– Это почему? – удивился Игорь.
– Я уже с Мариной был.
– Ну, и что?
– Отказались ее принять.
– М-да… – покачал головой Игорь точно так, как делал это Цветков. – Что же, и письма, выходит, не шлешь?
– Почему? Пишем. Но вместе и я теперь жить не хочу. И Марина. Потому, силы свои проверить надо, понял? Сам на ноги встану. Руки есть, силы есть, ну, и совесть, оказывается, тоже есть. Не пропаду. Но, однако, пять лет тю-тю. Нагонять надо.
– Как чувствуешь, навсегда завязал?
Такой вопрос серьезно можно задать, только достигнув определенной степени доверия, взаимного доверия и расположения. Игорь это знал.
– Навсегда, – кивнул Зарубин. – Марина, ведь, со мной.
– А у нее кто еще есть?
– Никого. Сиротой росла, у тетки. А тетка померла в прошлом году. Хоронили ее. Очень Марина переживала.
Некоторое время они сидели молча, и нисколько не было тягостным это молчание для обоих. Потом Игорь, спохватившись, посмотрел на часы и торопливо простился.
– Надо действовать, Иван. Нельзя расслабляться, – усмехнулся он. – Значит, все мы, кажется, обговорили. Завтра ты идешь, так?
– Так.
– Ну, пока.
И Игорь заспешил в Управление. Однако он и предположить не мог, что задумал на этот раз Смоляков.
В тот же день в Москве, в кабинете Цветкова, состоялся неприятный разговор.
Цветков вызвал к себе Усольцева.
С нехорошим предчувствием шел Виктор Усольцев в кабинет начальника отдела. Успокаивала только мысль, что главный его враг, этот чертов Откаленко, уехал в командировку. Уж он бы наговорил, будьте спокойны. Но события на даче, о которых Усольцев знал, и, главное, присутствие там Коменкова, с которым так неудачно он провел встречу, сулили неведомые пока неприятности, это Виктор ощущал «печенкой», как любил он отзываться о своих предчувствиях. Тем более арестован этот проклятый Димочка Шанин. И Лосев его уже допрашивал.Но как Усольцев ни старался, узнать результаты допроса не удалось. Лосев молчал.
Когда Усольцев зашел в кабинет Цветкова, то сразу увидел Лосева, сидевшего в стороне, на диване. Длинная его фигура в сером костюме и светлые волосы четко выделялись на темной обивке дивана, это почему-то бросилось Усольцеву в глаза сейчас.
Он остановился на пороге.
– Заходите, Усольцев, – сухо пригласил его Цветков.
Обращение на «вы» ничего хорошего не сулило.
Виктор молча сел на стул возле стола и неуверенно посмотрел на хмурого Цветкова, перебиравшего на столе карандаши.
– Так вот, – сказал Цветков, сдвигая карандаши в сторону. – Должен сказать, что вы плохо начали свою работу у нас. Не неумело, это бы я вам еще простил, а плохо, – подчеркнул он. – С самого плохого начали и самого, в наших условиях, опасного – с обмана. Вот это мы, Усольцев, не прощаем. И это вы знали.
– Я не обманывал, я…
– Погодите, – приподнял руку Цветков. – Я не кончил. Вы провалили задание с Коменковым, вы не получили у него никаких сведений о Шанине, которого он, оказывается, хорошо знает. Ладно. Это может случиться с новичком. Совсем неопытным новичком, каковым вы и являетесь, потому что Коменков – это пустой орех, его расколоть ничего не стоило. Но вместо того, чтобы честно доложить о неудаче, вы заявили, что задание выполнили, но Коменков о Шанине ничего не знает. Этим вы ввели нас в заблуждение и нанесли прямой вред делу. Такое прощать мы не имеем права. И не прощаем, Усольцев. Вот это первый пункт. Он вам ясен?
Виктор сокрушенно кивнул головой. Оправдываться, казалось, бесполезно, да и не хотелось. Главное, не хотелось. Он готов был просто провалиться сквозь землю от стыда. И это еще при Лосеве. Уж лучше бы присутствовал здесь Откаленко. Тогда Виктор отвечал бы смелее, потому что тогда бы он наверняка злился.
– Но мало этого, – хмуро продолжал между тем Цветков, крутя в руках очки и не глядя на Усольцева. – Вы не только ничего не узнали. Вы умудрились вселить в Коменкова уверенность, что он приобрел в МУРе ценного дружка, который его в любой момент выручит, стоит только позвонить ему по телефону. И Коменков стал вести себя после встречи с вами еще увереннее и наглее. Стал хвастать направо и налево этой связью и порочить тем МУР, всех нас, – с нарастающей досадой проговорил Цветков. – Всех! Как же вы посмели так поступить? Вы опозорили людей, которые годы честно здесь работают.
Усольцев еще ниже опустил голову и продолжал молчать.
Замолчал и Цветков.
Согнувшись, сидел на своем диване Лосев и смотрел на Усольцева, как-то по-новому смотрел, сурово и брезгливо. Редко можно было заметить у Лосева такой взгляд. А Виталий думал про себя: ведь он шел к Цветкову, настроенный почти благодушно к провинившемуся Усольцеву, настроенный на строгую, конечно, но вполне товарищескую отповедь. Но жесткие, беспощадные слова Цветкова, его тон, не допускающий никакого прощения, подействовали и на Виталия. Все происходящее сразу окрасилось по-иному и вызвало у него волну новых чувств.
Да, Усольцев, в принципе, может быть, и не такой уж плохой парень и в другом месте может работать, как все, и даже приносить какую-то пользу. Но здесь, у них, где требуется предельная честность и надежность, где любая ложь может обернуться поражением, а то и трагедией, где все они немало рискуют и все строится на доверии друг к другу, здесь, в МУРе, такому человеку, как Усольцев, конечно, не место. Теперь Виталию это стало ясно. И еще ему сейчас было стыдно, что сам он только что мог думать иначе, мог этого Усольцева простить.
– Что скажешь, Лосев? – спросил Цветков, не поворачивая головы.
– Я согласен с вами, Федор Кузьмич, – твердо ответил Виталий. – Сначала, признаюсь, я думал, что это можно еще поправить. Но теперь…
– Это, однако, твой подчиненный.
Виталий уловил явную укоризну в тоне Цветкова.
– Да, – согласился он. – И тут моя оплошность. Прав оказался Откаленко. Он товарищу Усольцеву с самого начала не верил. А я…
Виталий запнулся.
– А ты? – спросил Цветков.
– А я хотел верить. Но не разобрался, не увидел слабых сторон нового товарища. И не помог, когда еще можно было.
– Сейчас поздно помогать, считаешь?
– Сейчас?.. – Виталий подумал и медленно сказал. – Сейчас опасно иметь его рядом, я считаю. Доверие кончилось.
– Так. Выходит, тут и твоя вина. Согласен?
– Согласен.
– И еще один тебе урок.
– Тоже согласен.
– И всем нам, – как всегда справедливо разделил вину Цветков.
В кабинете на миг воцарила тишина.
– Что скажете, Усольцев? – спросил Цветков.
Виктор, поборов себя, коротко ответил, не отрывая глаз от пола:
– Я не буду оправдываться. Виноват… Во всем… Только я не хотел этого…
– Не хотел, – задумчиво повторил Цветков. – Но сделал. Выходит, понимал, что это плохо, и все же так поступил. Гм… Это еще хуже. Что ж, – вздохнул он. – Будем решать, будем решать…
И вот тут Усольцев разозлился. Ему показалось, что Цветков просто поймал его на слове, хитро поймал, коварно и тем самым несправедливо усугубил его вину. И он сказал с вызовом:
– А решать будете не вы, а руководство. И оно отнесется объективнее.
– Вот как? – удивился Цветков. – Значит, вы хотите остаться у нас? – он словно пропустил мимо ушей упрек в необъективности. – Вы считаете это возможным и даже рациональным?
– Да, считаю. Мне, молодому специалисту, не было оказано помощи со стороны товарища Лосева. Вы сами это сказали.
– М-да. Выходит, ничего он не понял, – как бы про себя сказал Цветков и обратился к Усольцеву: – Ладно. Обещаю вполне объективное рассмотрение вашего дела. А пока отстраняю вас от работы.
– А я возражаю.
– Ну, ну. Тут уж разрешите мне командовать. А что касается Лосева, он получит за вас выговор. Слышишь, Лосев?
– Так точно.
– Вот и все, Усольцев. Можете быть свободны.
Виктор поднялся и, не попрощавшись, вышел из кабинета. Когда за ним закрылась дверь, Цветков спросил:
– Ну, что скажешь?
– Я уже все сказал, Федор Кузьмич, – хмуро ответил Лосев.
– Да-а. Рано он к нам попал, вот что. Ошибка это.
– С каким же предложением вы выйдете к руководству?
– Я не буду предлагать уволить его из органов милиции. Но у нас, в МУРе, ему не место. Это теперь ясно. Считаю, надо проверить на менее ответственной работе. Может, урок пойдет на пользу. Как полагаешь?
– Был бы Откаленко, он бы предложил вообще выгнать, – улыбнулся Виталий. – Ручаюсь. Ну, а я думаю, еще раз можно испытать.
– Хм. И оба, вроде, правы. Благо, не вам решать, – Цветков ожесточенно потер ладонью затылок и неожиданно спросил: – А что Коменков, звонил Усольцеву, не знаешь?
– Звонил.
– При тебе?
– Усольцев доложил.
– Просил о встрече?
– Да.
– А ты?
– Запретил.
– Правильно. Коменков нам сейчас бесполезен. Он к их делам не допущен. Так?
– Так.
– А нам, милый мой, нужен путь к этому самому Льву Константиновичу. Кто его может нам указать, как полагаешь? Ну, знаю. Во-первых, ты скажешь, Нина Сергеевна. Так? А кто еще?
– Возможно, Глинский. И вряд ли Бобриков. Помните? Его Лев Константинович на свидание к Нине вызывал. Значит, не очень-то он ему доверяет. И приближает. Ну, Шанина и подавно. Вот и все пока! Никого другого мы не знаем, – с сожалением произнес Виталий и добавил: – Если вылущить, то группа, по существу, не так уж велика. Эта пятерка и два водителя.
– Одного человека еще забыл.
– Это кого?
– Свиридова.
– Ну, с тем у Льва Константиновича, видно, вообще только переписка.
– Как знать. Мы этой линией до сих пор мало занимались. Потому и видно нам мало. Что Албанян-то не вернулся еще?
– Пока нет. В Лялюшках сидит.
– Лялюшки, – ворчливо повторил Цветков. – Линия сбыта у них – это не только Лялюшки, учти. Куда они, к примеру, пряжу дели?
– Надо того усатенького спросить, который ее получал.
– Кто его видел?
– Вера видела. Хрисанова. Ну, вообще, вся их бухгалтерия.
– И никто ничего интересного в нем не подметил?
– Ничего. Кроме усов, правда.
– Дались тебе его усы, – усмехнулся Цветков.
– А вы знаете, Федор Кузьмич, – вдруг оживился Виталий. – Лена говорила, что эта ее Липа – бывший гример и кому-то она усы недавно делала. Надо бы поинтересоваться.
– Вот и поинтересуйся. И еще раз поинтересуйся Глинским. Есть у него путь к Льву Константиновичу или нет? Осторожненько побеседуй, по-нашему. А официально его завтра Виктор Анатольевич будет снова допрашивать.
Лосев вернулся к себе в комнату, удобно расположился за столом, вытянув длинные ноги в проход, чуть не до стола Откаленко, и задумчиво посмотрел на телефон, потом, вздохнув, протянул к нему руку. И в тот же миг телефон зазвонил сам так внезапно, что Виталий невольно вздрогнул и поспешно снял трубку.
– Лосев. Слушаю.
– Виталий Павлович, к вам Глинский просится, – доложил дежурный внутренней тюрьмы. – Привести?
– Как он там себя ведет?
– Нервно, – усмехнулся дежурный. – Ночью два раза меня вызывал. На сокамерников жаловался. Пристают.
– Чего это они пристают?
– Кто их знает. Народ невоспитанный, – дежурный рассмеялся. – Развеселились. Такой гусь попал. Так когда его к вам доставить?
– Вот сейчас и доставляйте.
– Слушаюсь.
Виталий повесил трубку.
Глинского привели через несколько минут. Выглядел он неважно. Недавно еще холеное, крепкое лицо казалось желтым и морщинистым, в черных глазах появилось какое-то затравленное выражение, губы нервно подергивались. От былой его самоуверенности и наглости не осталось и следа. Костюм был помят, галстук отсутствовал, от рубашки отлетели пуговицы, и видна была несвежая голубая майка. На ботинках шнурков не было, и Глинский неуклюже шаркал подошвами по полу. Вошел он, однако, быстро и тут же без сил повалился на стул.
– Вы что… что со мной делаете?.. – захлебываясь, проговорил он. – Вы что, садисты, палачи, убийцы?.. Вы что, не понимаете…
– Спокойно, Глинский, – прервал его Лосев. – Ничего мы с вами не делаем. Просто ваша распрекрасная жизнь, которой вы так гордились, поворачивается к вам другой своей стороной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53