"А Веефомита-то, кажется, больше нет, - догадался он и содрогнулся, и никто не разберется - есть он или нет его. Поспешил дурачок, натворил дурачок. Зинка, видишь ты, картинка, прозвище корабельное..."
Тут он остановился посреди улицы, словно вслушиваясь в какой-то поразивший его звук, пробормотал вслух безобидную ругань в собственный адрес и побежал назад.
"Сейчас я проконсультируюсь, сейчас все выяснится, только бы не разрезали, хотя и это не беда."
В эти полдня он увидел много калужских врачей, которым назадавал не один десяток вопросов, каких-то глупых и бесполезных, на которые они не стали бы отвечать (кому-нибудь другому), но ему объясняли простейшее, потому что знали о чудачествах Кузьмы Бенедиктовича и уважали его за украшающие город аттракционы. "Кузьма Бенедиктович, когда же вы нас снова рассмешите и чем?" - спрашивали они на прощанье, и он торопливо говорил, что скоро он установит в парке шкатулку, войдя в которую, можно будет увидеть мир глазами медвежонка коала. "Скорей бы уж", - вздыхали ему в ответ.
И только поздним вечером он оказался у Зинаиды.
Здесь, как и всегда, дым стоял коромыслом. Сегодня обсуждались политические свершения. Естественно, что больше всех ораторствовала говорящая трибуна. Самостоятельная женщина выражала опасения, голодная говорила "посмотрим", спортсмен твердил "наконец-то, господи, вот что значит необходимость", властьимеющий бестонно и громко заявил "дождались", а сытая женщина привела сытого мужчину и они слушали молча. У больного что-то болело и он кисло махал рукой: "все это слова!" Соответственно природе вели себя остальные, а женщина-фирма подсчитывала что-то в своем блокнотике. Зинаида стреляла глазами и слушала всех очень серьезно. Был здесь и Раджик, он требовал убрать всех старых пердунов с кресел, и многие морщились от его любимого словечка. Он как раз и был нужен Кузьме Бенедиктовичу, который, потоптавшись у двери, поманил сына к себе и стал что-то шептать ему на ухо.
- Вы о чем там, милые мои папочки? - оскорбилась Зинаида. - Как, собственно, вы, Кузьма Бенедиктович, относитесь к происшедшему?
- Отлично! Очень рад! Все так здорово! - отрапортовал он. - Извините, я заберу Раджика.
- Вы собираетесь меняться? - спросила трибуна.
- Или вы будете оставаться в стороне? - продолжил спортсмен.
- Сознание, - сказала женщина-фирма, и Кузьма Бенедиктович сосредоточился, чтобы достойно и мирно ответить, но его выручила Зинаида. Она расхохоталась:
- Чепуха все! Искусство главное, а это все возня!
- Не скажите, - возразила говорящая трибуна. Это было первое категоричное возражение Зинаиде, и оно прозвучало символически. - Вы, Зинаида, в обществе, и общество с вами, творящей, может сделать все, что захочет.
- Да я уже это испытала, - воскликнула Зинаида, и это было правдой: её раз держали в КПЗ за проживание без документов. - Да что такое ваша политика в сравнении с истиной!
- Да, будь другие времена, - в ужасе прошептал властьимеющий, - с вами бы чикаться не стали, и что тогда ваши истины и искусство!
Общество загудело.
- Хмы, - услышал Кузьма Бенедиктович уже в коридоре и удивился, что не приметил человека всегда говорящего "хмы".
Прежде всего, Кузьма Бенедиктович попросил Раджа не задавать вопросов и дать взаймы два рубля. У Раджика оказался рубль. "Не заметит", - махнул рукой Бенедиктович.
Уже стемнело, когда они очутились у дверей мрачного здания.
- Будешь брать за ноги, - предупредил сосредоточенный Кузьма Бенедиктович и толкнул дверь.
Раджик дрожал. Если бы у него имелась пара зубов, то верхний стучал бы о нижний, но зуб у Раджика всего один и потому он дрожал неслышно.
В помещении их поджидал интеллигентного вида человек в белом халате. Он был самозабвенным поклонником чудачеств Бенедиктыча и только поэтому согласился, а двести рублей никогда бы его не поколебали, и даже собственное кредо "рискуй, но за деньги" не толкнуло бы его на такой шаг, не пообещай ему Кузьма Бенедиктович самому первому посмотреть на мир глазами коала.
- Держите, - деньги легли на стол.
- Как договорились, - сказал человек в халате, - если возвратите товар - я возвращаю деньги.
И он бросил бумажки в ящик стола.
Раджику стало холодно, и как-то разом вспотела спина.
Человек провел из в помещение, где лежал запеленутый в простыни труп. Бенедиктыч достал из сумки покрывало, а человек помог завернуть "товар".
- Бери, - скомандовал Бенедиктыч, дрожащий Радж не глядя ухватил за ноги. Все его чувства сосредоточились на кончиках пальцев и ему казалось, что руки увеличились до гигантских размеров и высосали из тела и мозга всю кровь.
На улице им встречались благообразные калужане и сочувственно смотрели вслед. Кто-то предложил помочь, но Бенедиктыч отказался. Сами, мол, штуковину дотащим. А одна безобидная бабушка проворчала: "Совсем обезумел этот Бандидиктыч, скоро весь город подзорвет."
Кузьма Бенедиктович действительно немного обезумел. У него сердце разрывалось в груди, когда они внесли труп в прихожую. Он не учел, что ноша окажется такой тяжелой.
Отец и сын сидели молча на полу и хрипло дышали. Наконец Бенедиктыч сказал: "Поможешь мне усадить его в кресло и уходи."
- Нет, - взбунтовался Раджик, - я больше не могу! Я боюсь!
- Ах ты, господи! Что тут такого. Нужно уважать умерших. Потерпи ещё немного, сынок.
Но до Раджика слова не доходили. Он остолбенел, когда отец принялся распеленывать труп, и чуть обнажилась голая нога, Раджик выскочил за дверь.
- Не сходи с ума и никому, как договорились! - успел крикнуть Бенедиктыч.
Потом он, чертыхаясь, поволок труп в комнату и, поднатужившись, усадил белое тело в кресло.
* * *
В тот вечер Кузьма Бенедиктович выложился полностью. Ему было все равно - получится или не получится, на этот счет у него не было иллюзий, его увлек сам эксперимент и он не вспоминал о Зинаиде, забыл о сыне и Веефомите.
Он отключился настолько, что не услышал, как вошла Леночка. Он натолкнулся на нее, выскочив в большую комнату с паяльником в руке и как раз в тот момент, когда она вяло махнула рукой, шепнула "дядечка, не шути" и потеряла сознание. Он подхватил её и уложил на свой диванчик. Бледный Копилин не двигался с места и не отрываясь смотрел на голый труп с подвязанной полотенцем челюстью. Он бормотал про себя одно и то же: "спокойно, спокойно, Бенедиктыч сошел с ума".
- Ничего, ничего, - появился Бенедиктыч, - это бывает, обычный обморок.
Он хотел что-то ещё сказать, но передумал и вновь взялся за дело. Движения его были быстры и уверенны. Копилин увидел маленький экран, на котором стали появляться какие-то схемы, таблицы, промелькнуло несколько лиц; в комнате шипело, гудело, мигали лампочки и иногда звучали фрагменты из музыкальных произведений. По крайней мере, Копилин точно узнал Чайковского, а в другом моменте уловил что-то до боли знакомое. Происходящее и сам Бенедиктыч начали завораживать Алексея, он не понимал, что на него так пленительно подействовало, но словно бы вошел в этот вдохновенный ритм, уловив в хаосе разноцветных проводов и приборчиков, в построении звуков и чередовании огоньков, в сосредоточенной фигуре Бенедиктыча первоначальный и всепоглощающий смысл. Он давно уже перестал бояться и смотрел на труп, как на часть всей этой необъяснимой гармонии, и присутствие вдохновения пьянило его, он дрожал, борясь с искушением броситься в эту стихию созидания. С тех минут Копилин влюбился в Бенедиктыча навечно. В какой-то миг ему казалось, что он видит руки виртуоза, обстругивающего бесформенный чурбак, и запах свежих стружек, и мятные звуки режущего ножа ощутил и услышал он, и надежда на собственное могущество пробудило в нем энергию и уверенность.
- Помоги мне, - позвал Кузьма Бенедиктович.
И он помог ему положить труп на диван. Кузьма Бенедиктович разрезал спинку кресла и вытянул какой-то проводок, потом паял, потом они растирали тело и снова пристроили его в кресле. Шло время, и мертвое тело обрастало проводами, которые будто произрастали из черепа и тонкими змейками уползали в соседнюю комнату, где у Бенедиктыча что-то не выходило и он делал попытки за попыткой, и наконец, переменив положение проводков на голове трупа, выругал себя, сказал:
- Наугад работаю, гад, - и закурил трубку.
Копилин ничуть не удивился, когда сердце начало биться, он знал, что иначе и быть не могло. Кузьма Бенедиктович делал что-то вроде искусственного дыхания, и Копилин как зачарованный следил за движениями его красивых и смелых пальцев.
Он вспомнил о Леночке, его смутила нагота и он набросил на белые бедра полотенце. Кузьма Бенедиктович сделал укол и выключил систему. Они накрыли теперь уже спящего человека простыней и пошли на кухню пить чай.
Копилин ничего лучшего не придумал, как сказать:
- Вы кудесник.
- Да, да, я думающий человек, - кивнул Кузьма Бенедиктович, и Алексей заметил, что похвала пробудила в нем ненужное чувство исключительности: и, как на ладони, на уставшем лице Бенедиктыча отразилась борьба высокого и низкого.
- Я тоже его убил, - пояснил он, - и я его возродить должен был. Нечего умными людьми разбрасываться.
Они пили чай и им было так хорошо, как редко бывает, и дотлевала трубка, за окном сгущалась темнота и высоко в небе кружили птицы.
Давно очнулась Леночка, она многое увидела, она лежала в сумерках и все думала, думала.
Дверь была открыта, и она смотрела на живой памятник под белой простыней. Она говорила тихо и ласково: "Веефомит, Веефомит, Веефомит", - и это слово растягивалось в вечность и звучало как песня. По щекам у Леночки текли слабые слезы, и ей очень не хотелось нарушать молчание на кухне, но она вошла туда и принялась ругаться:
- Это надо же догадаться живого человека грязной простыней накрыть! Ну ладно ты, Валера, ты всегда был неряхой, но дядя Кузя! От тебя я такого не ожидала. Где у тебя чистые простыни?
- Там, Ленок, в шкафу, в коридоре, - растерянно ответил Кузьма Бенедиктович, - мы действительно сплоховали.
- Его и одеть нужно, - продолжала Леночка, - а то проснется голым и будет потом всю жизнь стыдиться. Вы что, Веефомита не знаете?!
- Знаем, знаем, - проворчал Бенедиктыч, и все трое взялись наводить порядок.
Глава вторая
Утешитель
И слово стало плотью, и в нем была жизнь, и жизнь была светом человеков.
Сегодня я знаю о себе одно: если бы хотя бы краем глаза я увидел Солнечный Мир для всех искалеченных, но все ещё благородных друзей, я бы забыл о красивом ребенке и без сожаления разрушил этот мир, устроив кромешный ад, - потому что я давно уже не знаю, куда себя деть, и все мои мечты омертвевают, когда я думаю о том, что они сделали с человеком...
Глава третья.
Коллапс
Максим появился в то время, когда я выздоровел после непродолжительной болезни. В 1997 году вплотную подошли к эффективному лечению почти всех заболеваний, и, несмотря на всю странность моего недуга, со мной быстро разобрались, выписали пилюли против апатии и хандры, и я отошел.
Но хватает у нас ещё набожных натур. Кое-кто в Калуге вообразил, будто я умер, а потом воскрес. И поползли слухи. Только и говорили: что Кузьма Бенедиктович прорицатель и чудотворец, будто бы он ворует из морга бывших граждан и производит над ними опыты с оживлением, утверждали, что и я, преподаватель философии, один из его воскрешенных. Глупость какая! Приходила даже милиция, сначала ко мне, а потом и к Бенедиктовичу. Я все отрицал. Но нашлись свидетели: участковый, один врач, санитар, и соседка утверждала, что видела, как они меня выносили. Но в морге это решительно рассеялось. Не нашлось никаких бумаг, утверждающих, будто я там был, лежал гол-голынешенек среди холода и мрака. Никто меня там не видел и по внешности не опознал, хотя участковый со слезами на глазах утверждал, что вместе с Кузьмой Бенедиктовичем, врачом и санитаром грузил и разгружал мой бесхозный труп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60