Михаил пожал плечами. Что он мог рассказать о Белозерской. Да, практически, ничего, хоть и производил тот злосчастный арест и конвоировал ее на всем пути от Москвы до Архангельска.
- Странная девушка, но, по-моему, неплохая, - сказал он.
- Чем же странная?
- Ну, например, говорит, что предвидела свой арест. Буквально, во сне видела. Даже знала мое имя-отчество.
Назаров хмыкнул, посмотрел вдаль, где серые волны смыкались с облаками.
- Это еще ничего, - сказал он задумчиво. - Это ты так говоришь, пока в лагере не побывал.
Корабль сменил курс, пошел вдоль низкого, поросшего соснами берега. Мимо прошел танкер, глубоко сидящий в воде, еще два крупных судна, протащился буксир, выбрасывая в воздух клубы черного дыма. Волнение усилилось, брызги летели через борт, ветер относил их в лицо, чайки жалобно кричали, кружась над головой. «Будто плачут», - подумал Кривокрасов. Смотреть, кроме волн, было не на что и они, не сговариваясь, пошли в рубку. Кривокрасов шел первым, открыл дверь и вытаращил глаза: Лада Белозерская стояла у штурвала, а парнишка в ватнике, прижав руку козырьком к глазам, командовал ей.
- Два румба вправо. Так держать. Прямо по курсу пиратская бригантина, на абордаж, орлы!
- Есть капитан, - откликнулась девушка, увидела вошедших Назарова с Кривокрасовым и, рассмеявшись, тронула ладонью рулевого, - Веня, нас самих на абордаж взяли.
Смутившись так, что покраснели уши, парень перехватил у нее штурвал, проверил по компасу курс и стал напряженно вглядываться вперед, хотя смотреть, особо, было не на что.
- Ой, вы только Никите Евсеевичу не говорите, - попросила Лада.
- Не скажем, - усмехнулся Назаров, - а где он.
- В машинное отделение пошел, - ответил рулевой.
- Ну, пойдем и мы, поищем капитана. Вы с нами, Лада Алексеевна?
- Да. Пока, Веня, не скучай.
- Нам скучать некогда, - солидно ответил паренек, - мне еще три склянки стоять до смены.
Выходя из рубки, Лада увидел судовой колокол, и протянула руку к нему.
- Смотрите, колокольчик!
- Не надо звонить, Лада Алексеевна, - Назаров перехватил ее руку, - это рында, по ней происходит смена вахты на судне, если я правильно понял объяснения Евсеича.
Он почувствовал под пальцами нежную кожу ее ладони, увидел ее распахнутые удивленные глаза, и что-то оборвалось у него в груди. Он ощутил, что краснеет и смутился, тем более, что и девушка замерла, не отводя от него широко раскрытых глаз.
Кривокрасов, уже спустившийся по трапу, обернулся, чтобы помочь ей спуститься и так и застыл с протянутой вверх рукой.
Они стояли, не в силах оторвать глаза друг от друга, словно только сейчас впервые увидели друг друга и время бежало мимо, а они не замечали ничего вокруг. Ни Кривокрасова, ни обернувшегося от штурвала Вениамина, ни Евсеича, появившегося на палубе. Они тонули друг в друге, как в штормовом море и даже не пытались спастись, избавиться от наваждения.
Старик, мигом оценивший ситуацию, подтолкнул Кривокрасова вбок, показывая на замерших Ладу и лейтенанта. Михаил пожал плечами: мол, чего делать то? Окликнуть - напугаешь только.
- Вот когда я в одна тыща седьмом годе, - гулко откашлявшись, начал Евсеич, - пришел в Киркинес муку продавать…
Назаров опомнился первым: он выпустил руку девушки, покраснел и отступил назад, едва не сорвавшись с трапа.
- Прошу прощения, Лада Алексеевна. Я…, я…, позвольте, я помогу вам спуститься.
- Ничего, я тоже…, спасибо. У меня просто закружилась голова, - стараясь не встречаться с ним глазами, сказала Лада.
- А теперь прошу всех в кают-компанию, - провозгласил Евсеич, разряжая обстановку, - угощу вас со всем североморским радушием!
Если на палубе запах рыбы только слегка чувствовался, то в помещениях он просто висел в воздухе. Заметив, как Кривокрасов поморщился, покрутив носом, Евсеич поднял вверх указательный палец.
- Заслуженное судно, наш «Самсон», товарищи. Еще до революции рыбку на нем ловили. Он, хоть и помоложе меня будет, а тоже хлебнул лиха.
- Старше тебя только Ноев ковчег, - сказал невесть откуда появившийся пожилой моряк в замасленной тельняшке, широченных брюках-клеш и заломленной на затылок грязной фуражке.
- Наш механик, - представил его Евсеич, - язва необыкновенная. Откликается на прозвище «Михеич», если трезвый. А ежели под градусом - требует, чтобы величали по имени-отчеству: Гордей Михеевич. Мы, вот решили по флотской традиции, угостить дорогих гостей. Идешь, Михеич?
- А в машине кто будет? - сварливо спросил его механик.
- Так Степан, поди, отоспался за целые сутки, что стояли. Вот его и пошлем.
- Он вал от манометра не отличит. Потопит тебя вместе с «дорогими гостями», - передразнил капитана Михеич, - и булькнуть не успеешь.
- Ничего, авось за час-другой не потопит. Ну, прошу, - он распахнул дверь, - наша кают-компания!
Молодой парень, развалясь сидевший во главе стола, вскочил и вытянулся, торопливо что-то дожевывая.
- Все готово, Никита Евсеевич, - невнятно отрапортовал он, кивнув на накрытый стол.
- Вижу, - сказал Евсеич, - а ты, значит, уже строганинкой закусываешь?
- Дык…
- Ладно. Иди пока в машину, Михеича сменишь на час-другой.
- Смотри там, не трогай ничего, - добавил механик.
Парень выскочил из кают-компании, забухал сапогами, скатываясь по трапу.
- Молодой, глаз да глаз за ним, - проворчал Евсеич, - помощник механика списался осенью - ребенок родился, говорит: к дому поближе устроюсь. Мы ж всю навигацию вокруг Новой Земли крутимся.
В каюте было тепло. Сняв шинель, Назаров помог освободиться от пальто Ладе. Евсеич рассадил всех, командуя по праву старшего. Как-то так получилось, что Лада оказалась рядом с Назаровым. Евсеич, естественно, сидел во главе стола, рядом механик и, возле двери Кривокрасов. Капитан ухватил стоявшую на столе литровую бутыль с зеленоватой жидкостью.
- Наша, фирменная, - похвастал он, - на целебной водоросли настоена.
- Минутку, - остановил его Кривокрасов, - надо бы старшего инспектора позвать, а то не по-русски как-то получается.
- Ну, так сбегай, позови, - недовольно сказал Евсеич, - только быстро - семеро одного не ждут.
Михаил поднялся на палубу. Дымка рассеялась, облака, гонимые свежим ветром, поредели, и в просветах показалось непривычно бледное солнце. Освещая море в просветы туч, оно сделало его пятнистым. Там, куда падали солнечные лучи вода казалась зеленой, как уральский малахит, с прозрачными сверкающими гребнями, в тени облаков волны были серыми, неприветливо-холодными. Дверь в каюту была закрыта, Кривокрасов без стука отворил ее и резко остановился: в каюте витал запах коньяка и табачного дыма, Шамшулов, стоя на коленях, копался в его чемоданчике.
- А я это…, того…, - пробормотал старший инспектор, - доверяй, но проверяй, - он нервно хихикнул. - Едем далеко, от земли отрезаны будем. Как в песне: зимовать в дале-о-ко море посылала нас страна, - попытался он спеть дребезжащим тенорком.
- Ах ты, крыса, - чувствуя, что бешенство захлестывает его, Михаил шагнул в каюту и прикрыл за собой дверь.
- Но-но, - Шамшулов отскочил к иллюминатору и Кривокрасов увидел зажатый в его руке «Вальтер», - стой, где стоишь, сержант. Откуда у тебя не табельное оружие?
- Не твое дело.
- А если я лейтенанту доложу? - криво улыбнулся инспектор. - Давай так: я молчу про пистолет, а ты мне освещаешь, кто чем дышит, кто с кем о чем говорит. Мы ж одно дело делаем, Миша, - в голосе Шамшулова прозвучали задушевные нотки, - лейтенант, скажу тебе по секрету, сам вроде как ссыльный. Уж я-то знаю. Вот и считай: личный состав в лагере разложился от безделья, зеки - сам понимаешь, чуждый нам элемент. Раздавят нас поодиночке, Миша.
- У меня встречное предложение: ты сейчас кладешь пистолет на стол, приносишь извинения и тогда, может быть, я забуду о твоих словах.
Лицо инспектора исказилось от злости, глаза сузились.
- Не ту сторону выбираете, товарищ Кривокрасов, - сказал он, покачивая оружием.
- Клади ствол и выметайся.
- Ну, как знаешь, - процедил Шамшулов.
Бросив «Вальтер» на столик он бочком выбрался из каюты.
- Стой. Там в кают-компании все собрались, тебя только ждали.
- Зачем?
- Моряки угощают. С тобой за одним столом сидеть противно, да выносить сор из избы не хочется. Но если что замечу - пеняй на себя.
Кривокрасов убрал вещи в чемодан, положив пистолет на самое дно, и вернулся в кают-компанию.
Евсеич встретил их приветственным взмахом руки.
- Ну, наконец-то. За смертью тебя посылать. У всех налито?
- У всех, у всех, - пробурчал механик.
- Ну, тогда, - Евсеич поднялся из-за стола, - за…
- За товарища Сталина, - провозгласил Шамшулов, вставая с места.
Лада замерла, глядя в тарелку, механик, пробурчав что-то, залпом опрокинул рюмку. Назаров поднялся, чокнулся рюмками с инспектором и, глядя ему в глаза, медленно выпил настойку. Пожевав губами, Евсеич кивнул.
- Ну, будем здоровы.
На столе преобладали блюда из рыбы: золотился копченый палтус, лежала прозрачной горкой в миске строганина из нельмы, заливное из трески подрагивало в большом противне. Евсеич, утерев усы, предложил всем отведать салат из водорослей на капустном рассоле.
- Это значит, косят ее, водоросль, как траву и сушат на камнях, ага. Так после целый год хранить можно. А понадобилась - рассолу добавил: хошь из-под капустки, а хошь из-под огурцов и вот те нате, будьте любезны. Витаминов - больше чем в цитрусе, точно говорю. Предки наши, поморы, которые далеко ходили, завсегда старались ее с собой брать - от цинги первое средство.
- А это что такое? - Шамшулов, потянув носом, подтащил к себе блюдо с жареным мясом. Прожевав, одобрительно кивнул, - неплохо живете, товарищи моряки - свинина, понимаешь.
- Моржатина, - поправил его Михеич, - где ж тут свиней разводить. Да и некогда.
- Тьфу, мерзость, - скривился инспектор.
- Это вы напрасно, товарищ Шамшулов, - сказал Назаров, - хотя, поживете месяц на Новой Земле, привыкнете. Там, кроме моржового и тюленьего мяса другого нет. Правда, есть еще олени в тундре, но охота запрещена.
- Край света, - пробурчал Шамшулов.
Лада обмакнула полоску строганины в соус, пожевала и, проглотив, задышала часто открытым ртом. На глазах у девушки выступили слезы. Назаров спешно налил ей стакан воды из чайника. Евсеич, посмеиваясь в усы, погрозил пальцем.
- Что, соус острый? Сам делал. Он у нельмы вкус не отобьет, а бодрости добавит. Ну, Михеич, чего сидишь, как у праздника? Наливай.
Выпили по второй. По кораблю разнесся звон судового колокола. Кривокрасов откусил копченого палтуса, жалея, что нет пива. Шамшулов, развалившись, оглядывал всех сонными глазами - крепкая настойка вдобавок к коньяку, выпитому в одиночку в каюте, ударила в голову.
- Никита Евсеевич, а что это ты про Норвегию рассказывал? - спросил Кривокрасов, - что, ходил туда?
- О-о, сколько раз. До революции, конечно, - покосившись на Шамшулова, добавил старик. - Да, ходил туда, ходил, а раз встретил любовь свою.
- Расскажите, Никита Евсеевич, - попросила Лада.
Старик стал не спеша набивать трубку, как бы вспоминая давние годы.
- Вот, значит, в одна тыща седьмом году, как сейчас помню. Привез я муку в Киркинес, ага. На рыбу у норвегов торговать. Это куда выгоднее было, чем самим-то ловить. Вот, пристал, значит. Смотрю, а дружка-то моего, Оле-Гуннара, нет. А поджидает меня на пирсе баба какая-то…, женщина, стало быть, - поправился он, взглянув на Ладу. - И говорит: Гуннар, мол, загулял, третий день из кабака вытащить не можем, а я вдова его брата, Гудрун. Давай, говорит, со мной торговать. А мне-то еще лучше, думаю, объеду бабу на кривой козе…
- Это по-каковски ты с ней разговаривал-то? - ковыряясь в зубах спичкой, спросил Шамшулов.
- А черт его знает. Не по-русски, это точно. Может, по ихнему. Но, понимали друг друга, и ладно. Вот начинаем торговаться. Она мне: как твоя мукка, как твоя группа? То есть: мука есть, крупа есть? А я отвечаю: да, моя харь этта, давай по шип ком - есть, говорю, все, заходи на корабль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49