А теперь, вот, на легковой. Их, конечно, прислал тот, главный. Кто же он такой? Скорей всего это тот самый неведомый Лев Константинович, который так ловко ушел от наблюдения на Преображенской площади. Вот, ведь, какая щука сорвалась тогда. Как бы сейчас не сорвались сразу две!
А что, если… Да мало ли что может теперь произойти.
И в МУРе ничего не знают про него, Виталия. Он еще не успел передать ни одного сообщения. Все произошло слишком быстро и неожиданно. Он же только вчера приехал сюда. Только вчера! Кто мог ожидать такой удачи? И она теперь может обернуться неудачей именно потому, что все случилось слишком быстро. Слишком! Ничего не удалось заранее продумать, предусмотреть, подготовить.
И сейчас все решается на ходу, впопыхах. Ах, черт!..
Виталий вскочил со стула и нервно заходил по комнате, то и дело поглядывая на часы.
Прошло уже полчаса, как уехал Пенкин. Потом час.
Наконец два. Виталий не находил себе места. Он то сидел у окна, то кружил по комнате, лежал в своей маленькой комнатушке, пытаясь читать, и ничего не понимал в прочитанном, книга валилась из рук, он вскакивал и шел к окну.
Наконец вернулся Терентий Фомич. Виталий услышал вначале, как у порога радостно повизгивает Алдан. И подумал: «А, ведь, и ребят пропустил, не облаял, и Пенкина. Ну, пес». Потом донеслись легкие, торопливые шаги.
Виталий вышел в прихожую. Терентий Фомич уже снял свою телогрейку и теперь одной ногой об другую стягивал залепленные грязью сапоги. В носках он направился в комнату, приглаживая ладонями седые вихры.
– Ну, как ты тут, сынок? – добродушно прогудел он.
– Зря я сижу, – проворчал Виталий, входя вслед за стариком в комнату. – Домой надо ехать, вот что. Вас с Галей поблагодарить и ехать. Никого я тут все равно не найду. Разве без точного адреса можно? Дурака свалял. Вот если будет сегодня оказия до станции, то и поеду. Пенкин Гриша, вроде, обещал. Проведывал меня час назад.
– Успеешь еще, – махнул рукой старик. – Сейчас хозяйка моя прибежит, обед соберет, от мы с тобой все и обсудим.
Он уселся к столу, закурил и настроился, как обычно, на философский лад.
– От, ведь, гляди на милость, – задумчиво начал Терентий Фомич. – Как это, можно сказать, человек хитро устроен. Вот, к примеру. Всего ты у нас живешь ничего, двух дней нет. Так? А я к тебе привык и уже отпущать неохота. Ты скажешь, это что за материя, да? А это, милый человек, не материя, а природа. Ты мне, допустим сказать, нравишься. А вот другой, тоже хороший человек, моей душе, ну, не подходит и все тут, как ни верти. Я уж про плохого не говорю. Хотя это тоже, обрати внимание, хитрая материя. Мне он, допустим, плох, другому хорош. А то еще хитрее: глянешь с одной стороны – хорош, хоть куда, а с другой – эге, не то совсем. А у человека, чтоб ты знал, одной-то стороны не бывает. Нет такого человека. Хоть и нас с тобой взять. Или, вот, Петра Савельевича, к примеру. Видный мужик, самостоятельный. Ты у него в дому был. И рассуждения у него – ого! Он тебе и про Америку, и про Рейгана – во, как врежет. И продовольственную программу опишет, что тебе телевизор. А душа моя его не приемлет, и все тут. Потому как другая сторона в ем есть.
– Но другие-то люди приемлют, раз в правлении он?
– Ну, да. Приемлют. Держат, – Терентий Фомич хитро подмигнул. – Сидит он почему, думаешь? А потому, как рекомендован. Понял?
И он многозначительно указал пальцем на потолок.
– Бывает, – усмехнувшись, согласился Виталий. – Но я лично их жизни не завидую. Когда положению не соответствуешь, уважения к тебе ноль. И тут хоть десять раз тебе кто поклонится, а ты это все равно нутром будешь чувствовать. Паршиво. По мне, конечно. А кому, может, на это и наплевать.
Виталий даже на минуту отвлекся от своих беспокойных мыслей.
– Во, во, – подтвердил Терентий Фомич. – А уж посля смерти так нипочем добром не помянут. Как не было. Сродственникам, я вот думаю, каково? Жизнь, милок, хитро устроена. Не обманешь ее. И опять же тут душа, а она приказов не принимает. Потому как не материя это, а природа, – туманно пояснил он и вздохнул.
Виталий посмотрел на часы. Малая стрелка подползала уже к цифре четыре.
Но тут, как бы откликаясь, наконец, на его нетерпение, на улице послышалось взрывное тарахтение мотоцикла.
Звуки замерли возле дома, и сразу басовито, но не злобно гавкнул Алдан.
Виталий подошел к окну. С мотоцикла Пенкина соскочила Галя в своей аккуратненькой телогрейке, с желто-зеленой косынкой на голове и устремилась к крыльцу. Почему-то она ехала не в коляске, а пристроилась за спиной у Пенкина. За Галей солидно, вразвалочку последовал и Григорий, на этот раз в штатском костюме и кожаной куртке, небрежно размахивая белым дорожным шлемом. Виталий отметил, что мотоцикл, на котором тот приехал, был неслужебным.
В неторопливой пружинистой походке Пенкина, в его, как обычно, серьезном лице можно было, однако, уловить какое-то скрытое беспокойство. Или это всего лишь почудилось Виталию, как решил он тут же, потому что сам был полон такого беспокойства. Впрочем, приезд Пенкина среди дня, задолго до назначенного срока, мог, конечно, и вовсе ничего не означать, кроме, допустим, желания подвезти Галю, которую случайно встретил где-то. «Да, ничего этот приезд не означает», – старался убедить себя Виталий. И все же он не смог победить охватившее его вдруг волнение и с заметной поспешностью вышел из комнаты навстречу приехавшим.
Первой с улицы вбежала Галя, раскрасневшаяся, оживленная, на ходу снимая телогрейку, и, увидев Виталия, торопливо и весело сообщила:
– Вон какой у меня шофер! Ой, я же задержалась! Вы тут с папой, поди, изголодались. Сейчас, сейчас…
Она скинула телогрейку и исчезла за дверью в кухню.
За Галей появился и Пенкин. Одновременно из комнаты вышел Терентий Фомич. Увидев Пенкина, он радушно улыбнулся, развел руки и воскликнул:
– О-о! Кто пожаловал! Милости просим. Сейчас закусим, чем бог послал.
Но Пенкин отрицательно покачал головой.
– Не могу, Терентий Фомич. Прошу извинить, дела. Вот и вашего гостя должен увезти. Тоже извинить прошу.
– Да-к, как же без обеда-то? – забеспокоился старик. – Не-ет, не отпустим. Не по-нашему это, как хочешь.
– Велено доставить, – сурово сказал Пенкин. – Для объяснения.
– Какое такое объяснение?
– Насчет ночного нападения.
– Да невиновный он, ты что!
– Известно, что невиновный. Но объяснение дать должен.
– Раз так, надо ехать, – поддержал Пенкина Виталий, берясь за висевшее тут же пальто. – Вы уж и в самом деле извините, Терентий Фомич. Авось, там и перекушу.
– Там перекусишь, как же, – не сдавался старик. – Ежели заарестуют, баландой перекусывать будешь. Вот я с тобой поеду. Возьмешь, аль нет? – обратился он к Пенкину.
– Не велено никого брать. И арестовывать его вовсе не собираются, – возразил Пенкин, и впервые в его голосе проскользнуло нетерпение.
Из кухни выскочила Галя и, почему-то не вступая в спор, быстро сказала:
– Погодите. Я в дорогу соберу.
Она снова юркнула за дверь и, пока Виталий надевал пальто и искал шапку, – появилась из кухни с бутылкой молока, заткнутой скрученной бумагой, и пестрым тряпичным свертком.
– Вот, держите, – сунула она все это в руки Пенкину. – Молоко, хлеб с салом. Авось по дороге-то сжуете.
Пенкин неуверенно посмотрел на Виталия, но тот кивнул:
– Берите, – и, обращаясь к Терентию Фомичу и Гале, сказал: – Ну, спасибо вам, огромное спасибо за все. Пожалуй, я попрошу, чтобы меня сразу на станцию подбросили.
– А чемоданчик ваш, – спохватилась Галя.
– Тут он, – Виталий указал на скромно стоявший в уголке прихожей потертый чемоданчик. – Ждет уже.
Под суровым взглядом Пенкина прощались торопливо и, как всегда в таких случаях, бессвязно.
Наконец Виталий и Пенкин вышли на крыльцо и прикрыли за собой дверь.
– Ну, что случилось? – нетерпеливо спросил Виталий.
– Уехали, – коротко сообщил Пенкин.
– Как так, уехали?!
– А так. Никаких приготовлений. Или, там, прощаний. Вышли к машине, вроде как взять чего-то. Ну, один – в пальто, другой – в куртке. Вдруг сели и – ж-жик!
– Давно?
Пенкин посмотрел на часы.
– Двадцать семь минут назад. Задержим на любом посту до Москвы. Не сомневайтесь. Сейчас до первого, нашего, значит, поста махнем. А там радио, и – по всей трассе сигнал. Как положено.
– А если они не в Москву едут?
– В Москву. Наши ребята разговор во дворе слышали. Около машины. Это еще до того, как уехать. Шанин, ну, Дима этот, говорит: «Подумаешь, что он нам сделает? Каждое слово слушать, ушей не хватит». А этот Смоляков, значит, ему: «Да он тебя в землю так закопает, что родная мать не найдет, если ты его слушать не будешь. Приказано? Все». «Ты что, – Шанин говорит, – в армии?». А Смоляков ему: «Хуже, мил друг, хуже. Во, как ходим, по кромочке и вот-вот оборвемся. А самый умный у нас кто? Лев. Вот его и слушай, если оборваться не хочешь». Ну, и дальше в таком роде.
– Лев? – с интересом переспросил Виталий.
– Так точно, «Лев» сказал.
– Гм… Интересно. Ну, а насчет Москвы? Откуда взяли, что они в Москву едут?
В этот момент они подошли к мотоциклу, и Виталий спросил:
– Это что, твой собственный?
– Так точно, – спокойно ответил Пенкин. – Зачем на трассе в глаза бросаться, если что. Лучше так, полагаю. А это зверь, будь здоров. От него не уйдешь.
– Ну, верю. Ты насчет Москвы хотел сказать. И давай двигать.
– Насчет Москвы так. Шанин спрашивает: «Где он нам велел быть?» Этот Лев, значит. А Смоляков говорит: «На даче». Ну, Шанин, ребята говорят, сразу повеселел. А дача, полагаю, под Москвой, так, что ли?
– Так-то оно так… – задумчиво сказал Виталий и тут же уже энергично приказал. – Ладно. Гони сейчас на пост.
Они торопливо уселись, и мотоцикл с ревом рванулся вперед.
Деревню проскочили в считанные минуты. Пенкин был отменным водителем и, кроме того, знал дорогу до последней кочки и рытвинки, особенности каждого поворота или уклона и потому почти не сбрасывал скорость.
Да и путь к выезду из деревни на шоссе он знал какой-то другой, куда короче. Вот только очень кидало из стороны в сторону, и Виталий изо всех сил вцепился в борта коляски.
Но за деревней, мимо полей и лесов, мотоцикл полетел, как птица, словно оторвавшись от земли, таким ровным было здесь шоссе. И Пенкин показывал класс. Холодный ветер с ураганной силой свистел в ушах, и если бы не защитный козырек коляски и не старенькое ватное одеяло для ног под брезентовой накидкой, Виталий окоченел бы через пять минут такой сумасшедшей езды.
Съежившись и укутавшись весь в одеяло, он рассеянно наблюдал за полями по обе стороны пустынной дороги и думал: «Что же все-таки делать? Дать по трассе приказ о задержании? И спокойно сидеть на посту и ждать сообщений? Их безусловно задержат, и помощь его тут не требуется. А вдруг они свернут с трассы? Ну, мало ли почему? Почему они вдруг сорвались и уехали? Кто мог предположить? Так и сейчас. Возьмут и свернут. Допустим, они вдруг что-то учуяли, какую-то опасность. Или, например, обнаружили наблюдение. А Смоляков, этот убийца, он, видимо, опытен. Не одна уже судимость, наверное. Мгновенно решиться на убийство сразу двух человек, шутка? Да, это волк травленый. Вот и учуял опасность. Потому и сорвался так неожиданно, так обманно. И теперь, конечно, погонит машину уже не тем путем, каким ехал сюда, какой легко предположить, а каким-то другим. И для этого свернет с трассы. Свернет, свернет. Вот и все. Вот и пропал…»
Виталий поежился. Все-таки очень холодно и очень беспокойно на душе. Нет, надо преследовать, надо догонять Другого выхода нет. Упустить этих людей нельзя ни в коем случае – новые беды, новые преступления и жертвы.
Об этом страшно даже подумать. Виталия постепенно начал бить озноб, то ли от ветра, то ли от волнения. И лихорадочно мелькали мысли. Одна то цеплялась за другую, то отталкивалась, то спорила с ней.
Нет, нет, сорвались они скорей всего не неожиданно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53