Для Иоганна этот путь неприемлем. Все, что он попытается сделать,
будет казаться ловушкой тем, кто еще имеет надежду вырваться на свободу.
Дать понять людям, которых он наметит, что все это дружеское
расположение не что иное, как ловушка? Но как? Для этого он должен
предварительно обрести их доверие. Но когда все немцы здесь сттремятся к
тому же, как смогут выбранные им люди отличить его искренние стремления от
стремлений его сослуживцев?
И еще одно, очень важное. У Иоганна оказался талант перевоплощения,
и, пройдя предварительную подготовку, он заставил себя перевоплотиться в
немца, стать немцем, неизменно оставаясь при этом самим собой. Играя эту
роль, он все время совершенствовал ее, восприимчиво заимствуя у окружающих
нужные ему мельчайшие черточки, которые он неустанно подмечал и кропотливо
собирал. Верно угадывая психологию тех, с кем ему приходилось общаться, он
с механической точностью воспроизводил их идеологические канонизированные
фразы: они служили ему защитным средством, этаким официозным мундиром
мысли. Все это выходило у него доствточно достоверно. Но проникнуть в душу
человека, изменившего Родине, поставить себя на его место, чтобы тщательно
исследовать, что же человеческое осталось в нем в таких обстоятельствах, а
что погибло намертво, - это Иоганну не удавалось.
Он мог еще представить себе загнанного, замученного, слабовольного
человека, который в момент отчаяния решился "в качестве разумного
временного компромисса" сделать начальную уступку врагу и, втянутый в
первый круг водоворота, потом падает все ниже, влекомый суживающимися
кругами на гибельное дно.
Такого человека он должен понять и суметь найти логику убеждения,
чтобы внушить ему мужество, так позорно утраченное, и затем обнадежить,
заставить поверить, что, совершив подвиг, он сумеет вновь вернуться к
своему народу.
И надо думать такой путь падения прошли многие. Но среди тех, кто
стал предателем из-за своей слабости, есть и другие, те, кто совершает
сейчас новое и еще более подлое предательство: легко клюнув на внушаемые
фашистами лживые посулы, эти трусы нвбираются здесь храбрости в надежде
стать доверенными соучастниками в разбойничьем рассечении их отчизны на
куски. Они верят, что каждый такой кусок под благосклонной эгидой
германской империи станет изолированным заповедником всего стародавнего,
патриархального и Германия будет заботиться о подопечных земледельческих
нациях - своих сырьевых придатках.
К познанию вот таких личностей Иоганн не мог подобрать ключи, не
понимал их. А такие были, особенно среди тех, кого привезли сюда из
подготовительных школ, - воспитанники различных
буржуазно-националистических антисоветских центров. Им мерещиласькроткая
покорность своих народов, обращенных вспять, к старым, патриархальным
временам, тихая жизнь под соломенными кровлями хат, "самостийное"
существование. И ради него они готовы были истреблять свой народ, который
влился в семью других советских народов, образовавших величайшую
социалистическую державу. Но вместе с тем нельзя было не думать, что,
кроме тех, у кого навязанные врагом взгляды срослись с плотью, были и
другие, и для них эти взгляды могли служить только защитной окраской,
средством самосохранения.
Каждому курсанту на очередном занятии предлагалось написать сочинение
на тему "Почему я враг советской власти".
С одной стороны, это сочинение должно было стать своего рода
векселем, залогом запроданной врагам души, а с другой - давало материал
для исследования. По нему можно было судить, насколько совершенное
предательство связано с суждениями предателя о своей родине.
Как бы ни было омерзительно это чтиво, Иоганн отводил ему многие
часы. Напряженно, вдумчиво анализировал он каждую фразу, искал в ней
скрытый смысл, сопротивление мысли или изворотливость, прибегая к которой
можно уклониться от необходимости оскорблять самое священное для человека.
Он стремился распознать даже ту преднамеренную тупость, за которой таится,
быть может, еще не полностью утраченная привязанность ук родной стране.
Другие переводчики, не владевшие русским языком в такой степени, не могли,
читая сочинение, постичь во всей полноте его сокровенный смысл и потому не
были способны раскрыть истинное значение фраз, в которых Иоганн опознавал
умысел, двусмыслие, тайную издевку.
А тупую злобу, порожденную утратой собственности, злобу пополам с
надеждой, что эта собственность будет возвращена, немецкие переводчики
воспринимали как наглое поползновение раба на долю награбленного хозяином.
И таких брали на заметку как страдающих никчемными иллюзиями.
Здесь каждого поощряли сшить себе из грязного тряпья антисоветских
пропагандистских отбросов любое знамя. Курсантам разрешали считать себя
как бы негласными союзниками вермахта, но они были всего-навсего как те
черные крысы, которых забрасывают на корабли противника, чтобы они
изгрызли в трюмах все, что им будет по зубам.
Исследуя души агентов по их письменным откровениям, сотрудники абвера
с чиновничьим усердием подсчитывали количество несомненных и сомнительных
антисоветских выражений, и если ьалланс был в пользу курсанта, ему ставили
положительную отметку, если же нет, сочинение приходилось писать заново.
У Иоганна тоже имелся свой реестр. Он хранил в памяти клички
курсантов, в сочинениях которых можно было подметить уклончивое двусмыслие
или даже такую деталь, как начертание слова "Родина" с большой буквы, и
много других тонкостей. Возможно, тут был некий тайный умысел, а может
быть, и автоматизм еще не истребленной привычки.
Тупая злоба не ищет оригинальной аргументации для доказательства
своей готовности послушно исполнять волю сильного. Докладывая Лансдорфу о
сочинителях такого рода, Иоганн подчеркнул совпадения в их аргументации и
осторожно намекнул, что эти люди не внушают ему доверия, он сомневается в
их искренности: свидетельство тому - механическое повторение одних и тех
же антисоветских выражений.
Лансдорф похвалил его за проницательность.
Гаген разработал тактику засылки диверсантов на советскую территорию.
Он предлагал одновременно засылать по две группы, расчленив их функции:
одна из групп предназначается непосредственно для выполнения задания, а
другая ведет за ней параллельный контроль-наблюдение и в случае
невыполнения задания уничтожает эту группу.
Иоганн написал подобную же докладную записку, причем предложения его
совпали с разработкой Гагена, но через некоторое время подал Лансдорфу
рапорт, в котором подробно излагал, почему он считает свою докладную
ошибочной.
На первый план Вайс выдвинул соображения экономического порядка:
амортизация транспортных средств, расход горючего, комплектов вооружения,
средств связи. На второй - отчетность перед Берлином. Если для выполнения
каждого задания засылать двойное количество агентов, а результаты
определять деятельностью только половины этих агентов, то эффективность
школы окажется наполовину сниженной. И третий аргумент. Принцип фюрера -
тотальный шпионаж, и, руководствуясь им, следует проводить массовую
засылку агентуры. Резервы материала имеются для этого большие, и если даже
будет определенный отход, то они все-таки не уклонятся от главного - от
указаний фюрера.
Лансдорф принял самокритику Иоганна, а заодно не дал хода и докладной
Гагена, заявив, что предлагаемая им тактика приемлима только лишь для
особо важных заданий.
Так Иоганн подготовил почву для возможности парализовать действия
засылаемых групп в тех случаях, если в них окажется человек, способный
контролировать агентов и при необходимости уничтожить их. Кроме того, он
внушил Лансдорфу мысль о необходимости заранее примириться с тем, что
отдельные группы не сумеют выполнить задания. Эти провалы не будут иметь
особого значения, так как численность засылаемых групп со временем
увеличится.
Стремясь к этому, Иоганн исходил из своей не поколебленной даже здесь
убежденности в том, что прослойка предателей среди военнопленных, в
сущности, ничтожна и, вербуя нужные им кадры, абверовцы зачерпнут не
только эту прослойку, но и те пласты советских военнопленных, которые
сохранили преданность Родине, а если еще уведомить подпольные лагерные
организации, то в школы попадут люди, которых сами подпольщики пошлют на
подвиг.
Иоганн даже прибегнул к расовой теории, для того чтобы внушить
сослуживцам, что представители низшей расы не способны выполнять сложные
агентурные задания, интеллектуальная неполноценность, примитивность
психики ставит перед ними непреодолимые барьеры.
А гагена он утешил, сказав, что если даже некоторое число групп
провалится или перейдет на сторону противника, то это будет притуплять
бдительность русских и создаст на время благоприятные условия для действия
других групп.
Гаген согласился с Иоганном и назвал это тактикой разбрасывания
приманки. Он даже сказал, что такая тактика - нечто новое в условиях
специфических действий, обеспеченных большим количеством материала, услуги
которого не надо оплачивать, как приходилось их оплачивать на
западноевропейском театре войны.
35
Заключенный N740014 из эксперементального лагеря "O-X-247", тот
самый, которого там спас Иоган и которому он открыл свое настоящее лицо,
благополучно прибыл в школу и после оформления получил кличку "Туз".
Но в первой же беседе с Иоганном он выразил явное недовольство тем,
что его извлекли из лагеря смерти.
Сухо и несколько высокомерно он сообщил Иоганну, что в лагере его
избрали в число руководителей подпольной организации. Им удалось связаться
с другими подпольными организациями и создать комитет Союза военнопленных.
Они будут объединенными усилиями, при поддержке немецких антифашистких
организаций, готовить одновременное восстание во всех лагерях. Поэтому он
считает свое пребывание в школе нецелесообразным. И хотя работа
проделанная комитетом, пока еще не столь значительна, все же место его
там, в лагере.
Все это было неожиданным для Иоганна. И означало потерю человека, на
которого он мог здесь всецело опереться. Вместе с тем, вернувшись в
лагерь, Туз сумел бы помочь Иоганну, и в разведывательно-диверсионные
школы были бы направлены те военнопленные, которых отберут для этого
подпольные лагерные организации.
Иоганн пообещал Тузу, что постарается, сославшись на какую-нибудь его
провинность или на неспособность к агентурной работе, отправить его
обратно в лагерь, как только тот найдет себе среди здешних курсантов
достойную и верную замену. И с этого момента стал избегать каких-либо
встреч с Тузом.
Нельзя было не обратить внимания на совершенно новые, самоуверенные
манеры бывшего N740014. Он с какой-то снисходительностью, с нескрываемым
превосходством, загадочно усмехаясь, слушал Вайса, словно хотел дать ему
почувствовать, что он, Туз, теперь уже не тот, что прежде. Теперь он
персона, наделенная некими особо возвышающими его правами, и еще
неизвестно, кто кого будет обслуживать - он советского разведчика или тот
его.
И хотя с костистой его физиономии не исчезли следы лишаев, побоев,
голода, а полученный в школе французский мундир висел на нем как на
вешалке и огромные кисти его рук с иссохшими мышцами, разбитые неимоверным
трудом на каменоломне, были подобны двум сплющенным гроздьям из скрюченных
пальцев, - несмотря на все это, от всей его фигуры веяло такой
величавостью, какой не выразить ни в бронзе, ни в мраморе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
будет казаться ловушкой тем, кто еще имеет надежду вырваться на свободу.
Дать понять людям, которых он наметит, что все это дружеское
расположение не что иное, как ловушка? Но как? Для этого он должен
предварительно обрести их доверие. Но когда все немцы здесь сттремятся к
тому же, как смогут выбранные им люди отличить его искренние стремления от
стремлений его сослуживцев?
И еще одно, очень важное. У Иоганна оказался талант перевоплощения,
и, пройдя предварительную подготовку, он заставил себя перевоплотиться в
немца, стать немцем, неизменно оставаясь при этом самим собой. Играя эту
роль, он все время совершенствовал ее, восприимчиво заимствуя у окружающих
нужные ему мельчайшие черточки, которые он неустанно подмечал и кропотливо
собирал. Верно угадывая психологию тех, с кем ему приходилось общаться, он
с механической точностью воспроизводил их идеологические канонизированные
фразы: они служили ему защитным средством, этаким официозным мундиром
мысли. Все это выходило у него доствточно достоверно. Но проникнуть в душу
человека, изменившего Родине, поставить себя на его место, чтобы тщательно
исследовать, что же человеческое осталось в нем в таких обстоятельствах, а
что погибло намертво, - это Иоганну не удавалось.
Он мог еще представить себе загнанного, замученного, слабовольного
человека, который в момент отчаяния решился "в качестве разумного
временного компромисса" сделать начальную уступку врагу и, втянутый в
первый круг водоворота, потом падает все ниже, влекомый суживающимися
кругами на гибельное дно.
Такого человека он должен понять и суметь найти логику убеждения,
чтобы внушить ему мужество, так позорно утраченное, и затем обнадежить,
заставить поверить, что, совершив подвиг, он сумеет вновь вернуться к
своему народу.
И надо думать такой путь падения прошли многие. Но среди тех, кто
стал предателем из-за своей слабости, есть и другие, те, кто совершает
сейчас новое и еще более подлое предательство: легко клюнув на внушаемые
фашистами лживые посулы, эти трусы нвбираются здесь храбрости в надежде
стать доверенными соучастниками в разбойничьем рассечении их отчизны на
куски. Они верят, что каждый такой кусок под благосклонной эгидой
германской империи станет изолированным заповедником всего стародавнего,
патриархального и Германия будет заботиться о подопечных земледельческих
нациях - своих сырьевых придатках.
К познанию вот таких личностей Иоганн не мог подобрать ключи, не
понимал их. А такие были, особенно среди тех, кого привезли сюда из
подготовительных школ, - воспитанники различных
буржуазно-националистических антисоветских центров. Им мерещиласькроткая
покорность своих народов, обращенных вспять, к старым, патриархальным
временам, тихая жизнь под соломенными кровлями хат, "самостийное"
существование. И ради него они готовы были истреблять свой народ, который
влился в семью других советских народов, образовавших величайшую
социалистическую державу. Но вместе с тем нельзя было не думать, что,
кроме тех, у кого навязанные врагом взгляды срослись с плотью, были и
другие, и для них эти взгляды могли служить только защитной окраской,
средством самосохранения.
Каждому курсанту на очередном занятии предлагалось написать сочинение
на тему "Почему я враг советской власти".
С одной стороны, это сочинение должно было стать своего рода
векселем, залогом запроданной врагам души, а с другой - давало материал
для исследования. По нему можно было судить, насколько совершенное
предательство связано с суждениями предателя о своей родине.
Как бы ни было омерзительно это чтиво, Иоганн отводил ему многие
часы. Напряженно, вдумчиво анализировал он каждую фразу, искал в ней
скрытый смысл, сопротивление мысли или изворотливость, прибегая к которой
можно уклониться от необходимости оскорблять самое священное для человека.
Он стремился распознать даже ту преднамеренную тупость, за которой таится,
быть может, еще не полностью утраченная привязанность ук родной стране.
Другие переводчики, не владевшие русским языком в такой степени, не могли,
читая сочинение, постичь во всей полноте его сокровенный смысл и потому не
были способны раскрыть истинное значение фраз, в которых Иоганн опознавал
умысел, двусмыслие, тайную издевку.
А тупую злобу, порожденную утратой собственности, злобу пополам с
надеждой, что эта собственность будет возвращена, немецкие переводчики
воспринимали как наглое поползновение раба на долю награбленного хозяином.
И таких брали на заметку как страдающих никчемными иллюзиями.
Здесь каждого поощряли сшить себе из грязного тряпья антисоветских
пропагандистских отбросов любое знамя. Курсантам разрешали считать себя
как бы негласными союзниками вермахта, но они были всего-навсего как те
черные крысы, которых забрасывают на корабли противника, чтобы они
изгрызли в трюмах все, что им будет по зубам.
Исследуя души агентов по их письменным откровениям, сотрудники абвера
с чиновничьим усердием подсчитывали количество несомненных и сомнительных
антисоветских выражений, и если ьалланс был в пользу курсанта, ему ставили
положительную отметку, если же нет, сочинение приходилось писать заново.
У Иоганна тоже имелся свой реестр. Он хранил в памяти клички
курсантов, в сочинениях которых можно было подметить уклончивое двусмыслие
или даже такую деталь, как начертание слова "Родина" с большой буквы, и
много других тонкостей. Возможно, тут был некий тайный умысел, а может
быть, и автоматизм еще не истребленной привычки.
Тупая злоба не ищет оригинальной аргументации для доказательства
своей готовности послушно исполнять волю сильного. Докладывая Лансдорфу о
сочинителях такого рода, Иоганн подчеркнул совпадения в их аргументации и
осторожно намекнул, что эти люди не внушают ему доверия, он сомневается в
их искренности: свидетельство тому - механическое повторение одних и тех
же антисоветских выражений.
Лансдорф похвалил его за проницательность.
Гаген разработал тактику засылки диверсантов на советскую территорию.
Он предлагал одновременно засылать по две группы, расчленив их функции:
одна из групп предназначается непосредственно для выполнения задания, а
другая ведет за ней параллельный контроль-наблюдение и в случае
невыполнения задания уничтожает эту группу.
Иоганн написал подобную же докладную записку, причем предложения его
совпали с разработкой Гагена, но через некоторое время подал Лансдорфу
рапорт, в котором подробно излагал, почему он считает свою докладную
ошибочной.
На первый план Вайс выдвинул соображения экономического порядка:
амортизация транспортных средств, расход горючего, комплектов вооружения,
средств связи. На второй - отчетность перед Берлином. Если для выполнения
каждого задания засылать двойное количество агентов, а результаты
определять деятельностью только половины этих агентов, то эффективность
школы окажется наполовину сниженной. И третий аргумент. Принцип фюрера -
тотальный шпионаж, и, руководствуясь им, следует проводить массовую
засылку агентуры. Резервы материала имеются для этого большие, и если даже
будет определенный отход, то они все-таки не уклонятся от главного - от
указаний фюрера.
Лансдорф принял самокритику Иоганна, а заодно не дал хода и докладной
Гагена, заявив, что предлагаемая им тактика приемлима только лишь для
особо важных заданий.
Так Иоганн подготовил почву для возможности парализовать действия
засылаемых групп в тех случаях, если в них окажется человек, способный
контролировать агентов и при необходимости уничтожить их. Кроме того, он
внушил Лансдорфу мысль о необходимости заранее примириться с тем, что
отдельные группы не сумеют выполнить задания. Эти провалы не будут иметь
особого значения, так как численность засылаемых групп со временем
увеличится.
Стремясь к этому, Иоганн исходил из своей не поколебленной даже здесь
убежденности в том, что прослойка предателей среди военнопленных, в
сущности, ничтожна и, вербуя нужные им кадры, абверовцы зачерпнут не
только эту прослойку, но и те пласты советских военнопленных, которые
сохранили преданность Родине, а если еще уведомить подпольные лагерные
организации, то в школы попадут люди, которых сами подпольщики пошлют на
подвиг.
Иоганн даже прибегнул к расовой теории, для того чтобы внушить
сослуживцам, что представители низшей расы не способны выполнять сложные
агентурные задания, интеллектуальная неполноценность, примитивность
психики ставит перед ними непреодолимые барьеры.
А гагена он утешил, сказав, что если даже некоторое число групп
провалится или перейдет на сторону противника, то это будет притуплять
бдительность русских и создаст на время благоприятные условия для действия
других групп.
Гаген согласился с Иоганном и назвал это тактикой разбрасывания
приманки. Он даже сказал, что такая тактика - нечто новое в условиях
специфических действий, обеспеченных большим количеством материала, услуги
которого не надо оплачивать, как приходилось их оплачивать на
западноевропейском театре войны.
35
Заключенный N740014 из эксперементального лагеря "O-X-247", тот
самый, которого там спас Иоган и которому он открыл свое настоящее лицо,
благополучно прибыл в школу и после оформления получил кличку "Туз".
Но в первой же беседе с Иоганном он выразил явное недовольство тем,
что его извлекли из лагеря смерти.
Сухо и несколько высокомерно он сообщил Иоганну, что в лагере его
избрали в число руководителей подпольной организации. Им удалось связаться
с другими подпольными организациями и создать комитет Союза военнопленных.
Они будут объединенными усилиями, при поддержке немецких антифашистких
организаций, готовить одновременное восстание во всех лагерях. Поэтому он
считает свое пребывание в школе нецелесообразным. И хотя работа
проделанная комитетом, пока еще не столь значительна, все же место его
там, в лагере.
Все это было неожиданным для Иоганна. И означало потерю человека, на
которого он мог здесь всецело опереться. Вместе с тем, вернувшись в
лагерь, Туз сумел бы помочь Иоганну, и в разведывательно-диверсионные
школы были бы направлены те военнопленные, которых отберут для этого
подпольные лагерные организации.
Иоганн пообещал Тузу, что постарается, сославшись на какую-нибудь его
провинность или на неспособность к агентурной работе, отправить его
обратно в лагерь, как только тот найдет себе среди здешних курсантов
достойную и верную замену. И с этого момента стал избегать каких-либо
встреч с Тузом.
Нельзя было не обратить внимания на совершенно новые, самоуверенные
манеры бывшего N740014. Он с какой-то снисходительностью, с нескрываемым
превосходством, загадочно усмехаясь, слушал Вайса, словно хотел дать ему
почувствовать, что он, Туз, теперь уже не тот, что прежде. Теперь он
персона, наделенная некими особо возвышающими его правами, и еще
неизвестно, кто кого будет обслуживать - он советского разведчика или тот
его.
И хотя с костистой его физиономии не исчезли следы лишаев, побоев,
голода, а полученный в школе французский мундир висел на нем как на
вешалке и огромные кисти его рук с иссохшими мышцами, разбитые неимоверным
трудом на каменоломне, были подобны двум сплющенным гроздьям из скрюченных
пальцев, - несмотря на все это, от всей его фигуры веяло такой
величавостью, какой не выразить ни в бронзе, ни в мраморе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177