И ради бога, не дуйся. У тебя так мало оснований дуться, неблагодарный ты тип. — Она опять взяла его руку, поднесла ее ко рту и медленно провела по ней губами.
— Не надо. — Палмер отдернул руку и посмотрел на едва видную двойную полоску помады. — Будь или невозможной, пли любящей. Не надо быть и тем и другим одновременно.
— Я могу быть только сама собой, — ответила она. Некоторое время они настороженно разглядывали друг друга. Потом уголок ее рта насмешливо приподнялся. — Для человека, так давно женатого, — произнесла она, — ты на редкость не сведущ в супружеской жизни.
— А ты?
— К сожалению, да. Эта штука изменчива. Двух одинаковых пар не найти. И у каждой пары она меняется из года в год. Но кончается все всегда одинаково. Как бы супружеская жизнь ни начиналась — как узаконенная страсть, или взаимное согласие, или обоюдное желание размножаться и растить детей, — она всегда кончается одинаково: соглашением между двумя умирающими стариками, у которых нет сил встретить смерть в одиночестве.
Палмер скорчил гримасу:
— До чего же увлекательные мысли высказывает Джинни Клэри.
— Ты бы перенес этот разговор гораздо легче, если бы время от времени сталкивался с некоторыми из этих полуночных мыслей с зазубренными краями.
— С зазубренными краями! Эта последняя была усыпана битым стеклом.
Она негромко рассмеялась:
— Может быть. Но ты сам знаешь, насколько это правда. Все мы, кому уже за сорок, понимаем это. Страна Увядание, город Закат. Но одинокие люди, вроде меня, сталкиваются с этим еще более резко, лицом к лицу.
— Чтобы столкнуться с чем-нибудь подобным лицом к лицу, — проворчал он, — тебе нужно очень сильно вытянуть шею.
— Да, но таким путем обычно узнаешь очень много полезных вещей. Ну, например, кто ты есть на самом деле. Испытываешь ли ты действительное влечение к тому, чем ты занят.
— О, — тихо произнес он. — Влечение?
Она посмотрела на него, лицо ее было абсолютно безжизненным.
— Я имею в виду к работе, Вудс. Я имею в виду к ЮБТК. Я не имею в виду…— Она сделала легкий взмах рукой. — Я бедное дитя трущобы. Нас множество, локтями пробивающих себе дорогу наверх. Сначала мы выясняем правила и кто их устанавливает. Потом придерживаемся этих правил. Вик Калхэйн сделал это в значительной степени по-своему. Он чувствует себя очень свободно в своем настоящем виде. Мак Бернс сделал это, по его мнению, на условиях, предоставленных ему теми, кто создает эти правила. Он бесится от того, что вынужден им подчиняться, и вот почему ему вообще это не удалось. Несмотря на его крашеные волосы. Я… я думала, что мне неплохо удался рывок из-за спин гонщиков, удалось пройти, так сказать, дуриком, как случается с негритянскими чемпионами-боксерами, и еврейскими учеными, и итальянскими певцами. Ты знаешь, существуют определенные дозволенные категории. У евреев более широкий выбор. Им не обязательно быть учеными. Они могут быть музыкантами, или комиками, или судьями. И вот какой я стала — вся для ЮБТК. Если не считать того, что, как оказалось, я не понимаю, не люблю этого занятия и не дорожу им. Может кончиться тем, что я брошу и сберегательные банки также. Но в настоящее время благодаря тебе я, кажется, стала банковским экспертом, и это дает большие деньги.
— Что это за правила, — спросил Палмер. — Кто их устанавливает?
— Детка-лапочка, — ответила Вирджиния, подражая голосу Бернса. — Неужели ты не знаешь? Ты устанавливаешь правила.
— Я?
— Ты и тебе подобные.
Он медленно кивнул:
— В общем, БАПы.
— Я не знала, что ты слышал этот термин.
Он криво усмехнулся:
— Подпольная организация утратила бдительность. Шифры попали в руки врага.
— Ладно. — Мгновение она казалась смущенной. Потом несильно тряхнула головой. — Тем не менее все совершенно ясно. Ничто не держит меня в ЮБТК. И поэтому я ухожу.
— Чепуха.
— Нет. Это правда.
— Просто вежливая, уклончивая чепуха.
— Нет. Это еще не вся правда. Но это правильно.
— Тогда давай зафиксируем оставшееся, — предложил Палмер.
— В этом нет нужды.
— Думаю, что есть.
— Тебе будет противно слушать, а мне противно говорить.
Палмер на секунду поднял руки.
— Ладно. Давай как можно быстрее пройдем через трудную часть. Ты хочешь выйти замуж. Я не могу жениться на тебе. Следующая ступень.
— Последняя остановка. — Она похлопала по его руке. — До свидания.
— Это же невозможно! — взорвался он. — Просто бессмысленно.
Она встала и посмотрела на него сверху вниз. Ее рука потянулась к волосам Палмера. Прикосновение ее пальцев к его виску напоминало дыхание холодного ветра. — Я должна быть очень прямой и жестокой, — сказала она вполголоса. — Я бы сказала, что твое чувство — оскорбленный эгоизм. Но тебе это все равно не помогло бы. Так что слушай: я связалась с тобой на слишком низком уровне, чтобы выносить близость дальнейшей работы с тобой в одном учреждении. Необходимость видеть тебя каждый день, даже минуту-другую слушать или нечаянно слышать твой голос, необходимость видеть твое имя, напечатанное на бумаге… Все это убивает меня. Прощай, дорогой.
Он встал.
— Мы можем?..
— Нет, мы не можем. Я не знаю, насколько сильной ты меня с-считаешь. — Ее голос сорвался, и она быстро отвернулась.
— Послушай, если бы я мог…
— Ты не можешь. — Она старалась говорить ровным голосом. — И в конце концов, Вудс, ведь это… очень л-ловкий ход. Все гениально просто. Понимаешь? Ты должен понять. Если я работаю на сберегательные банки…— На мгновение ее голос стал тише. Она с трудом глотнула. — Если я там, а ты в ЮБТК… я имею в виду магнитофонные записи, — добавила она сдавленным голосом.
— Что-о?
— И-их нельзя будет использовать. Они бы скомпрометировали представителя сберегательных банков. Меня. Ты идиот, для Бернса они теперь бесполезны. — Огромное рыдание, казалось, вот-вот вырвется из ее горла. Ее глаза в ужасе расширились. И прежде чем Палмер дотронулся до ее руки, Вирджиния побежала к двери и выскочила на улицу. Стараясь идти как можно быстрее, Палмер последовал за ней. Когда он оказался на улице, она уже садилась в такси. Он смотрел на ее стройные, гладкие ноги, на узкие лодыжки, плавно переходящие в красивые полные икры. Потом дверца такси захлопнулась, и она уехала. Он стоял без пальто на холодном вечернем воздухе. Было ли лучше, рассуждал Палмер, пробежать через бар? Помогли бы выигранные за счет этого несколько секунд остановить Вирджинию?
Глава шестьдесят четвертая
Повернув за угол к воротам дома Бернса, Палмер вдруг остановился и прислонился к блестящим белым кирпичам, ощущая щекой их колючую поверхность и с удивлением раздумывая, сможет ли он сделать следующий шаг.
Впереди него, на расстоянии с полсотни метров, за оградой слышен был шум уличного движения по автостраде Ист Ривер, а за ним частые всплески реки. Он чувствовал ее слегка мускусный запах — смесь морской и речной воды со всевозможными загрязнениями.
Он вспомнил, что уже когда-то был почти в такой же растерянности. Но в тот раз это случилось не тогда, когда ему до крайности был необходим ясный, холодный разум. Он чувствовал, что вовек не сможет сравниться с мастерской изворотливостью Бернса. Этот человек был экспертом-заговорщиком. И не только имел к этому способности, но и получал от интриганства совершенно очевидное удовольствие. Палмер понял, что сам он был не только дилетантом, но не имел даже любительского влечения к этому. Он мог довольно хорошо, кропотливым и упорным трудом плести интриги, но только если его толкала на это крайняя степень раздражения. Но ничто не смогло научить его относиться к интриганству как к естественному явлению общественной жизни. Вот так, стоя у стены и собираясь с мыслями, Палмер неожиданно подумал о других планетах, на которых, по мнению ученых, была совершенно отличная от земной атмосфера. Метан мог быть «воздухом», которым дышат существа других планет и вдыхают его так же легко, как земные существа — кислород. Но эти удушающие газы будут опасны для путешественников с Земли: вот так и нью-йоркская атмосфера интриг оказывается опасной для человека из другого города.
Но большинство из нас выучиваются дышать здесь, подумал Палмер. И процветать.
С этими мыслями он вошел в дом Бернса. Поднимаясь в лифте, он с опаской подумал о разговоре с Вирджинией. С опаской потому, что это могло нарушить ясность его мысли. Тем не менее, когда он доехал до этажа Бернса, он успел убедить себя, что завтра Вирджиния будет в другом настроении и что в любом случае ее решение не может быть окончательным.
Он поговорит с ней завтра утром. Все изменится. Дверь в квартиру Бернса была открыта, и когда Палмер позвонил, он услышал, как тот прокричал изнутри что-то нечленораздельное. Палмер вошел и закрыл за собой дверь.
— Вот это точность, детка! — воскликнул Бернс. — Только что принесли еду.
Палмер снял шляпу и пальто, принюхался — пахнет вкусно. Он прошел через гостиную в маленькую кухню, где Бернс расставлял блюда на столике в нише. — Ты любишь холодный laban? [Ливанское блюдо]
— Никогда не пробовал, — ответил Палмер. — На что это похоже?
— На ту единственную вещь, которая помогает переваривать настоящую ливанскую пищу.
— Что-что?
— Я решил не заказывать в «Шамборе». — Бернс выпрямился и ухмыльнулся Палмеру как-то многозначительно. — Я заказал все в маленьком ресторанчике на одной из Тридцатых улиц. Лучшие ливанские блюда западного района Бейрута. — Он указал на ассортимент белых картонных коробочек. — Шедевры кулинарного искусства, Вуди. Мы начнем с пробы салата из мозгов, очень питательно. Если это тебе не понравится, у меня есть babagannuji [Ливанское блюдо]… что-то вроде резаных баклажанов, рядом стоит hourus bitahini [Ливанское блюдо] — турецкий горошек, заправленный кунжутовым маслом, язык можно проглотить! Kebabs — это kibbi с urohomasa. Я попросил, чтобы их запекли в духовке. На десерт, лапа, у нас будет mubalbiah [Ливанские блюда], сорт драчены. И конечно, laban. Это что-то вроде простокваши, но заправленное оливковым маслом и сухой мятой.
Палмер долго стоял не двигаясь. Потом сел за стол.
— Если мне не понравится laban, — сухо произнес он, — у тебя есть пиво?
Они начали есть.
— Я приберег для тебя банкирский анекдот, — заявил Бернс, размахивая длинным куском соленого огурца.
— Коммерческий или сберегательный?
— Ты знаешь ирландские банки, — продолжал Бернс. — Большинство из них все еще принадлежит англичанам. Так вот английский банкир, как всегда в сюртуке, котелке и с тросточкой, приезжает в Дублин на ежегодную инспекцию. Он идет прямо в банк, понимаешь? 12 часов дня. Никого нет. Двери открыты, ящики касс выдвинуты, даже подвальный сейф и тот распахнут настежь. Кругом деньги. Никого нет, ни единой души. Он не на шутку рассердился. Шагает к ручке сигнала тревоги и дергает ее. Поднимается адский шум. Звонки! Сирены! Оглушающе! Он выбегает на улицу. Никто не останавливается. Люди проходят мимо, не глядя на него. Вдруг на другой стороне улицы открывается дверь кабачка и к банку направляется официант с четырьмя пинтами пива на подносе. — Бернс замолчал.
— Ну?
— Что ну? Смейся, ты нахал!
Палмер нахмурился, затем понял.
— Они… они использовали сигнал тревоги?..
— Для вызова официанта, — закончил Бернс и разразился оглушительным хохотом.
Палмер улыбнулся несколько болезненно:
— У тебя есть еще этот gannouji?
— Боже. Вот и рассказывай тебе анекдоты.
— Попробуй на Вике Калхэйне.
— Это он мне его рассказал, — признался Бернс. — Господи, Вуди, кончай дуться. Предполагалось, что эта встреча будет праздником любви.
— Чем-то вроде заключения мира?
— Я стараюсь компенсировать магнитофонную запись, лапа. Палмер скорчил гримасу и продолжал с аппетитом есть. Он проглотил немного острого кислого йогурта. — Что касается простокваши, ты прав. Она единственная вещь, которая помогает переварить все эти блюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— Не надо. — Палмер отдернул руку и посмотрел на едва видную двойную полоску помады. — Будь или невозможной, пли любящей. Не надо быть и тем и другим одновременно.
— Я могу быть только сама собой, — ответила она. Некоторое время они настороженно разглядывали друг друга. Потом уголок ее рта насмешливо приподнялся. — Для человека, так давно женатого, — произнесла она, — ты на редкость не сведущ в супружеской жизни.
— А ты?
— К сожалению, да. Эта штука изменчива. Двух одинаковых пар не найти. И у каждой пары она меняется из года в год. Но кончается все всегда одинаково. Как бы супружеская жизнь ни начиналась — как узаконенная страсть, или взаимное согласие, или обоюдное желание размножаться и растить детей, — она всегда кончается одинаково: соглашением между двумя умирающими стариками, у которых нет сил встретить смерть в одиночестве.
Палмер скорчил гримасу:
— До чего же увлекательные мысли высказывает Джинни Клэри.
— Ты бы перенес этот разговор гораздо легче, если бы время от времени сталкивался с некоторыми из этих полуночных мыслей с зазубренными краями.
— С зазубренными краями! Эта последняя была усыпана битым стеклом.
Она негромко рассмеялась:
— Может быть. Но ты сам знаешь, насколько это правда. Все мы, кому уже за сорок, понимаем это. Страна Увядание, город Закат. Но одинокие люди, вроде меня, сталкиваются с этим еще более резко, лицом к лицу.
— Чтобы столкнуться с чем-нибудь подобным лицом к лицу, — проворчал он, — тебе нужно очень сильно вытянуть шею.
— Да, но таким путем обычно узнаешь очень много полезных вещей. Ну, например, кто ты есть на самом деле. Испытываешь ли ты действительное влечение к тому, чем ты занят.
— О, — тихо произнес он. — Влечение?
Она посмотрела на него, лицо ее было абсолютно безжизненным.
— Я имею в виду к работе, Вудс. Я имею в виду к ЮБТК. Я не имею в виду…— Она сделала легкий взмах рукой. — Я бедное дитя трущобы. Нас множество, локтями пробивающих себе дорогу наверх. Сначала мы выясняем правила и кто их устанавливает. Потом придерживаемся этих правил. Вик Калхэйн сделал это в значительной степени по-своему. Он чувствует себя очень свободно в своем настоящем виде. Мак Бернс сделал это, по его мнению, на условиях, предоставленных ему теми, кто создает эти правила. Он бесится от того, что вынужден им подчиняться, и вот почему ему вообще это не удалось. Несмотря на его крашеные волосы. Я… я думала, что мне неплохо удался рывок из-за спин гонщиков, удалось пройти, так сказать, дуриком, как случается с негритянскими чемпионами-боксерами, и еврейскими учеными, и итальянскими певцами. Ты знаешь, существуют определенные дозволенные категории. У евреев более широкий выбор. Им не обязательно быть учеными. Они могут быть музыкантами, или комиками, или судьями. И вот какой я стала — вся для ЮБТК. Если не считать того, что, как оказалось, я не понимаю, не люблю этого занятия и не дорожу им. Может кончиться тем, что я брошу и сберегательные банки также. Но в настоящее время благодаря тебе я, кажется, стала банковским экспертом, и это дает большие деньги.
— Что это за правила, — спросил Палмер. — Кто их устанавливает?
— Детка-лапочка, — ответила Вирджиния, подражая голосу Бернса. — Неужели ты не знаешь? Ты устанавливаешь правила.
— Я?
— Ты и тебе подобные.
Он медленно кивнул:
— В общем, БАПы.
— Я не знала, что ты слышал этот термин.
Он криво усмехнулся:
— Подпольная организация утратила бдительность. Шифры попали в руки врага.
— Ладно. — Мгновение она казалась смущенной. Потом несильно тряхнула головой. — Тем не менее все совершенно ясно. Ничто не держит меня в ЮБТК. И поэтому я ухожу.
— Чепуха.
— Нет. Это правда.
— Просто вежливая, уклончивая чепуха.
— Нет. Это еще не вся правда. Но это правильно.
— Тогда давай зафиксируем оставшееся, — предложил Палмер.
— В этом нет нужды.
— Думаю, что есть.
— Тебе будет противно слушать, а мне противно говорить.
Палмер на секунду поднял руки.
— Ладно. Давай как можно быстрее пройдем через трудную часть. Ты хочешь выйти замуж. Я не могу жениться на тебе. Следующая ступень.
— Последняя остановка. — Она похлопала по его руке. — До свидания.
— Это же невозможно! — взорвался он. — Просто бессмысленно.
Она встала и посмотрела на него сверху вниз. Ее рука потянулась к волосам Палмера. Прикосновение ее пальцев к его виску напоминало дыхание холодного ветра. — Я должна быть очень прямой и жестокой, — сказала она вполголоса. — Я бы сказала, что твое чувство — оскорбленный эгоизм. Но тебе это все равно не помогло бы. Так что слушай: я связалась с тобой на слишком низком уровне, чтобы выносить близость дальнейшей работы с тобой в одном учреждении. Необходимость видеть тебя каждый день, даже минуту-другую слушать или нечаянно слышать твой голос, необходимость видеть твое имя, напечатанное на бумаге… Все это убивает меня. Прощай, дорогой.
Он встал.
— Мы можем?..
— Нет, мы не можем. Я не знаю, насколько сильной ты меня с-считаешь. — Ее голос сорвался, и она быстро отвернулась.
— Послушай, если бы я мог…
— Ты не можешь. — Она старалась говорить ровным голосом. — И в конце концов, Вудс, ведь это… очень л-ловкий ход. Все гениально просто. Понимаешь? Ты должен понять. Если я работаю на сберегательные банки…— На мгновение ее голос стал тише. Она с трудом глотнула. — Если я там, а ты в ЮБТК… я имею в виду магнитофонные записи, — добавила она сдавленным голосом.
— Что-о?
— И-их нельзя будет использовать. Они бы скомпрометировали представителя сберегательных банков. Меня. Ты идиот, для Бернса они теперь бесполезны. — Огромное рыдание, казалось, вот-вот вырвется из ее горла. Ее глаза в ужасе расширились. И прежде чем Палмер дотронулся до ее руки, Вирджиния побежала к двери и выскочила на улицу. Стараясь идти как можно быстрее, Палмер последовал за ней. Когда он оказался на улице, она уже садилась в такси. Он смотрел на ее стройные, гладкие ноги, на узкие лодыжки, плавно переходящие в красивые полные икры. Потом дверца такси захлопнулась, и она уехала. Он стоял без пальто на холодном вечернем воздухе. Было ли лучше, рассуждал Палмер, пробежать через бар? Помогли бы выигранные за счет этого несколько секунд остановить Вирджинию?
Глава шестьдесят четвертая
Повернув за угол к воротам дома Бернса, Палмер вдруг остановился и прислонился к блестящим белым кирпичам, ощущая щекой их колючую поверхность и с удивлением раздумывая, сможет ли он сделать следующий шаг.
Впереди него, на расстоянии с полсотни метров, за оградой слышен был шум уличного движения по автостраде Ист Ривер, а за ним частые всплески реки. Он чувствовал ее слегка мускусный запах — смесь морской и речной воды со всевозможными загрязнениями.
Он вспомнил, что уже когда-то был почти в такой же растерянности. Но в тот раз это случилось не тогда, когда ему до крайности был необходим ясный, холодный разум. Он чувствовал, что вовек не сможет сравниться с мастерской изворотливостью Бернса. Этот человек был экспертом-заговорщиком. И не только имел к этому способности, но и получал от интриганства совершенно очевидное удовольствие. Палмер понял, что сам он был не только дилетантом, но не имел даже любительского влечения к этому. Он мог довольно хорошо, кропотливым и упорным трудом плести интриги, но только если его толкала на это крайняя степень раздражения. Но ничто не смогло научить его относиться к интриганству как к естественному явлению общественной жизни. Вот так, стоя у стены и собираясь с мыслями, Палмер неожиданно подумал о других планетах, на которых, по мнению ученых, была совершенно отличная от земной атмосфера. Метан мог быть «воздухом», которым дышат существа других планет и вдыхают его так же легко, как земные существа — кислород. Но эти удушающие газы будут опасны для путешественников с Земли: вот так и нью-йоркская атмосфера интриг оказывается опасной для человека из другого города.
Но большинство из нас выучиваются дышать здесь, подумал Палмер. И процветать.
С этими мыслями он вошел в дом Бернса. Поднимаясь в лифте, он с опаской подумал о разговоре с Вирджинией. С опаской потому, что это могло нарушить ясность его мысли. Тем не менее, когда он доехал до этажа Бернса, он успел убедить себя, что завтра Вирджиния будет в другом настроении и что в любом случае ее решение не может быть окончательным.
Он поговорит с ней завтра утром. Все изменится. Дверь в квартиру Бернса была открыта, и когда Палмер позвонил, он услышал, как тот прокричал изнутри что-то нечленораздельное. Палмер вошел и закрыл за собой дверь.
— Вот это точность, детка! — воскликнул Бернс. — Только что принесли еду.
Палмер снял шляпу и пальто, принюхался — пахнет вкусно. Он прошел через гостиную в маленькую кухню, где Бернс расставлял блюда на столике в нише. — Ты любишь холодный laban? [Ливанское блюдо]
— Никогда не пробовал, — ответил Палмер. — На что это похоже?
— На ту единственную вещь, которая помогает переваривать настоящую ливанскую пищу.
— Что-что?
— Я решил не заказывать в «Шамборе». — Бернс выпрямился и ухмыльнулся Палмеру как-то многозначительно. — Я заказал все в маленьком ресторанчике на одной из Тридцатых улиц. Лучшие ливанские блюда западного района Бейрута. — Он указал на ассортимент белых картонных коробочек. — Шедевры кулинарного искусства, Вуди. Мы начнем с пробы салата из мозгов, очень питательно. Если это тебе не понравится, у меня есть babagannuji [Ливанское блюдо]… что-то вроде резаных баклажанов, рядом стоит hourus bitahini [Ливанское блюдо] — турецкий горошек, заправленный кунжутовым маслом, язык можно проглотить! Kebabs — это kibbi с urohomasa. Я попросил, чтобы их запекли в духовке. На десерт, лапа, у нас будет mubalbiah [Ливанские блюда], сорт драчены. И конечно, laban. Это что-то вроде простокваши, но заправленное оливковым маслом и сухой мятой.
Палмер долго стоял не двигаясь. Потом сел за стол.
— Если мне не понравится laban, — сухо произнес он, — у тебя есть пиво?
Они начали есть.
— Я приберег для тебя банкирский анекдот, — заявил Бернс, размахивая длинным куском соленого огурца.
— Коммерческий или сберегательный?
— Ты знаешь ирландские банки, — продолжал Бернс. — Большинство из них все еще принадлежит англичанам. Так вот английский банкир, как всегда в сюртуке, котелке и с тросточкой, приезжает в Дублин на ежегодную инспекцию. Он идет прямо в банк, понимаешь? 12 часов дня. Никого нет. Двери открыты, ящики касс выдвинуты, даже подвальный сейф и тот распахнут настежь. Кругом деньги. Никого нет, ни единой души. Он не на шутку рассердился. Шагает к ручке сигнала тревоги и дергает ее. Поднимается адский шум. Звонки! Сирены! Оглушающе! Он выбегает на улицу. Никто не останавливается. Люди проходят мимо, не глядя на него. Вдруг на другой стороне улицы открывается дверь кабачка и к банку направляется официант с четырьмя пинтами пива на подносе. — Бернс замолчал.
— Ну?
— Что ну? Смейся, ты нахал!
Палмер нахмурился, затем понял.
— Они… они использовали сигнал тревоги?..
— Для вызова официанта, — закончил Бернс и разразился оглушительным хохотом.
Палмер улыбнулся несколько болезненно:
— У тебя есть еще этот gannouji?
— Боже. Вот и рассказывай тебе анекдоты.
— Попробуй на Вике Калхэйне.
— Это он мне его рассказал, — признался Бернс. — Господи, Вуди, кончай дуться. Предполагалось, что эта встреча будет праздником любви.
— Чем-то вроде заключения мира?
— Я стараюсь компенсировать магнитофонную запись, лапа. Палмер скорчил гримасу и продолжал с аппетитом есть. Он проглотил немного острого кислого йогурта. — Что касается простокваши, ты прав. Она единственная вещь, которая помогает переварить все эти блюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110