– Вся опасность в том, что работать можно только с человеком, не осознающим смерть, как неизбежную данность. Кто до этой простой мысли дошел, тот для нашего .брата умер. Такой человек становится или монахом, или поэтом, но не агентом, это факт. Он ищет вечного, а не выхода на спецорганы.Подседерцев сел в кресло, вытянув под столом тяжелые ноги.
– Философия! – скривил губы Гаврилов. – Мало ли мы попов и поэтов агентурили? У меня самого на контакте два рифмоплета были, и не из мелких. А у соседнего отдела полпатриархии в агентах ходило!
– Дерьмовые поэты и расстриги, вот кем они были! – отрубил Подседерцев, зло дернув крупной головой. – Без веры в себя, как в часть Высшего. А с этого и начинается настоящий поэт или монах. С верой можно и на костер... Ты говорил, Журавлев в богоискательство ударился?
– Еще как!
– Плохо дело. С его раком в самый раз на костер, все равно терять нечего.
Осторожнее с ним надо будет... Кстати, «слухачей» из квартиры над ним убери от греха подальше. Сегодня же!
– Понял. – Гаврилов выжидательно посмотрел на Подседерцева.
– Да не пяль ты глаза! Считай, договорились, буду на встрече. Ты его разомнешь, а делать буду я. Не клюнет он сейчас на ерунду, а работа на твое агентство для него ерунда и есть. Упускать, вернее, выпускать из твоего кабинета Журавлева незаагентуренным нельзя, тут ты прав. – Подседерцев быстро сделал пометку в блокноте. – А этой Насте я лично кислород перекрою. Еще не хватало, чтобы она нам испанскую разведку на хвосте притащила. Вот уж не было печали...
– А я что тебе весь день толкую! Ситуация начала саморазвиваться. Сам же знаешь, планы составляют для начальства и на случай провала, чтобы было потом чем отбрехаться. А действовать приходится, применяясь к обстановке. Сумеем приспособиться и попасть в темп – грудь в крестах. Нет – сам понимаешь.
Подседерцев тяжело посмотрел на Гаврилова и инстинктивно сжал кулак.
Гаврилов юрко глянул на тяжелый кулак, лежащий поверх папки, и отвел глаза.
Доли секунды ему хватило, чтобы увидеть главное – кулак был сложен не правильно: не было в нем желанной хозяйской воли и готовности к хрусткому удару. Кулак был слабым, с суеверно зажатым – внутрь большим пальцем. Гаврилов остро почувствовал сосущую пустоту под ложечкой. Первый, глубинный, а потому – истинный приступ страха подсказывал: пора менять хозяина.
* * *
"Гаврилов не прав, еще не наступило то благодатное время, когда ситуация начинает саморазвиваться, когда темп игры возрастает во сто крат, когда только успевай просчитывать варианты и делать очередной ход. До того этапа операции, когда потеря темпа грозит поражением, еще ох как далеко, – с тоской подумал Подседерцев. – Это потом начальство отпускает вожжи, позволяя непосредственным исполнителям во имя спасения операции творить все, что считают нужным.
Сковывать инициативу так же губительно, как и терять темп, но до осознания этого немудреного правила надо ждать, пока операция не начнет трещать по всем швам. Пока жареный петух не клюнет, – а он на Руси – птица счастья, – ничего хорошего от начальства ждать не приходится".
Новые данные на Журавлева, добытые Гавриловым, действительно требовали срочной корректировки сценария операции. Но на начальном этапе любые действия требуют визы. Согласие начальства, пусть даже в форме невнятного бормотания или многозначительного кивка – страховой полис и карт-бланш одновременно. Этому Подседерцева, еще на Лубянке закаленного в бюрократических игрищах, учить не надо было. Поэтому первую коррективу в детально разработанный план он внес сразу же, покинув офис Гаврилова. Связался по спецсвязи с Шефом и напросился на внеочередной доклад.
Сказать, что Подседерцев любил своего Шефа, значило погрешить против истины. Он отдавал должное запредельной верности, демонстрируемой его Шефом Хозяину, но не более того. Как умный человек, Подседерцев уважал людей, обладающих качествами, отсутствующими у него.
В верности Шефа было что-то собачье, зависимое.
Любовь Хозяина была по-барски крутой, именно такую больше всего любят русские женщины и служилые мужики. Потреплет жесткая рука по холке – радуйся, въедет хозяйский сапог под зад – сам виноват, скули на задворках и вспоминай, чем же провинился.
И Хозяин, и Шеф представляли совершенно определенную, а значит – ограниченную во времени тенденцию. Вне постоянной схватки со старыми врагами или с бывшими соратниками, впавшими в ересь дележа власти, они были никем.
Хозяину предстояло вытащить из грязи телегу российской Империи и, окучивая кнутом дохлых кляч и рвущих из рук вожжи, повернуть оглобли на столбовую дорогу, с которой, не без его участия, вышеупомянутая телега и свалилась в канаву, растеряв половину поклажи. Но вожжи у них вырвут, непременно вырвут, как только колеса въедут на накатанный тракт. Это Подседерцев отлично понимал, иллюзий по отношению к людской натуре в силу ремесла никогда не испытывал, а, пообтесавшись в кремлевских коридорах, растерял даже их остатки. Опасность перехвата управления исходила не столько от оголтелой оппозиции – им, дуракам, ничего не досталось, соответственно, и терять нечего – к вожжам полезут те, кто под шумок успел накопить капитал, кто захочет покоя и надежности.
Подседерцев закончил доклад, давние отношения позволяли не стоять на вытяжку, а сидеть, удобно устроившись в кресле, и выжидающе посмотрел на Шефа.
Шеф выставил ногу из-под стола и, кряхтя от боли, принялся растирать колено.
– Боря, ты в теннис не играешь? – неожиданно спросил он.
– Это с моими габаритами? – усмехнулся Подседерцев, поиграв крутыми, как у грузчика, плечами.
– Сейчас все на корт лезут. И косые, и хромые, и пузатые, как тараканы беременные. Мода такая. – Шеф охнул, нащупав на колене какую-то особенно болезненную точку. – Вот зараза! И черт дернул вчера мяч гонять... Сам-то что об этой забаве думаешь?
– Индикатор изменения мышления. При Сталине элита увлекалась футболом. Как крепостники, владели командами. Из лож наблюдали за битвой гладиаторов. Не надо забывать, что футбол – игра командная, цивилизованный вариант русской стенки на стенку. Чем в то время элита и забавлялась. Левый уклон, правый уклон, промпартия...
– Забавно. – Шеф убрал ногу под стол. – Мне, крестьянскому сыну, такие аналогии в голову не приходили. А Хрущ?
– Он типичный перевертыш. Оскопленный вариант Усатого. А Ленька, по старой цэковской традиции, хоть и любил футбол-хоккей, а для души баловался охотой.
Егеря обкладывали, гнали кабана на выстрел, а он сидел на вышке, прихлебывал «Пшеничную» и мочил зверюг из снайперской винтовки. Показатель?
– Согласен. Да, в его времена уже массовыми травлями не баловались.
Индивидуально работали, – кивнул круглой головой Шеф. Как у всякого тщеславного в душе человека, лысина была прикрыта тонкими редкими прядками.
«Жаль, нельзя подсказать, не поймет. Постригся бы наголо, благо мода позволяет. Череп-то лепной, хороший. А ну его! Я ему не жена и не любовница», – подумал Подседерцев и продолжил:
– А теннис – игра интриганов-индивидуалистов. Один на один. Без крови, в белых Штанишках. Под улюлюканье болельщиков, своих и чужих.
– А почему дядюшка Зю в волейбол играет? – В глазах Шефа вспыхнул нездоровый огонек.
– А это вариант тенниса, только коллективный. И без претензий на аристократичность. Все это называется умным термином – психодинамика личности.
Если умеешь ее вычислять даже в таких мелочах, как спортивные пристрастия, колешь людей, как грецкие орехи.
– Недурно... А сам во что играешь? – У Шефа была привычка задавать неожиданные вопросы.
– В шахматы. И еще хожу к ребятам в спортзал. У меня же разряд по дзюдо.
– Смотри, покалечат там тебя. Тюкнут умной башкой о пол, на кой хрен ты мне тогда будешь нужен?
– У Спасских ворот поставите, пропуска проверять, – не моргнув глазом ответил Подседерцев.
– Иными словами, Боря, ты со мной до конца, так я понял. – Он посмотрел Подседерцеву в глаза. – А я до конца с ним. – Он кивнул на портрет в рамке, стоящий на углу стола. – С Дедом стало труднее работать. Но пока он меня не попер, я буду для него таскать каштаны вместе с горящими углями. И ты это тоже будешь делать, Борис!
– Само собой, – кивнул Подседерцев.
– Всех, кто пытается нагадить Деду, мы будем – вот так! – Шеф вдавил большой палец в полированную столешницу. – Но и не дай бог, Боря, нам самим его подставить. Сначала мы ему были нужны, а теперь он нам. Не дай нам бог пережить Деда! – Он придвинул к себе папку Подседерцева. – Твоя операция красива, слов нет. Но уж больно запредельная.
– Провокация – нормальный прием работы спецслужбы. ФБР для таких операций целые липовые банки создает.
– Вот только не надо, – поморщился Шеф. – Это криворотые демократы чуть что кивают за бугор. Основной аргумент: «А там так делают». А Америка двести лет к этому шла! Сначала чумные одеяла индейцам подбрасывали, потом на черных пахали будь здоров как... Если разобраться, то Лютера Кинга и Кеннеди замочили в условиях развитой демократии, да? Так что придумай аргумент получше.
– Лучшего аргумента, чем необходимость ликвидации бардака и самостийности, я придумать не могу.
– Вот на этом и остановимся. – Шеф поморщился, дернул под столом ногой.Теперь конкретика. Гога Осташвили уже давно встал всем поперек задницы. Его пора показательно выпороть. Сидел бы со своими бандитами в кабаке, я бы слова не сказал. А он охамел и полез в большую политику. Тем хуже для него. Его кандидатура на роль основной жертвы в твоей операции меня полностью устраивает.
С банком сложнее...
– Он все равно на ладан дышит, Александр Васильевич! Заигрались господа банкиры. Банк скоро лопнет сам по себе, и это вызовет кризис на рынке межбанковских кредитов. Но наша совесть будет чиста, если тебя это волнует. В самое ближайшее время кредитный рынок обвалится не без участия и по злой воле Минфина, это я знаю точно. Надо использовать благоприятный момент и урвать свой кусок. Я уже говорил, как бы ни развивались события в стране, мы должны иметь собственные ресурсы. Можно называть это «внебюджетным финансированием», можно – «черной кассой», не суть важно. Никто не даст денег на закручивание гаек, дураков нет. А если и дадут, то на таких условиях, что мы век им будем обязаны.
И если мы взялись обеспечивать безопасность Хозяина, а по сути – безопасность страны, то пора лезть в драку. Все расхватают без нас. Пойми, кто сейчас нахапает в государственных масштабах, тот через пять лет купит себе государственную власть! Когда вышвырнут из Кремля, кому мы будем нужны – честные и нищие?
– Это и дураку ясно. А твой Гаврилов не посчитает, что ты ему на всю жизнь обязан?
– Когда закончится работа, все фигуранты исчезнут. Мне лишние концы не нужны. Так всем спокойнее будет. – Подседерцев указал глазами на портрет Хозяина.
Шеф полистал страницы в папке.
– Максимовы, Журавлевы, Кротовы всякие... Подбор исполнителей, говоришь, закончил?
– Да, Александр Васильевич, полный комплект. Карьеристы, идеалисты, подонки, душегубы, стяжатели и циники. Добавляем к этому вареву щепотку патриотизма – и результат гарантирован.
– Ты это серьезно? – Шеф поднял на него недоуменный взгляд.
– Абсолютно. – Подседерцев в упор посмотрел на Шефа. – Спецслужбы с ангелами не работают. И ангелов среди оперов я что-то не встречал.
– Да уж... – Шеф тяжело вздохнул. – Бог с ними, ты их набрал, ты за них и ответишь. Не это главное, Боря. Ты уверен, что операция рикошетом ударит по Горцу?
– Аб-со-лют-но, – по слогам произнес Подседерцев. – Независимость стоит больших денег. Но, с другой стороны, именно она и дает возможность делать большие деньги. А деньги для Грозного делают не в Сирии и Стамбуле, а здесь – в Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104