборгской трассе… тогда он справился, вытащил микроавтобус из-под КРАЗа.
— Вот что, Катя… Пошла бы ты в жопу, Катя, — сказал Андрей, подождал несколько секунд и положил трубку.
Господи! Да что за день сегодня такой?.. Обнорский встал, подошел к холодильнику и достал початую бутылку водки. Налил половину фужера.
А чертов телефон зазвонил снова. Со вздохом Андрей поставил фужер на стол, взял трубку.
— Слышишь ты, Обнорский! Меня еще никто и никогда так не оскорблял. Меня никто еще не посылал в жопу!
— С почином, — ответил он устало и снова положил трубку, повторил механически: — С почином.
Он взял фужер, посмотрел за окно. Там все так же шел дождь из оловянного неба. Он выдохнул, поднес фужер ко рту и… телефон вскрикнул пронзительно. Обнорский опустил руку, поставил фужер на подоконник, снял трубку. Андрей закусил губу и выдернул телефонный штепсель из розетки. «Вот так», — подумал он. — «Вот так! Извини, но я тоже всего лишь человек… усталый человек. Замордованный. На грани».
В третий раз Андрей взялся за фужер.
«Ну, дадут мне сегодня по-человечески выпить водки? Дадут мне сегодня, в конце-то концов, просто выпить водки?!.» Он поднес фужер ко рту… И тогда раздался звонок в дверь.
Стало весело. Правда весело. По-настоящему. Андрей бодро выпил водку, крякнул и пошел открывать. Он не стал смотреть в глазок. Он просто распахнул дверь.
На лестничной площадке стояла Лена Ратникова.
* * *
Лена стояла и смотрела своими огромными голубыми глазами. Казалось — мираж. Мираж на краю Аденского аэропорта.
Если бы Обнорский выпил много водки, да еще пораньше, он бы, пожалуй, не удивился. Но он выпил мало, совсем недавно, и спиртное еще не. начало действовать. Реальность он воспринимал как реальность. Он видел именно Ратникову — не мираж, не галлюцинацию, не плод пьяного воображения… На лестничной площадке стояла и улыбалась Лена Ратникова — женщина, которую он совсем не хотел видеть. Тем более — сегодня.
— Здравствуй, Андрюша, — сказала Лена. Всего несколько минут назад те же слова произнесла другая женщина. С той же самой интонацией… или с другой. Но это не имело никакого значения. Обнорский подумал, что сейчас Лена скажет: не ожидал?
— Ты удивлен? — спросила Лена.
— Нет, — ответил он, — я не удивлен. Я ничуть не удивлен.
— Может быть, пригласишь в квартиру?
— Входи. — Он посторонился, пропуская Ратникову внутрь.
Лена вошла, шурша длинным серебристым плащом, обдав тонким ароматом духов. Запах был знакомый. Когда-то он кружил Обнорскому голову, почти что сводил с ума.
Плащ шуршал, Лена что-то говорила, но Обнорский не слушал… «Что вам всем от меня надо? Что вы творите? Зачем?»
— …семикомнатная. С видом на Мойку. Представляешь?
— Что? — спросил он.
— Ты меня не слушаешь, Андрей. Я говорю: огромная квартира. Семикомнатная, с видом на Мойку.
— Зачем ты здесь, Лена? — спросил он.
Она посмотрела изумленно, потом улыбнулась:
— А-а, ты же выпил… Я, кстати, тоже хочу. Холодно у вас, в Питере… Я приехала в право наследства вступать, Андрюша. Дедушка мой умер. Академик. Завещал мне квартиру. Семиком…
— Поздравляю, — механически произнес Обнорский.
— Ты… ты ждешь кого-то? Я некстати?
«…Ты появилась некстати еще тоща, в самолете на Аден. Но я этого не знал. Я был еще мальчишка. Щенок. Салага. Я не знал, какую роль ты сыграешь в моей жизни…»
— Проходи. Ты, кажется, выпить хотела?
— Ага… я, кстати, привезла бутылку виски. — Лена щелкнула замком сумочки, достала плоскую склянку «баллантайн».
— С клофелином? — спросил Обнорский.
— Что?
— Нет, ничего… глупая шутка. А вот насчет закусить у меня, знаешь ли, не особо.
— Не беда, — сказала Лена шепотом… горячим шепотом, и Андрей ощутил ее губы на шее. Он замер с бокалами в руках.
— Не беда, — шептала Лена, прижимаясь к нему сзади…
Беда. Беда! Беда! Мираж над дальней, полузанесенной песком полосой Аденского аэропорта… Выстрел в затылок — не беда… «И сейчас ее дерешь, Андрюша?»
Обнорский поставил бокалы на холодильник, ловко, вспомнив дзюдоистское прошлое, «перекатил» Лену вперед, положил грудью на стол… Затрещала «молния» на юбке. Шелково скользнули вниз трусы.
— Ах! — сказала Лена… не беда. — («Расскажи, как ты ее буришь?») — А-а-а-ах!
Грубо, Екатерина Дмитриевна. Цинично и грубо. На кухонном столе. Почти насилуя. Прикладываясь «в процессе» к бутылке виски. Испытывая удовольствие от циничности и непристойности ситуевины… Вот так, Екатерина Дмитриевна!
— А-а-а-а-х!
…Моросил дождь из тусклого оловянного неба, трепетали крылья случайно залетевшей бабочки, растекался аромат густого, темно-коричневого виски.
— Молнию ты порвал, Обнорский, — сказала Лена, — пропала юбка.
— Без юбки ты тоже нормально выглядишь.
— О! Это комплимент?
— Нет, констатация факта.
— Черт с ней, с юбкой… а если я забеременею?
— М-м…
— Что — «м-м»? Возьмешь меня замуж, Обнорский? Я ведь теперь девушка с приданым.
— Да, я помню. Семикомнатная квартира академика Ратникова. С видом на Мойку.
— Это не ответ, Андрюша. Обнорский сделал глоток виски.
— Нет, Лена. Я не возьму тебя замуж.
— Почему?
— Я не люблю тебя, Лена.
— Это… это не главное, Андрюша. Я тебе верной буду. Я тебе мальчика рожу… и девочку… И… А хочешь, мы эту квартиру под агентство пустим?
— Под агентство? — спросил Обнорский, глядя, как бабочка порхает под абажуром…
— Под агентство… там места полно. Огромная квартира, метров сто пятьдесят или даже больше. Гараж во дворе, «волга» дедова. Я бы у тебя секретарем стала… а, Обнорский?
— Нет, Лена.
— Но почему?
Бабочка опустилась на стол, на лист бумаги со штатным расписанием несуществующего Агентства журналистских расследований.
— Потому что мне не нравится вид на Мойку.
— Ты… уверен? — спросила Лена тихо.
— Да, — ответил он, — уверен.
— Жаль, — сказала она, выпила виски и раздавила донышком бокала бабочку.
— Зачем ты бабочку убила?
— Действительно… лучше бы я…
— Что?
— Лучше бы я убила тебя, Обнорский, — сказала Лена и поднялась. — Ночевать оставишь?
— Нет.
— Ну и х… с тобой.
Лена вышла в прихожую, надела плащ. Обнорский налил себе виски. Лязгнул замок, Ратникова вышла на площадку.
— Эй! Юбку забыла.
— А я еще вернусь, — сказала она с издевкой. — Ты от меня не убежишь. Я еще у тебя работать буду. Я, между прочим, ценный кадр, пользы могу принести много. И ты это поймешь, если не совсем окончательный кретин.
— Окончательный.
— Наговариваешь на себя, Андрюшенька, — и хлопнула дверью.
Обнорский налил себе водки в фужер, чокнулся с телефоном, потом подошел к входной двери, чокнулся с замком, устало усмехнулся и, вздохнув, сказал:
— За новую жизнь, товарищ Серегин, — и выпил фужер до дна.
* * *
Не зря про Обнорского говорили, что он «упертый, как танк». Не зря. В октябре, когда на Питер навалились дожди и туманы, когда облетели остатки листвы, а Нева в очередной раз попыталась вырваться из гранита… в октябре девяносто шестого Андрей открыл-таки «Службу журналистских расследований». За три месяца бессмысленного (так ему уже начало казаться) хождения по редакциям, кабинетам и инстанциям он здорово устал. Похудел, стал раздражительным, стал больше курить и хуже спать.
Но упорство все-таки дает иногда положительные результаты. Причем неожиданно, там, где ты не рассчитываешь на удачу. Однажды, в тоскливый пасмурный день с дождем и ветром, Обнорский заскочил в рекламный концерн «Реклама-плюс». Он не питал никаких иллюзий, понимая, что рекламные издания существуют для коммерческой деятельности, а вовсе не для того, чтобы спонсировать «упертых» журналюг. И все же он пришел к одному из руководителей «Рекламы-плюс». И совершенно неожиданно получил поддержку!
Неожиданным это было только для Андрея. Издателем руководили вполне объяснимые соображения: привлечь в издательство громкое имя означает привлечь и читателей. Финансово концерн стоял на ногах крепко и мог себе позволить некоторые расходы без проблем.
Обнорский, еще не веря в удачу, тут же взял быка за рога, положил на стол издателя штатное расписание и смету расходов. Вот сейчас, думал он, коммерсант посмотрит в графу «Итого» и скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53