– ткнул его пальцем в живот Журавлев. Попал в кобуру и сразу же стал серьезным:
– Живо буди Стаса, пусть заводит машину. Потом поднимайся сюда, звони оперативному Гаврилова. Пусть даст «дорожку».
«Дорожкой» они называли маршрут, на котором в условленных точках можно было пересесть в другие машины. Стас отправлялся по своему контрольному маршруту, а они кружили по городу, время от времени пересаживаясь из машины в машину. Достаточно было качественно провести две-три пересадки, чтобы сбить со следа чужих. Машины шли по заранее отработанным маршрутам, проходя невидимые для чужих контрольные посты. Через некоторое время данные контрнаблюдения обобщались, и с центрального поста в офисе Гаврилова шла команда: «Домой».
Тогда они прямиком ехали на Можайское шоссе, где у спорткомплекса «Крылья Советов» их поджидал так же проверенный до стерильности Стас. На его «Волге» и возвращались на дачу.
«Если бы ты знал, что мне рассказал этот жлоб, – подумал Максимов, спускаясь по стершимся от времени ступенькам. – Ты бы не „дорожку“, а бункер себе заказал! ЧеКа, на фиг! Привез на пошушу Крота, а обеспечение по улице не раскидал. Или Гаврилов зажал? Этот мог, тот еще жук!»
Олаф уходил последним. В полумраке коридора никто не обратил внимание, что он сжал до щелчка маленький цилиндрик и подбросил его под дверь комнаты, где без сознания лежал связанный рэкетир. На двери заранее нацарапал знак. Те, кто придет сюда, запеленговав сигнал, сумеют его понять.
Через семнадцать минут после их отъезда в «крысятник» вошел мужчина с «дипломатом» в руке. Еще через пятнадцать минут к дому подъехал пикап. Из него вышли пять человек в рабочих спецовках. Через три минуты они вынесли из подъезда и положили в пикап два больших мешка. Никто не обратил на них внимания. В этом муравейнике все были озабочены лишь одним – деланием денег. А вахтер так и продолжал спать.
* * *
Экстренная связь Печоре
На месте выхода в эфир мною обнаружен неизвестный, по всем признакам подвергнутый допросу максимальной степени воздействия. Принял решение зачистить место выхода в эфир и эвакуировать задержанного на объект «Лазурь». Снял первичные показания.
Со слов задержанного, он является членом устойчивой преступной группы, организационно подчиненной некоему Давиду, человеку из ближайшего окружения Осташвили. Давид дал команду «наехать на Журавлева». Задержанный имел только словесный портрет и адрес офиса фирмы «Рус-Ин». Кто дал наводку на Журавлева, он не знает, т.к. с Давидом общался старший группы – некто Черныш.
Согласно плану, задержанный должен был войти в офис и завязать с Журавлевым разговор, оказывая на него психологическое давление. После десяти минут «развода» (термин, употребленный задержанным) он по мобильному телефону должен был вызвать остальных участников группы. Далее планировалось действовать по обстановке: при благоприятных условиях – вывести Журавлева из здания и «увести на природу для последнего базара», при осложнении ситуации – ликвидировать Журавлева на месте, остальных блокировать в офисе или ликвидировать.
Неизвестный напал на задержанного и, применив меры физического воздействия, снял аналогичные вышеприведенным сведения.
Обращаю Ваше внимание, что на соседней улице взрывом полностью уничтожен автомобиль «Джип-Чероки». Имеются человеческие жертвы.
На двери комнаты, где был блокирован задержанный, мною считан знак связи «Нагалас».
Иртыш
Норду
Олафом оставлен знак «Нагалас» – «силы разрушения». Письменного сообщения нет.
Предполагаю, что Олаф решил предпринять активные действия по срыву операции противника. Им ликвидирована преступная группа в составе пяти человек.
Информация, снятая с задержанного, оставленного Олафом на точке связи, заставляет предположить, что проводящими операцию допущена утечка информации о группе, в которую внедрен Олаф. Разрабатываю версию о существовании устойчивой связи одного из участников операции с окружением Осташвили.
Печора
Печоре
Примите меры по прикрытию действий Олафа. Задержанного ликвидировать.
Норд
Глава девятнадцатая
МЕНЬШЕ ЗНАЕШЬ – КРЕПЧЕ СПИШЬ
Неприкасаемые
По крыше барабанил дождь. На краю поселка завыла, набирая ход, электричка.
Потом опять нахлынула тишина, вязкая и осязаемая, такая бывает только осенним дождливым вечером.
Кротов лежал, боясь пошевелиться. Сердце неожиданно стало тяжелым, оно мучительно медленно, как раненый зверь в душной норе, ворочалось в груди. Он набрал полные легкие воздуха, пытаясь согнать эту невыносимую тяжесть, но стало еще хуже. Сердце дрогнуло и на мгновение замерло. Он тихо застонал, почувствовав, как жгучей змейкой скользнула из уголка глаза горячая капелька.
Из темноты выплыло и склонилось над ним лицо жены. Глаз он не видел, только огромные темные круги. Они затягивали в себя, как два водоворота в ночной реке, неудержимо и безвозвратно. Сердце зашлось от острой, щемящей боли.
Лицо жены приблизилось, расплылось мутным пятном, только темное облако волос, только черные водовороты глаз.
– Не сейчас, Маргарита, только не сейчас, – через силу, борясь с накатывающим забытьем, прошептал Кротов. – Я еще не готов.
Ее губы что-то беззвучно шепнули, и лицо исчезло, растворилось в призрачном свете сумерек.
– Спасибо тебе, Марго, – прошептал он вслух. Сил бороться с мучительной пустотой и холодом там, где должно быть сердце, уже не осталось, и он заплакал.
Беззвучно, закусив губы. Беспомощно моргая веками, ставшими тяжелыми и непослушными. Горячие ручейки жгли виски, капельки одна за другой, как раскаленные шарики, скользили вниз, он почувствовал, каким мокрым и режущим сделался воротник рубашки.
Инга пробормотала что-то во сне, повернулась, горячая рука легла ему на грудь. Кротов осторожно убрал с себя ее руку, выскользнул из-под одеяла. По телу сразу же пробежали мурашки, в комнате было холодно. Но сердце забилось зло и быстро, как зверек, копающий выход из заваленной норки. В висках застучали злые молоточки, разгоняя предательскую слабость.
Он пошатываясь прошел к окну, прижался горячим лбом к холодным черным стеклам.
«Не сейчас, только не сейчас, – сказал он сам себе. – Только расслабься – и ты погиб. А ты должен жить. Ради Маргариты и детей. Когда-нибудь мы опять будем вместе. Но только не сейчас».
Он осторожно, боясь еще больше растревожить сердце, опустился в кресло. Из приоткрытого окна врывался пахнущий грибной сыростью и прелой листвой ветер.
Кротов подставил лицо под струю холодного воздуха и закрыл глаза.
«Я все делал правильно. Меня не в чем упрекнуть. Меня можно предать, как и всякого, но сам я не предавал никогда. И это они знают. Неужели они меня предали?»
Старые дела
Москва, июнь 1989 года Конспиративная квартира «Конкур»
Окна выходили на ипподром. Это Кротову сразу не понравилось.
Одно время взял за правило раз в неделю обедать в ресторане при ипподроме.
Привлекало сочетание покоя и размеренности круга избранных, отделенных от взмыленной в азарте толпы лишь толстыми стеклами окон. Он любил контрасты, а здесь они были настолько явными, что жизнь казалась необратимо расколотой на тех, кто мечтает и жаждет, и тех, кто уже получил, знает цену и никогда не поставит на кон свое, с таким трудом, силой или хитростью, отнятое у тех, орущих за окнами.
В зале ресторана, как в аквариуме за толстыми стеклами, фланировали акулы, улыбаясь друг другу золочеными оскалами, мальки и пираньи сновали снаружи. Он садился за свой столик у окна и наблюдал за теми и за другими, как за диковинными животными, чьи ужимки и повадки уже хорошо изучены, но, несмотря на это, все еще остаются забавными и представляют определенный интерес для пытливого ума. Он не принадлежал ни к первым, ни к последним. Он был другим. И эту исключительность, ни разу им явно не подчеркнутую, признавали все.
Очевидно, чувствовали нутром, как звери чувствуют и не оспаривают исключительности льва.
Потом, узнав, что ресторан, как и сам ипподром, прибрал к рукам Осташвили-старший, пусть земля ему будет пухом. Кротов зарекся посещать бега.
Всегда старался держаться подальше от мест, оскверненных нечистыми людьми...
– Я могу закрыть окно? – спросил он у человека, приведшего его в эту квартиру. После давящей тишины Лефортова шум заполненной машинами улицы казался невыносимой какофонией.
– Нет, – коротко ответил тот.
Сопровождающий, человек лет сорока пяти, крупный, но не отяжелевший, как это бывает с мужчинами при заботливом уходе жены и регулярном питании, ему понравился только одним – за все время он не сделал ни одного лишнего движения, не то чтобы вымолвил лишнее слово. Лицо с момента встречи в Лефортовской камере и недолгой поездки по Москве не отразило ни одной эмоции, глаза так и остались холодными и безучастными. Если бы не хорошо пошитый костюм, человека можно было бы принять за монаха-иезуита, проходящего испытание молчанием.
«Школа, черт возьми! – в который раз подумал Кротов. – Идеальный сопровождающий. Предупредителен и молчалив. В беде не бросит, а, если прикажут, так же без единого слова всадит подопечному пулю в затылок».
– Что ж, как скажете. – Кротов невольно потер затылок.
– У вас есть пятнадцать минут. Можете сходить в душ и переодеться. Одежду вам подготовили. Размер ваш. – Это была самая длинная фраза, сказанная сопровождающим за все время.
– Даже так? – поднял бровь Кротов. Сопровождающий молча вышел в соседнюю комнату, вернулся, неся в руках светло-серый костюм.
– Полотенце, белье – в ванной комнате.
Кротов долго стоял под колючими горячими струями, втирая в кожу душистый гель. Надеялся вытравить затхлый запах тюрьмы. Он знал, что все уже позади, предстоял последний разговор, его еще надо выдержать и правильно разыграть, и тогда с прошлым его будет связывать только этот мерзкий запах.
Он включил фен, направил тугую струю воздуха в лицо, и тут сердце больно, на вскрик, екнуло и ухнуло вниз. Он едва успел присесть на край ванны, ноги сразу же сделались чужими, ватными.
Вспомнил, как после их первой ночи Маргарита заглянула в ванную и с удивлением уставилась на жужжащий фен в его руках.
«Ой, а я думала, ты бреешься!» – сказала она.
«Нет, Марго, электрической бритвой пользуются только командировочные и не уважающие себя. А это... – Он щелкнул тумблером, и цилиндрик в его руке мерно заурчал на малых оборотах. – Это маленькая прихоть старого холостяка».
«Не-а, Саввушка. – Она чуть склонила голову набок. – Феном пользуются только разведенные мужчины. Одна из привычек, доставшаяся от проклятого семейного прошлого, которая выдает вашего брата с головой».
Он посмотрел на ее отражение в зеркале. Черты лица были четкие и правильные, как на картинах старых мастеров, любивших жизнь и знавших толк в женщинах. Уголки ее губ дрожали, не поймешь, то ли сейчас заплачет, то ли улыбнется.
«Тогда будем считать, что я бывший в употреблении холостяк», – сказал он, готовясь к самому худшему – слезам, как к самому верному средству сделать тебя виноватым и связанным по рукам и ногам.
Она засмеялась открыто и радостно, как это получается только у детей и искренне любимых женщин. На ее иссиня-черных глазах выступили слезы, но это были не те, что он ждал, а легкие, как капельки первого летнего дождя.
Он отбросил надоедливо урчащий цилиндрик, притянул ее к себе, уткнулся лицом в распахнувшийся на груди халат. Сердце тихо обмерло, когда ее пальцы скользнули к его вискам, стали перебирать еще влажные волосы.
Хотел сказать, что давно уже потерял надежду найти свою женщину, ту, что от бога и на всю жизнь. Что понял, любые целенаправленные поиски своей среди тысяч чужих – от лукавого. Что давно положился на случай, на тот великий, невозможный и непросчитываемый случай, который и есть Провидение Господне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
– Живо буди Стаса, пусть заводит машину. Потом поднимайся сюда, звони оперативному Гаврилова. Пусть даст «дорожку».
«Дорожкой» они называли маршрут, на котором в условленных точках можно было пересесть в другие машины. Стас отправлялся по своему контрольному маршруту, а они кружили по городу, время от времени пересаживаясь из машины в машину. Достаточно было качественно провести две-три пересадки, чтобы сбить со следа чужих. Машины шли по заранее отработанным маршрутам, проходя невидимые для чужих контрольные посты. Через некоторое время данные контрнаблюдения обобщались, и с центрального поста в офисе Гаврилова шла команда: «Домой».
Тогда они прямиком ехали на Можайское шоссе, где у спорткомплекса «Крылья Советов» их поджидал так же проверенный до стерильности Стас. На его «Волге» и возвращались на дачу.
«Если бы ты знал, что мне рассказал этот жлоб, – подумал Максимов, спускаясь по стершимся от времени ступенькам. – Ты бы не „дорожку“, а бункер себе заказал! ЧеКа, на фиг! Привез на пошушу Крота, а обеспечение по улице не раскидал. Или Гаврилов зажал? Этот мог, тот еще жук!»
Олаф уходил последним. В полумраке коридора никто не обратил внимание, что он сжал до щелчка маленький цилиндрик и подбросил его под дверь комнаты, где без сознания лежал связанный рэкетир. На двери заранее нацарапал знак. Те, кто придет сюда, запеленговав сигнал, сумеют его понять.
Через семнадцать минут после их отъезда в «крысятник» вошел мужчина с «дипломатом» в руке. Еще через пятнадцать минут к дому подъехал пикап. Из него вышли пять человек в рабочих спецовках. Через три минуты они вынесли из подъезда и положили в пикап два больших мешка. Никто не обратил на них внимания. В этом муравейнике все были озабочены лишь одним – деланием денег. А вахтер так и продолжал спать.
* * *
Экстренная связь Печоре
На месте выхода в эфир мною обнаружен неизвестный, по всем признакам подвергнутый допросу максимальной степени воздействия. Принял решение зачистить место выхода в эфир и эвакуировать задержанного на объект «Лазурь». Снял первичные показания.
Со слов задержанного, он является членом устойчивой преступной группы, организационно подчиненной некоему Давиду, человеку из ближайшего окружения Осташвили. Давид дал команду «наехать на Журавлева». Задержанный имел только словесный портрет и адрес офиса фирмы «Рус-Ин». Кто дал наводку на Журавлева, он не знает, т.к. с Давидом общался старший группы – некто Черныш.
Согласно плану, задержанный должен был войти в офис и завязать с Журавлевым разговор, оказывая на него психологическое давление. После десяти минут «развода» (термин, употребленный задержанным) он по мобильному телефону должен был вызвать остальных участников группы. Далее планировалось действовать по обстановке: при благоприятных условиях – вывести Журавлева из здания и «увести на природу для последнего базара», при осложнении ситуации – ликвидировать Журавлева на месте, остальных блокировать в офисе или ликвидировать.
Неизвестный напал на задержанного и, применив меры физического воздействия, снял аналогичные вышеприведенным сведения.
Обращаю Ваше внимание, что на соседней улице взрывом полностью уничтожен автомобиль «Джип-Чероки». Имеются человеческие жертвы.
На двери комнаты, где был блокирован задержанный, мною считан знак связи «Нагалас».
Иртыш
Норду
Олафом оставлен знак «Нагалас» – «силы разрушения». Письменного сообщения нет.
Предполагаю, что Олаф решил предпринять активные действия по срыву операции противника. Им ликвидирована преступная группа в составе пяти человек.
Информация, снятая с задержанного, оставленного Олафом на точке связи, заставляет предположить, что проводящими операцию допущена утечка информации о группе, в которую внедрен Олаф. Разрабатываю версию о существовании устойчивой связи одного из участников операции с окружением Осташвили.
Печора
Печоре
Примите меры по прикрытию действий Олафа. Задержанного ликвидировать.
Норд
Глава девятнадцатая
МЕНЬШЕ ЗНАЕШЬ – КРЕПЧЕ СПИШЬ
Неприкасаемые
По крыше барабанил дождь. На краю поселка завыла, набирая ход, электричка.
Потом опять нахлынула тишина, вязкая и осязаемая, такая бывает только осенним дождливым вечером.
Кротов лежал, боясь пошевелиться. Сердце неожиданно стало тяжелым, оно мучительно медленно, как раненый зверь в душной норе, ворочалось в груди. Он набрал полные легкие воздуха, пытаясь согнать эту невыносимую тяжесть, но стало еще хуже. Сердце дрогнуло и на мгновение замерло. Он тихо застонал, почувствовав, как жгучей змейкой скользнула из уголка глаза горячая капелька.
Из темноты выплыло и склонилось над ним лицо жены. Глаз он не видел, только огромные темные круги. Они затягивали в себя, как два водоворота в ночной реке, неудержимо и безвозвратно. Сердце зашлось от острой, щемящей боли.
Лицо жены приблизилось, расплылось мутным пятном, только темное облако волос, только черные водовороты глаз.
– Не сейчас, Маргарита, только не сейчас, – через силу, борясь с накатывающим забытьем, прошептал Кротов. – Я еще не готов.
Ее губы что-то беззвучно шепнули, и лицо исчезло, растворилось в призрачном свете сумерек.
– Спасибо тебе, Марго, – прошептал он вслух. Сил бороться с мучительной пустотой и холодом там, где должно быть сердце, уже не осталось, и он заплакал.
Беззвучно, закусив губы. Беспомощно моргая веками, ставшими тяжелыми и непослушными. Горячие ручейки жгли виски, капельки одна за другой, как раскаленные шарики, скользили вниз, он почувствовал, каким мокрым и режущим сделался воротник рубашки.
Инга пробормотала что-то во сне, повернулась, горячая рука легла ему на грудь. Кротов осторожно убрал с себя ее руку, выскользнул из-под одеяла. По телу сразу же пробежали мурашки, в комнате было холодно. Но сердце забилось зло и быстро, как зверек, копающий выход из заваленной норки. В висках застучали злые молоточки, разгоняя предательскую слабость.
Он пошатываясь прошел к окну, прижался горячим лбом к холодным черным стеклам.
«Не сейчас, только не сейчас, – сказал он сам себе. – Только расслабься – и ты погиб. А ты должен жить. Ради Маргариты и детей. Когда-нибудь мы опять будем вместе. Но только не сейчас».
Он осторожно, боясь еще больше растревожить сердце, опустился в кресло. Из приоткрытого окна врывался пахнущий грибной сыростью и прелой листвой ветер.
Кротов подставил лицо под струю холодного воздуха и закрыл глаза.
«Я все делал правильно. Меня не в чем упрекнуть. Меня можно предать, как и всякого, но сам я не предавал никогда. И это они знают. Неужели они меня предали?»
Старые дела
Москва, июнь 1989 года Конспиративная квартира «Конкур»
Окна выходили на ипподром. Это Кротову сразу не понравилось.
Одно время взял за правило раз в неделю обедать в ресторане при ипподроме.
Привлекало сочетание покоя и размеренности круга избранных, отделенных от взмыленной в азарте толпы лишь толстыми стеклами окон. Он любил контрасты, а здесь они были настолько явными, что жизнь казалась необратимо расколотой на тех, кто мечтает и жаждет, и тех, кто уже получил, знает цену и никогда не поставит на кон свое, с таким трудом, силой или хитростью, отнятое у тех, орущих за окнами.
В зале ресторана, как в аквариуме за толстыми стеклами, фланировали акулы, улыбаясь друг другу золочеными оскалами, мальки и пираньи сновали снаружи. Он садился за свой столик у окна и наблюдал за теми и за другими, как за диковинными животными, чьи ужимки и повадки уже хорошо изучены, но, несмотря на это, все еще остаются забавными и представляют определенный интерес для пытливого ума. Он не принадлежал ни к первым, ни к последним. Он был другим. И эту исключительность, ни разу им явно не подчеркнутую, признавали все.
Очевидно, чувствовали нутром, как звери чувствуют и не оспаривают исключительности льва.
Потом, узнав, что ресторан, как и сам ипподром, прибрал к рукам Осташвили-старший, пусть земля ему будет пухом. Кротов зарекся посещать бега.
Всегда старался держаться подальше от мест, оскверненных нечистыми людьми...
– Я могу закрыть окно? – спросил он у человека, приведшего его в эту квартиру. После давящей тишины Лефортова шум заполненной машинами улицы казался невыносимой какофонией.
– Нет, – коротко ответил тот.
Сопровождающий, человек лет сорока пяти, крупный, но не отяжелевший, как это бывает с мужчинами при заботливом уходе жены и регулярном питании, ему понравился только одним – за все время он не сделал ни одного лишнего движения, не то чтобы вымолвил лишнее слово. Лицо с момента встречи в Лефортовской камере и недолгой поездки по Москве не отразило ни одной эмоции, глаза так и остались холодными и безучастными. Если бы не хорошо пошитый костюм, человека можно было бы принять за монаха-иезуита, проходящего испытание молчанием.
«Школа, черт возьми! – в который раз подумал Кротов. – Идеальный сопровождающий. Предупредителен и молчалив. В беде не бросит, а, если прикажут, так же без единого слова всадит подопечному пулю в затылок».
– Что ж, как скажете. – Кротов невольно потер затылок.
– У вас есть пятнадцать минут. Можете сходить в душ и переодеться. Одежду вам подготовили. Размер ваш. – Это была самая длинная фраза, сказанная сопровождающим за все время.
– Даже так? – поднял бровь Кротов. Сопровождающий молча вышел в соседнюю комнату, вернулся, неся в руках светло-серый костюм.
– Полотенце, белье – в ванной комнате.
Кротов долго стоял под колючими горячими струями, втирая в кожу душистый гель. Надеялся вытравить затхлый запах тюрьмы. Он знал, что все уже позади, предстоял последний разговор, его еще надо выдержать и правильно разыграть, и тогда с прошлым его будет связывать только этот мерзкий запах.
Он включил фен, направил тугую струю воздуха в лицо, и тут сердце больно, на вскрик, екнуло и ухнуло вниз. Он едва успел присесть на край ванны, ноги сразу же сделались чужими, ватными.
Вспомнил, как после их первой ночи Маргарита заглянула в ванную и с удивлением уставилась на жужжащий фен в его руках.
«Ой, а я думала, ты бреешься!» – сказала она.
«Нет, Марго, электрической бритвой пользуются только командировочные и не уважающие себя. А это... – Он щелкнул тумблером, и цилиндрик в его руке мерно заурчал на малых оборотах. – Это маленькая прихоть старого холостяка».
«Не-а, Саввушка. – Она чуть склонила голову набок. – Феном пользуются только разведенные мужчины. Одна из привычек, доставшаяся от проклятого семейного прошлого, которая выдает вашего брата с головой».
Он посмотрел на ее отражение в зеркале. Черты лица были четкие и правильные, как на картинах старых мастеров, любивших жизнь и знавших толк в женщинах. Уголки ее губ дрожали, не поймешь, то ли сейчас заплачет, то ли улыбнется.
«Тогда будем считать, что я бывший в употреблении холостяк», – сказал он, готовясь к самому худшему – слезам, как к самому верному средству сделать тебя виноватым и связанным по рукам и ногам.
Она засмеялась открыто и радостно, как это получается только у детей и искренне любимых женщин. На ее иссиня-черных глазах выступили слезы, но это были не те, что он ждал, а легкие, как капельки первого летнего дождя.
Он отбросил надоедливо урчащий цилиндрик, притянул ее к себе, уткнулся лицом в распахнувшийся на груди халат. Сердце тихо обмерло, когда ее пальцы скользнули к его вискам, стали перебирать еще влажные волосы.
Хотел сказать, что давно уже потерял надежду найти свою женщину, ту, что от бога и на всю жизнь. Что понял, любые целенаправленные поиски своей среди тысяч чужих – от лукавого. Что давно положился на случай, на тот великий, невозможный и непросчитываемый случай, который и есть Провидение Господне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104