Тот сказал:
- Значит, правильно информировал майор - важная хищная птица.
Поправится - допросим. - И предупредил: - Но чтобы культурненько. Полный
уход, все как полагается.
От удара у Вайса были повреждены глазные нервы. Он почти не видел.
Операцию ему сделал вызванный с фронта хирург-окулист. Он сказал
лечащему врачу, что больному необходим абсолютный покой, никаких
раздражителей, в том числе зрительных.
Лечащий врач знал немецкий язык, нашли сестер, которые тоже знали
немецкий язык. Было сделано все для того, чтобы оградить раненого офицера
СД от всяких "раздражителей". Он лежал в отдельной палате.
Когда сознание возвращалось к нему, он начинал медленно соображать.
Где он? Может, его ранили во время бомбежки аэродрома и Дитрих выдал его?
И сейчас врач-немцы стараются сохранить ему жизнь, чтобы потом гестаповцы
могли медленно выжимать ее, капля за каплей... Все дальнейшее выпало из
памяти Вайса. Все, кроме засевшего у него в мозгу признания Дитриха. И оно
жгло его мозг. Значит, он, Вайс, допустил где-то роковую ошибку, допустил
накануне того, как ему предстояло завершить работу над заданием, от
которого зависела жизнь многих тысяч людей. Эта навязчивая мысль, душевные
страдания, вызванные этой мыслью, отягощали и без того тяжелое состояние
Вайса.
Память Вайса остановилась на том моменте, когда Дитрих сказал ему,
что донес на него, потому что пало подозрение на Зубова, а Вайса видели с
Зубовым. Быть может, это произошло в день смерти Бригитты, когда он
дожидался Вайса на Бисмаркштрассе, возле секретного расположения особой
группы заграничной разведки СД. Вайс помнил, как Зубова потрясла смерть
Бригитты, а ведь сам он никогда не боялся смерти и не думал о ней.
И теперь перед Вайсом выплывало, как из тумана, склоненное лицо
Зубова в момент, когда он выбросил из самолета свой парашют. Иоганн видел
это лицо, эту смущенную улыбку. Зубов словно извинялся за то, что вынужден
теперь умереть.
А если он спасся? Зубов не такой, чтобы без борьбы достаться смерти.
Что, если он нашел выход и спасся? Вернулся в Берлин, и там его взяли по
доносу Дитриха. И палачи гестапо терпеливо, усердно пытают его - могучего,
сильного, способного выдержать самые ужасные пытки, от которых другой,
менее стойкий человек мог бы быстро умереть. А Зубов не может, и потому
муки его длятся бесконечно долго.
Он все время думал о Зубове.
Зубов тоже думал о Вайсе. Перед его глазами стояло встревоженное,
удивленное лицо Иоганна. И он поспешно захлопнул люк самолета, чтобы
быстрее отсечь себя от Иоганна, не подвергать его ненужной опасности, -
слишком уж ясно читалось волнение на его лице.
Когда самолет взлетел, Зубов мрачно взглянул на спины пассажиров -
уполномоченных СС, пролез в хвостовой отсек и присел у крупнокалиберного
пулемета, пахнущего машинным маслом. Сквозь пластиковый колпак он видел
кусок неба. В хвостом отсеке было узко и тесно. "Уютненько, как в гробу",
- с усмешкой подумал Зубов.
Время полета - семьдесят минут. Механизм взрывателя мины рассчитан на
пятнадцать минут с момента, когда будет сломана ампула кислотного
взрывателя. Плоскую мину Зубов вынул из планшета и подвесил на специально
приспособленной лямке себе под китель, под левую подмышку. На его мощном
торсе эта выпуклость была почти незаметна.
Потом он стал думать о том, как на его месте поступил бы Иоганн. И
ничего не придумал.
Небо сквозь колпак виднелось грязное, поверхность колпака как бы
шевелилась от потоков влаги. Было темно, как в яме.
На ремне у Зубова висел тяжелый бельгийский браунинг с прицельной
рамкой.
Он подсчитал пассажиров и членов экипажа. Многовато. Можно
попробовать, но это едва ли разумно. С пассажирами он, пожалуй, справился
бы. Но кабина замкнута металлической дверью. Бить сначала по пилотам - не
будет точности попаданий. Начнет с пассажиров - пилоты успеют выскочить и
уничтожат его самого, прежде чем он расправится со всеми гестаповцами, а
ведь каждый из тех, кто уцелеет, везет приказ об истреблении десятков
тысяч людей. Даже если только двое останутся, все равно многие тысячи
людей будут обречены. Значит, остается мина. Она-то ведь сработает
наверняка.
Наверняка? Надо все-таки сломать ампулу за полчаса до посадки, а то
вдруг техника подведет. Тогда за оставшиеся пятнадцать минут он успеет
порядком сократить количество уполномоченных, пока его самого не сократят.
Пожалуй, так все логично, правильно. Пожалуй, так бы поступил и Вайс.
Зубов вынул сигарету. Хотел закурить, но потом вспомнил, что здесь
нельзя. Машинально спрятал сигарету. Да, пожалуй, так лучше - не надо
этого поединка с пассажирами. Если мина не сработает, начать бить по
бакам. Патроны в кассетах у него уложены чередуясь - бронебойные с
зажигательными. Значит, будет полный порядок.
Он вздохнул с облегчением. И ему снова захотелось курить. Как вот
тогда, в гетто, когда он лежал в земляной норе и нечем было дышать. Потом
он вспомнил парня, подававшего ему ленту, когда он вель огонь с крыши
подожженного фашистами дома, из окон которого люди выбрасывались на
мостовую, где их добивали.
Паренек спросил Зубова:
- Вы кто, поляк?
- Нет, русский.
Паренек взглянул на него удивленно.
- Нет, вы обманываете. Вы правда советский? А чем вы докажете?
Зубов дал точную очередь по фашистам. Оглянулся. Спросил:
- Видел? - И объяснил: - Вот это мое самое главное доказательство.
Потом, когда парня ранили смертельно, он попросил Зубова:
- Возьмите у меня в кармане сигареты.
- Не надо, - сказал Зубов. - Обойдусь.
- Пожалуйста. - И паренек пролепетал посиневшими губами: - Вы же
постесняетесь взять у меня потом, у мертвого... А вам же надо курить, вы
же курящий.
...Зубов протер рукой запотевший колпак, но от этого не стало
светлее. Однажды в сумерки Бригитта почему-то попросила не зажигать огня.
Она сказала Зубову, приподнимаясь на пальцах, кладя ему руки на плечи и
прижимаясь к нему уже заметным животом:
- Когда-нибудь все будет хорошо.
- А сейчас тоже неплохо, - сказал Зубов.
- Но не так, как ты хочешь. - И пообещала: - Но все будет так, как ты
захочешь. - Закрыла глаза и спросила шепотом: - Как порусски - мама?
- Не знаю. - И Зубов высвободился из рук Бригитты.
Значит, она еще тогда догадывалась, но откуда? Может, слышала, как он
ночью, включив приемник, слушал Москву? Он это скрыл от Вайса. Если б Вайс
знал... Зубов поежился.
И вдруг сверлящий, пронзительный звук врезался в гудящее бормотание
транспортника. Зубов увидел узкий силуэт аэрокобры и пунктирные нити
пулеметного огня.
Он припал к пулемету, отводя ствол так, чтобы в прицеле не было
силуэта истребителя. Потом нажал гашетку. И длинная, бесконечная очередь
до конца расходуемой ленты раскаляла конец ствола, как раскаляется лом
сталевара во время шуровки мартеновской печи.
Зубов жадно ждал новой атаки. Но транспортник, сотрясаясь, вошел в
тучу, он шатался и вилял, как будто вот-вот должен рухнуть. Зубов выбрался
из хвостового отсека. В кабине слышен был свист ветра, дуло в пробоины.
Один пассажир свесился с кресла, но другие, с бледными лицами, вцепившись
руками в подлокотники кресел, сидели почти неподвижно.
Зубов вошел в кабину пилотов. Колпак кабины был пробит во многих
местах. Бортрадист и правый пилот лежали мертвые - один в своем кресле,
другой - уткнувшись головой в разбитую панель рации. Левый пилот был ранен
- одна рука висела, лицо разорвано осколками плексигласа. Увидев Зубова,
он сказал:
- По документам ты летчик. - Указал глазами на кресло правого: -
Сбрось его и бери рулевое управление. - Добавил: - Я сейчас скисну.
Зубов отстегнул ремни и высвободил тело мертвого летчика. Потом занял
его место, поставил ноги на педали, положил руки на штурвал.
Он не заметил, как левый пилот, освободившись от ремней, хотел
встать, но, обессиленный, свалился на мертвого бортрадиста. Зубов вел
самолет и весь был поглощен этим. Когда он почувствовал, что машина ему
повинуется, его охватило ощущение счастья. Но он знал, что ему не удастся
дотянуть самолет до расположения советских войск. Из пробоин баков
хлестало горючее, образуя позади радужное сияние. Оставались считанные
секунды. Или самолет вспыхнет, объятый пламенем, или падет на землю с
заглохшими моторами.
Старший группен-уполномоченный, штурмбанфюрер СС, вошел в кабину и
замер при виде кучи сваленных тел. Но Зубов обернулся и сказал:
- Все в порядке, штурмбанфюрер.
Лицо Зубова было невозмутимо, глаза блестели. Это подействовало на
штурмбанфюрера успокаивающим образом. Не взглянув больше на трупы, он
закрыл за собой дверь.
Зубов медленно и осторожно набирал высоту. Он сам не знал, зачем он
это делает. Возможно, его просто влекла высота. И когда он вырвал машину
из почти непроглядной темноты, он оказался в гигантском сияющем
пространстве, в великом океане света, в белизне неземного сверкания. А
ниже громоздились прохладным, словно снежным полем сплоченные облака. Этот
лилейной чистоты снежный покров походил на его родную землю зимой, такую
прекрасную и кроткую. И, ощущая эту сладкую близость родной земли, Зубов
сделал то, что он должен был сделать, - медленно перевел машину в пике.
Правой рукой он передвинул ручки газа до полной мощи работы моторов.
И радужные, прозрачные нимбы от пропеллеров сверкали и сияли, усиливая
пронзающую воздушное пространство скорость.
В кабину пилотов вполз штурмбанфюрер. Он вопил, силясь удержаться за
подножку кресла. Упал, и тело его хлопнуось о колпак, затемняя его. Зубов,
чтобы видеть землю, нажал левую педаль.
Самолет падал на какой-то городок с высокими черепичными крышами.
Последнее, что подумал и решил Зубов: "Зачем же людей? Люди должны жить".
С нечеловеческой силой он потянул на себя колонку рулевого управления,
казалось слыша хруст своих костей. Городок промелькнул как призрак. В
облегчении и изнеможении Зубов снял руки с управления. Вздохнул. Но
выдохнуть он не успел. Земля неслась навстречу ему...
Так на планете обозначилась крохотная вмятина, опаленная, словно
после падения метеорита. А небо над ней стало чистым. Недолго в этом небе
прожил Алексей Зубов.
Все эти дни Александра Белова мучила непреодолимая боль; она
вселилась в него, заполнила все его существо, копошилась в голове, как
большая черная крыса. Пытка не прекращалась ни на минуту, и временами его
окутывал тугой розоватый туман, и ему чудилось, что он колышется в этом
тумане боли и сознание его как бы тает в ее упругом и жгучем пламени.
Но едва сознание возвращалось к нему, как он начинал думать о Зубове.
Думать тоскливо, с тревожным отчаянием, страдая оттого, что не может
предотвратить грозящую Зубову опасность. И эти страдания еще больше
усиливали муки, причиняемые тяжелой контузией, - раны от осколков гранаты
заживали благополучно.
71
В тот день, когда началась операция по освобождению заключенных из
подземного концлагеря, Генрих и Вилли Шварцкопфы, одетые в парадные
мундиры, пробирались среди развалин рейхсканцелярии - они шли поздравить
фюрера с днем рождения. Прием для самых приближенных к Гитлеру лиц был
назначен в подземном бункере.
Привести с собой племянника Вилли Шварцкопфу предложил
Кальтенбруннер, надеясь, что фюреру, возможно, будет приятно вспомнить,
как однажды силой своего гипнотического взгляда ему удалось "усыпить"
этого молодого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
- Значит, правильно информировал майор - важная хищная птица.
Поправится - допросим. - И предупредил: - Но чтобы культурненько. Полный
уход, все как полагается.
От удара у Вайса были повреждены глазные нервы. Он почти не видел.
Операцию ему сделал вызванный с фронта хирург-окулист. Он сказал
лечащему врачу, что больному необходим абсолютный покой, никаких
раздражителей, в том числе зрительных.
Лечащий врач знал немецкий язык, нашли сестер, которые тоже знали
немецкий язык. Было сделано все для того, чтобы оградить раненого офицера
СД от всяких "раздражителей". Он лежал в отдельной палате.
Когда сознание возвращалось к нему, он начинал медленно соображать.
Где он? Может, его ранили во время бомбежки аэродрома и Дитрих выдал его?
И сейчас врач-немцы стараются сохранить ему жизнь, чтобы потом гестаповцы
могли медленно выжимать ее, капля за каплей... Все дальнейшее выпало из
памяти Вайса. Все, кроме засевшего у него в мозгу признания Дитриха. И оно
жгло его мозг. Значит, он, Вайс, допустил где-то роковую ошибку, допустил
накануне того, как ему предстояло завершить работу над заданием, от
которого зависела жизнь многих тысяч людей. Эта навязчивая мысль, душевные
страдания, вызванные этой мыслью, отягощали и без того тяжелое состояние
Вайса.
Память Вайса остановилась на том моменте, когда Дитрих сказал ему,
что донес на него, потому что пало подозрение на Зубова, а Вайса видели с
Зубовым. Быть может, это произошло в день смерти Бригитты, когда он
дожидался Вайса на Бисмаркштрассе, возле секретного расположения особой
группы заграничной разведки СД. Вайс помнил, как Зубова потрясла смерть
Бригитты, а ведь сам он никогда не боялся смерти и не думал о ней.
И теперь перед Вайсом выплывало, как из тумана, склоненное лицо
Зубова в момент, когда он выбросил из самолета свой парашют. Иоганн видел
это лицо, эту смущенную улыбку. Зубов словно извинялся за то, что вынужден
теперь умереть.
А если он спасся? Зубов не такой, чтобы без борьбы достаться смерти.
Что, если он нашел выход и спасся? Вернулся в Берлин, и там его взяли по
доносу Дитриха. И палачи гестапо терпеливо, усердно пытают его - могучего,
сильного, способного выдержать самые ужасные пытки, от которых другой,
менее стойкий человек мог бы быстро умереть. А Зубов не может, и потому
муки его длятся бесконечно долго.
Он все время думал о Зубове.
Зубов тоже думал о Вайсе. Перед его глазами стояло встревоженное,
удивленное лицо Иоганна. И он поспешно захлопнул люк самолета, чтобы
быстрее отсечь себя от Иоганна, не подвергать его ненужной опасности, -
слишком уж ясно читалось волнение на его лице.
Когда самолет взлетел, Зубов мрачно взглянул на спины пассажиров -
уполномоченных СС, пролез в хвостовой отсек и присел у крупнокалиберного
пулемета, пахнущего машинным маслом. Сквозь пластиковый колпак он видел
кусок неба. В хвостом отсеке было узко и тесно. "Уютненько, как в гробу",
- с усмешкой подумал Зубов.
Время полета - семьдесят минут. Механизм взрывателя мины рассчитан на
пятнадцать минут с момента, когда будет сломана ампула кислотного
взрывателя. Плоскую мину Зубов вынул из планшета и подвесил на специально
приспособленной лямке себе под китель, под левую подмышку. На его мощном
торсе эта выпуклость была почти незаметна.
Потом он стал думать о том, как на его месте поступил бы Иоганн. И
ничего не придумал.
Небо сквозь колпак виднелось грязное, поверхность колпака как бы
шевелилась от потоков влаги. Было темно, как в яме.
На ремне у Зубова висел тяжелый бельгийский браунинг с прицельной
рамкой.
Он подсчитал пассажиров и членов экипажа. Многовато. Можно
попробовать, но это едва ли разумно. С пассажирами он, пожалуй, справился
бы. Но кабина замкнута металлической дверью. Бить сначала по пилотам - не
будет точности попаданий. Начнет с пассажиров - пилоты успеют выскочить и
уничтожат его самого, прежде чем он расправится со всеми гестаповцами, а
ведь каждый из тех, кто уцелеет, везет приказ об истреблении десятков
тысяч людей. Даже если только двое останутся, все равно многие тысячи
людей будут обречены. Значит, остается мина. Она-то ведь сработает
наверняка.
Наверняка? Надо все-таки сломать ампулу за полчаса до посадки, а то
вдруг техника подведет. Тогда за оставшиеся пятнадцать минут он успеет
порядком сократить количество уполномоченных, пока его самого не сократят.
Пожалуй, так все логично, правильно. Пожалуй, так бы поступил и Вайс.
Зубов вынул сигарету. Хотел закурить, но потом вспомнил, что здесь
нельзя. Машинально спрятал сигарету. Да, пожалуй, так лучше - не надо
этого поединка с пассажирами. Если мина не сработает, начать бить по
бакам. Патроны в кассетах у него уложены чередуясь - бронебойные с
зажигательными. Значит, будет полный порядок.
Он вздохнул с облегчением. И ему снова захотелось курить. Как вот
тогда, в гетто, когда он лежал в земляной норе и нечем было дышать. Потом
он вспомнил парня, подававшего ему ленту, когда он вель огонь с крыши
подожженного фашистами дома, из окон которого люди выбрасывались на
мостовую, где их добивали.
Паренек спросил Зубова:
- Вы кто, поляк?
- Нет, русский.
Паренек взглянул на него удивленно.
- Нет, вы обманываете. Вы правда советский? А чем вы докажете?
Зубов дал точную очередь по фашистам. Оглянулся. Спросил:
- Видел? - И объяснил: - Вот это мое самое главное доказательство.
Потом, когда парня ранили смертельно, он попросил Зубова:
- Возьмите у меня в кармане сигареты.
- Не надо, - сказал Зубов. - Обойдусь.
- Пожалуйста. - И паренек пролепетал посиневшими губами: - Вы же
постесняетесь взять у меня потом, у мертвого... А вам же надо курить, вы
же курящий.
...Зубов протер рукой запотевший колпак, но от этого не стало
светлее. Однажды в сумерки Бригитта почему-то попросила не зажигать огня.
Она сказала Зубову, приподнимаясь на пальцах, кладя ему руки на плечи и
прижимаясь к нему уже заметным животом:
- Когда-нибудь все будет хорошо.
- А сейчас тоже неплохо, - сказал Зубов.
- Но не так, как ты хочешь. - И пообещала: - Но все будет так, как ты
захочешь. - Закрыла глаза и спросила шепотом: - Как порусски - мама?
- Не знаю. - И Зубов высвободился из рук Бригитты.
Значит, она еще тогда догадывалась, но откуда? Может, слышала, как он
ночью, включив приемник, слушал Москву? Он это скрыл от Вайса. Если б Вайс
знал... Зубов поежился.
И вдруг сверлящий, пронзительный звук врезался в гудящее бормотание
транспортника. Зубов увидел узкий силуэт аэрокобры и пунктирные нити
пулеметного огня.
Он припал к пулемету, отводя ствол так, чтобы в прицеле не было
силуэта истребителя. Потом нажал гашетку. И длинная, бесконечная очередь
до конца расходуемой ленты раскаляла конец ствола, как раскаляется лом
сталевара во время шуровки мартеновской печи.
Зубов жадно ждал новой атаки. Но транспортник, сотрясаясь, вошел в
тучу, он шатался и вилял, как будто вот-вот должен рухнуть. Зубов выбрался
из хвостового отсека. В кабине слышен был свист ветра, дуло в пробоины.
Один пассажир свесился с кресла, но другие, с бледными лицами, вцепившись
руками в подлокотники кресел, сидели почти неподвижно.
Зубов вошел в кабину пилотов. Колпак кабины был пробит во многих
местах. Бортрадист и правый пилот лежали мертвые - один в своем кресле,
другой - уткнувшись головой в разбитую панель рации. Левый пилот был ранен
- одна рука висела, лицо разорвано осколками плексигласа. Увидев Зубова,
он сказал:
- По документам ты летчик. - Указал глазами на кресло правого: -
Сбрось его и бери рулевое управление. - Добавил: - Я сейчас скисну.
Зубов отстегнул ремни и высвободил тело мертвого летчика. Потом занял
его место, поставил ноги на педали, положил руки на штурвал.
Он не заметил, как левый пилот, освободившись от ремней, хотел
встать, но, обессиленный, свалился на мертвого бортрадиста. Зубов вел
самолет и весь был поглощен этим. Когда он почувствовал, что машина ему
повинуется, его охватило ощущение счастья. Но он знал, что ему не удастся
дотянуть самолет до расположения советских войск. Из пробоин баков
хлестало горючее, образуя позади радужное сияние. Оставались считанные
секунды. Или самолет вспыхнет, объятый пламенем, или падет на землю с
заглохшими моторами.
Старший группен-уполномоченный, штурмбанфюрер СС, вошел в кабину и
замер при виде кучи сваленных тел. Но Зубов обернулся и сказал:
- Все в порядке, штурмбанфюрер.
Лицо Зубова было невозмутимо, глаза блестели. Это подействовало на
штурмбанфюрера успокаивающим образом. Не взглянув больше на трупы, он
закрыл за собой дверь.
Зубов медленно и осторожно набирал высоту. Он сам не знал, зачем он
это делает. Возможно, его просто влекла высота. И когда он вырвал машину
из почти непроглядной темноты, он оказался в гигантском сияющем
пространстве, в великом океане света, в белизне неземного сверкания. А
ниже громоздились прохладным, словно снежным полем сплоченные облака. Этот
лилейной чистоты снежный покров походил на его родную землю зимой, такую
прекрасную и кроткую. И, ощущая эту сладкую близость родной земли, Зубов
сделал то, что он должен был сделать, - медленно перевел машину в пике.
Правой рукой он передвинул ручки газа до полной мощи работы моторов.
И радужные, прозрачные нимбы от пропеллеров сверкали и сияли, усиливая
пронзающую воздушное пространство скорость.
В кабину пилотов вполз штурмбанфюрер. Он вопил, силясь удержаться за
подножку кресла. Упал, и тело его хлопнуось о колпак, затемняя его. Зубов,
чтобы видеть землю, нажал левую педаль.
Самолет падал на какой-то городок с высокими черепичными крышами.
Последнее, что подумал и решил Зубов: "Зачем же людей? Люди должны жить".
С нечеловеческой силой он потянул на себя колонку рулевого управления,
казалось слыша хруст своих костей. Городок промелькнул как призрак. В
облегчении и изнеможении Зубов снял руки с управления. Вздохнул. Но
выдохнуть он не успел. Земля неслась навстречу ему...
Так на планете обозначилась крохотная вмятина, опаленная, словно
после падения метеорита. А небо над ней стало чистым. Недолго в этом небе
прожил Алексей Зубов.
Все эти дни Александра Белова мучила непреодолимая боль; она
вселилась в него, заполнила все его существо, копошилась в голове, как
большая черная крыса. Пытка не прекращалась ни на минуту, и временами его
окутывал тугой розоватый туман, и ему чудилось, что он колышется в этом
тумане боли и сознание его как бы тает в ее упругом и жгучем пламени.
Но едва сознание возвращалось к нему, как он начинал думать о Зубове.
Думать тоскливо, с тревожным отчаянием, страдая оттого, что не может
предотвратить грозящую Зубову опасность. И эти страдания еще больше
усиливали муки, причиняемые тяжелой контузией, - раны от осколков гранаты
заживали благополучно.
71
В тот день, когда началась операция по освобождению заключенных из
подземного концлагеря, Генрих и Вилли Шварцкопфы, одетые в парадные
мундиры, пробирались среди развалин рейхсканцелярии - они шли поздравить
фюрера с днем рождения. Прием для самых приближенных к Гитлеру лиц был
назначен в подземном бункере.
Привести с собой племянника Вилли Шварцкопфу предложил
Кальтенбруннер, надеясь, что фюреру, возможно, будет приятно вспомнить,
как однажды силой своего гипнотического взгляда ему удалось "усыпить"
этого молодого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177