Она, стало быть, заходит, предлагает сайду, пикшу, палтуса. Я ей - пуд, на пуд. Она смеется, зубы белые, волос белый, в золото отдает. А сама такая крепкая, ладная. Блаведрю пакорна, этта гротта дорогли, продатли биллиар. Дорого, значит, давай дешевле. Я дураком прикидываюсь: не понимаю, что говоришь - как спрек? Моя нет форшта. Дорогая мука в этом году - грота дорогли мукка по Рюслань ден орь. А сам так и любуюсь на нее. Она головой качает: твоя нет санферди спрек, прощай, рюсьман. Врешь, говорит, прощай, русский и, вроде, как уходить собирается. Тут я опомнился, за руку ее хватаю, ладно, говорю, бери дешевле - биллиар. Ну. Ударили с ней по рукам. Я ей муку на телегу погрузить помог. Смотрю, а она тоже, вроде как, интерес ко мне проявляет. Ну, доехали с ней до дома ее, чайку попили. Цай дрикки. Так и остался у ней на три дня. А чего мне - холостой был. И после в каждый приезд как продам муку, сразу к ней. Гуннар смеется: женись, говорит, вместе рыбу ловить станем, да с русскими торговать. Шесть лет вот так мы с ней. Даже не поругались ни разу. А потом война, будь она неладна. А в пятнадцатом году немецкие подлодки возле Норвегии пошаливать стали. Я сам раз едва ушел - из пушки стреляли, паразиты. Потом революция и все. Потерял я свою Гудрун.
Евсеич выколотил трубку в пустую консервную банку, и принялся набивать снова.
- Это что же, - сказал Шамшулов, - почти, что родственники за границей? Да еще мукой спекулировал, а?
В кают-компании повисло тягостное молчание. Кривокрасов закусил губу.
- Когда это было-то, - пробурчал Гордей Михеевич, - уж тридцать лет прошло.
- А за всякие-разные дела с заграницей срока давности нет, - поводил пальцем у него перед носом старший инспектор.
- Товарищ Шамшулов, - Назаров поднялся с места, - пойдем-ка, подышим на палубе. Разговор к тебе есть.
- Пойдем, товарищ лейтенант, - Шамшулов с готовностью встал из-за стола, набросил на плечи шинель и, пошатываясь, вышел за ним.
Евсеич, хмыкнув, посмотрел им вслед, покачал головой, но промолчал. Лада положила ладонь ему на руку.
- Давайте я помогу вам здесь прибрать.
- Еще чего не хватало, - возмутился старик, - ты, красавица, пассажирка, а не матрос. И слава богу: женщина в команде - не приведи господь! Венька уберет, заодно и закусит. Он только что смениться должен был. Гордей, - позвал он механика, - как из Губы выйдем, полным ходом пойдем. Машина в порядке?
- Полным, не полным, а больше десяти узлов не даст наш «Самсон». Тебе что: вынь, да положь ему полный ход, а отвечать мне.
- Так иди в машину, чего расселся?
- Сам знаю, - проворчал Михеич, поднимаясь.
Оставшись втроем, посидели еще немного. Кривокрасов с капитаном выпили еще по рюмочке. Потом Лада почувствовала, что глаза слипаются - сказалась бессонная ночь и, извинившись, ушла в свою каюту.
- Хорошая девка, - сказал Евсеич, когда за ней закрылась дверь, - вы уж там ее не обижайте.
- Не обидим, - пообещал Михаил.
- Я смотрю, Сашке она по сердцу пришлась. Ты-то не ревнуешь?
- Не по мне она, - усмехнулся Кривокрасов, - хороша Маша, да не наша.
- И то правильно, найдешь себе еще, какие твои годы, - одобрил старик. - Нет хуже, когда мужики из-за бабы грызутся.
Делать на корабле было нечего. После обеда все разошлись, кто куда. Евсеич заставил палубных матросов что-то красить на корме, Шамшулов после разговора с Назаровым в кают-компанию не вернулся, ушел в каюту. Лейтенант с Кривокрасовым спустились в трюм - во время стоянки Евсеич загрузил товары для поселков на Новой земле и Назаров пошел отобрать то, что приготовлено было для лагеря. Лада подремала в каюте, но качка мешала заснуть и она зашла в рубку. Вениамина уже сменили, и за штурвалом стоял заспанный мужик в ватнике. Зевая во весь рот, он равнодушно покосился на девушку, спросившую разрешение взять бушлат.
- Бери, раз Евсеич разрешил, мне то чего.
Лада прошла поближе к носу корабля. Ветер гнал рваные тучи, волны бежали навстречу «Самсону», словно старались остановить его. Море казалось темным, но, перегнувшись через борт, Лада обнаружила, что вода очень прозрачная. Если корабль на несколько минут освещало солнце, то можно было видеть, как его лучи пронзают воду, постепенно угасая на глубине. Пахло йодом и солью. «Самсон» шел ввиду берега, слева до горизонта была сплошная водная гладь, усеянная белыми барашками, а справа низкий берег, кое-где поросший чахлыми деревьями и кустарником. Дюны, покрытые редкой травой, казались застывшими штормовыми волнами, море лениво облизывало пляжи с белым, как снег песком. Дальше темнел сосновый лес, изредка проплывала мимо деревня с темными бревенчатыми избами, с мостками над водой, с вытащенными на берег лодками. Избы казались угрюмыми, словно привыкли к зимним холодам и не верили в приход весны.
- Что, любуешься? - незаметно подошедший Евсеич встал рядом, - старинные поморские деревни. Отсюда и за рыбкой ходили, и торговать к норвегам, и до Карского моря добирались. На таких баркасах ходили, что сейчас сказать кому - и не поверят. Ничего не боялись: ни моря, ни стужи. Зверя били, земли открывали. В своей постели редко кто из поморов помирал - море забирало.
- Я думала, здесь скалы, а тут берег плоский, сосны. Как под Москвой, только, конечно, побольше, повыше.
- Скалы с Терского берега, красавица. Вот когда Горлом пойдем, это пролив между Белым морем и Баренцевым, покажу скалы. Но ты не думай, не так уж у нас и холодно зимой. Конечно, может пообвык я. На Новой Земле не в пример студенее. А тут море нас греет. Он пока остынет - тепло земле отдает. Сильных морозов, почитай, до февраля не бывает. Зато и весна поздняя - пока море согреется. Бывает и в июне лед под берегом стоит, припай. Поглубже-то на берег леса темные, озера встречаются. Летом, к августу, такая красота - иной раз дух захватывает. Только комарья да гнуса прямо пропасть. Житья не дают, кровососы.
Справа по борту, метрах в тридцати от корабля вынырнуло из воды что-то круглое. Евсеич показал чубуком трубки.
- Во, видишь? Тюлень. Далеко заплыл. Они обычно на скалах сидят. На Моржовце их видимо-невидимо. Аж берег шевелится. Вон, гляди, белухи.
Небольшое стадо белух пересекло курс, направляясь в сторону моря. Изредка над поверхностью показывалась почти белая спина животного, казавшегося под водой бирюзовой.
- Не любят их рыбаки, - проворчал старик, - рыбы жрут не сосчитать. Хуже только касатки.
На палубе показался механик, окликнул капитана. Евсеич поинтересовался, как машина. Они отошли в сторону, чтобы, как поняла Лада не смущать ее специфическими выражениями. По долетавшим словам, выходило, что если до вечера машину не наладят, то Евсеич лично ее разберет и покидает за борт, а ближайшей деревне даст дармоедам коленом под зад, наймет мужиков, поставит парус и толку будет намного больше. Механик, гулко стукая кулаком в грудь, клялся, что к вечеру все будет работать как часы, и если «Самсон» не полетит над волнами, «аки альбатрос», то механик с сего дня будет вместо спирта потреблять мазут в тех же количествах. На том и порешили. Михеич скрылся в машине, а капитан, покрасневший после спора, покосился на Ладу и ушел в рубку. Как поняла девушка, пришло время «марсофлотского» чая.
Вечером, как и обещал Евсеич, Двинская Губа осталась за кормой, и корабль лег на новый курс, входя в Горло. Пассажиры вышли из кают, даже Шамшулов, трезвый и мрачный, присоединился ко всем. Ветер развеял облака, блеклое солнце скатилось к западу. Слева, сквозь вечернюю дымку, можно было различить высокие скалистые берега Терского берега. «Самсон» прибавил ход - это ощущалось по дрожи палубы под ногами, короткие волны бились в борта.
Назаров принес оленью парку и заставил Ладу одеть ее. Избегая встречаться с ней глазами, он встал рядом.
- А какое лето на Новой Земле, товарищ лейтенант Государственной Безопасности? - спросила она, кутаясь в олений мех.
- Прежде всего, зовите меня Александром Владимировичем. Договорились?
- Договорились.
- Я на Новой Земле всего два месяца, Лада Алексеевна. Лета еще не видел, но зимы уже хлебнул. Надо вам сказать - с непривычки там ох как непросто.
- А прежний начальник?
Назаров сделал паузу, поискал по карманам папиросы. Лада поняла, что он подбирает слова, не желая то ли пугать ее, то ли просто обдумывает, как преподнести ей неприятные известия.
- Прежний начальник погиб, - наконец сказал он, - трагический случай.
Назаров мельком взглянул на девушку, проверяя впечатление от своих слов и вдруг у нее в голове пронеслись образы. Она словно видела все глазами Назарова.
Скалистый берег, борт «Самсона» возле кромки льда, какие-то люди готовят упряжку. Перед глазами мелькают лапы запряженных лаек, колышутся пушистые хвосты, ледяной ветер, колючий снег в лицо. Вот сквозь метель проступает вышка, ворота, примыкающий к ней забор из колючей проволоки. Барак, виноватые лица солдат. Холодное помещение, в щели дощатых стен намело снег, на земляном полу чья-то порванная одежда, заскорузлая, покрытая коричневой коркой. Это кровь… Вкрадчивый голос, лицо, глаза в круглых очках, седые волосы. «Все зависит от вашей позиции, товарищ лейтенант. Мы готовы сотрудничать». Снова окровавленная одежда, что-то торчит из нее, белея среди обрывков одежды. Коленный сустав и голень с обрывками кожи и сухожилий…
- Что с вами, Лада Алексеевна, - Назаров с тревогой заглянул ей в лицо.
- Его убил зверь, - прошептала девушка, глядя на него расширившимися глазами, - да?
Лейтенант приоткрыл рот, папироса прилипла к нижней губе. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Взгляд Лады будто проникал в сознание Назарова, перебирая мысли, искал нужные ответы и получал их независимо от желания лейтенанта. Он почувствовал, как по спине побежали мурашки, тряхнул головой, отгоняя наваждение.
- Кто вам сказал?
- Никто, - тихо ответила она, - я словно увидела все это: берег, нарты, собаки бегут. Потом лагерь и обрывки одежды. Это его?
Назаров закусил папиросу до боли в зубах. Чертовщина какая-то. Эта девушка такая же, как и те, что ждут ее приезда в лагере. «Бестиарий». Лучше не думать об этом.
- Да, вы правы, - сказал он, - начальника лагеря разорвал белый медведь. Это случается. Иногда они подходят очень близко.
Резкие пронзительные крики чаек вдруг показались Ладе предвестником несчастья. Странно, этот человек, к мыслям которого она сейчас прикоснулась, был ей небезразличен, несмотря на то, что, по сути, он являлся ее тюремщиком. В его власти ее дальнейшая судьба, сама жизнь, но Лада не ощущала беспокойства по этому поводу. Что-то подсказывало ей, что Назаров с самой первой встречи относится к ней совсем по-другому, нежели к попутчикам, или оставшимся в лагере заключенным. Мимолетное чувство нежности, желания защитить ее проскользнуло в его мыслях, словно далекая зарница в хмурый ненастный вечер.
- Ну, молодежь, налюбовались? - занятые разговором, они и не заметили, как подошел Евсеич, - закат у нас до-олгий, а ночь короткая. Звезд можете и не увидеть. А потом, как к северу подымемся, так ночи и вовсе не станет. Вот, как Канин Нос пройдем, так и все - круглые сутки белый день. Да. Ты-то, Сашок, знаешь уже, а ты привыкай, красавица. Перекусить никто не желает? - он повысил голос, оглядел пассажиров, - а то прошу в кают-компанию.
На ужин была жареная треска, салат из водорослей, моржатина. Выпили по рюмке настойки. За столом царила тишина, даже словоохотливый Евсеич был на удивление молчалив.
Когда все стали выбираться из-за стола, он, закурив трубку, сказал:
- Ну, значит так - вместе нам, стало быть, суток пять, а то и поболее, жить. Так, что порядок такой: завтрак в восемь, обед в два, ужин - в семь по-местному. Попрошу не опаздывать, ждать не будем. Тут у нас не курорт. Гордей, как машина?
- Порядок, - пробурчал механик.
- Значит, так и будет: через неделю сойдете на берег и живите, как знаете, а пока всем слушать меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49