Наши пайки отсыревали. С консервированным колбасным фаршем ничего не делалось, а вот жевательная резинка и печенье были уже не те.
Через две недели нас сменили.
...На поле Хендерсона армейские пехотинцы – часть Американской дивизии – разглядывали нас. Представляю, на кого мы были похожи.
– Сколько времени вы, ребята, провели на острове? – спросил мальчик со свежим лицом.
– Есть закурить? – сказал я в ответ.
4
На следующий день, когда мы оставили линию обороны, война перекинулась на море и в небо. Выстроившись вдоль кокосовых пальм на Ред-Бич, мы наблюдали действие, развернувшееся перед нами. Мы – это я, Барни, почти все с поля Хендерсона, морские пехотинцы и солдаты. Мы видели крейсеры, эскадренные миноносцы. И наши, и японские. Они палили друг в друга из своих больших пушек. Даже на берегу эти звуки оглушали. Но все же это казалось совершенно нереальным: как будто маленькие, игрушечные кораблики сражались на горизонте.
Воздушное шоу было более реальным и казалось более волнующим. Наши «Грумманасы» вели жестокий бой с их «Зеро» и «Зиками». Десятки японских самолетов падали, но ни один летчик не выплыл. У них в крови страсть к самоубийству. Я понял это, увидев, как они атакуют.
Как только японский самолет спиралью падал в море, оставляя за собой шлейф дыма, мальчишки улюлюкали и веселились, как толпа на боксерском матче Барни. Я никогда этого не делал, я имею в виду, никогда не смеялся над битвой. Я заметил, что Барни тоже так себя вел. Может, потому, что мы были старше остальных. Даже на расстоянии это не казалось игрой или забавой.
Но вот бой на море завершился. Мы все молча наблюдали, как дымится американский эскадренный миноносец, окрашивая небо над собой в багровый цвет. Было похоже, что солнце решило сесть днем. Барни взглянул на меня своими щенячьими глазами и сказал:
– Все смотрят, как будто это футбольный матч, или кино, или еще что-то. Они что, не знают, что отличные ребята сейчас взорвутся там?
– Знают, – ответил я, заметив, что все на пляже затихли.
Через некоторое время к берегу принесло спасательные шлюпки с промокшими, перепачканными нефтью матросами. Там были шлюпки и из Тихоокеанского флота. На фанерных торпедных катерах были забавные знаки различия: карикатуры, на которых в духе Уолта Диснея были нарисованы москиты, плывущие на торпеде. Я понял эти голливудские штучки, когда узнал командира катера, который в этот момент помогал вынести на берег матроса, бывшего в полусознательном состоянии. Его команда помогала таким же обессиленным, промокшим, иногда раненым, ребятам.
Мы все вышли из-за деревьев, чтобы им помочь. Я отправился к человеку со знакомым лицом.
– Лейтенант Монтгомери, – обратился я, салютуя ему.
Его красивое, мужественное лицо было перепачкано машинным маслом. Монтгомери не ответил на мое приветствие: его руки были заняты. Похоже, лейтенант не узнал меня.
Но он сказал:
– Вы можете помочь, рядовой?
Я помог. И мы стали выгружать с катера промокший живой груз, а остальные морские пехотинцы помогали матросам добраться до поля Хендерсона. На секундочку Монтгомери остановился, сурово посмотрел на меня и спросил:
– Я разве вас знаю?
Мне удалось улыбнуться.
– Я – Нат Геллер.
– А-а, детектив. Господи, что вы здесь делаете? Мне кажется, вам уже за тридцать пять.
– Да и вам тоже. Я напился, а на следующее утро оказался морским пехотинцем. А вы что скажете?
Он улыбнулся. Несмотря на войну и его испачканное лицо, улыбка Монтгомери была изысканной и рассеянной. Это была та самая улыбка, за которую все в кино считали его англичанином, хотя он был настоящим американцем.
Не ответив на мой вопрос, он задал мне еще один:
– А знаете, что бы мы сейчас делали, если бы не были такими благородными и не завербовались бы в армию?
– Не знаю, сэр.
– Мы предстали бы перед Большим жюри или готовились к этому.
– Что вы имеете в виду?
– Дело Биофа и Нитти стало скандально известным. Возвращайтесь домой.
– Нет, серьезно? Я бы хотел, чтобы меня вызвали в суд свидетелем.
– Ну, едва ли вам так повезет, – улыбнулся он. Глядя за мою спину он спросил: – Уж не Барни Росс ли это, боксер?
– Нет, – ответил я. – Это Барни Росс, морской пехотинец – ободранный зад.
– Я бы хотел встретиться с ним как-нибудь.
– Может, это и случится. Мир, знаете ли, тесен.
– Будь они прокляты, эти дни. Ну ладно, мне надо отчаливать.
Мы пожали руки, и он поднялся на борт своего катера. Я посмотрел на пляж и увидел, как Барни помогает промокшему, едва державшемуся на ногах матросу дойти до аэродрома.
– Уж не Роберт Монтгомери ли это был, тот, перед кем ты так подхалимничал? Актер?
– Не-а, – ответил я. – Это был лейтенант Генри Монтгомери, командир катера Тихоокеанской приписки.
– А я был уверен, что это Роберт Монтгомери, актер.
– Да это один и тот же человек, schmuck.
– А что такой парень, как он, делает на этой чертовой службе?
– Ты хочешь сказать, что он мог бы сейчас быть дома и посиживать в ресторанчике?
* * *
Сражение продолжалось всю ночь. Вспышки и следы трассирующих пуль освещали небо. Но и на следующий день бой не закончился. Солдаты, которые приехали на Остров, чтобы участвовать в деле, командиры, которые должны были отдать приказ о начале контрнаступления, – все они были еще необстрелянными салагами. И сражение в воздухе и на море стало для них школой боя.
Общеизвестно, что морские пехотинцы не выносят, когда их путают со служащими других родов войск. Сухопутные войска и военно-морской флот всегда шли впереди нас, и они первыми получали продукты и оборудование, что, естественно, вызывало наше негодование. Но с матросами, которые спасались с тонущего корабля, на Острове обращались по-королевски. И я не знаю ни одного случая, когда бы солдаты повздорили с морскими пехотинцами на Гуадалканале. Может, это джунгли забрали у нас все плохое. А может. Остров просто поглотил нашу сущность, превратив нас всех просто в солдат.
А может, спокойствие сохраняла сладкая приманка?
Ребята из сухопутных войск были богаты плитками шоколада «Херши». А у нас, морских пехотинцев, было полно сувенирчиков. Обмен был интенсивным и распространялся быстро, как огонь. Шоколадки, конфеты и карамельки хорошо шли за мечи самураев, боевые флаги и шлемы узкоглазых. В сухопутных войсках было полно сигар и сигарет, и я выменял боевое знамя с восходящим солнцем на пару блоков «Честерфильда» и кварту виски.
– Ты можешь что-нибудь посоветовать тем, кто еще не был в бою? – спросил меня один солдат, с которым мы только что произвели обмен.
– Ты когда-нибудь слышал выражение «следи за своей задницей»?
– Конечно.
– Так вот: в боевых условиях оно приобретает особое значение. Послушай, япошки знают, что мы не гадим там, где едим. Мы не любим ср... и мочиться в своих окопах или около них. Так вот, на рассвете, когда ты вылезешь из своей норы и станешь подыскивать кустики, чтобы облегчиться, старайся пригибаться. Снайперы так и ждут этого момента. Это самое опасное время.
– Спасибо.
– Не за что, сынок.
– Послушай, м-м-м, а ты себя хорошо чувствуешь?
– Как нельзя лучше. Я в прекрасном состоянии.
– Хорошо, – сказал он, нервно улыбаясь. И пошел своей дорогой.
Но я не был в прекрасном состоянии. Я весь пожелтел от таблеток атабрина, несмотря на которые у меня началась лихорадка. Ясное дело, это была чертова малярия.
– Сходи в медпункт, – предложил мне Барни.
– Да я уже сходил, – ответил я.
– И что?
– У меня только сто один градус. И я могу ходить.
– Так значит, ты пойдешь на линию обороны вместе с остальными?
– Наверное.
Я правильно предполагал. К вечеру мы уже шли мимо местной деревушки Кукум к доку, который мы там выстроили. Недавно через реку Матаникау перебросили понтонный мост. Несколько аборигенов рассматривали нас. Это были темнокожие люди в набедренных повязках и отдельных частях нашей формы. Их лица были татуированы, уши проколоты и разукрашены орнаментом, курчавые волосы, длиной дюймов в восемь, стояли дыбом и были подкрашены в рыжеватый цвет, как мне сказали, соком лимонов. В Руках они держали японское оружие: ножи, штыки, ружья. Некоторые из них помахали мне – я ответил им на приветствие. Они были на пашей стороне.
Рядом, на песчаном островке, как суровое напоминание о врагах, прятавшихся на западном берегу реки, лежали обуглившиеся или затопленные обломки японских танков. Они застыли в колее и были похожи на огромных вымерших животных. Раздувшийся труп японского солдата плавал на поверхности воды, когда мы проходили по понтонному мосту.
– Это один из племени Тохо, которому повезло, – прокомментировал командир, кивнув на труп. Командиром был капитан О. К, ле Бланк. Мы его любили, но он был упрямой сволочью.
Мы пробирались через влажные, поганые джунгли. Пройдя несколько сот ярдов, мы окопались на ночь. Вот уж удовольствие было рыть окопы, продираясь сквозь корни маленьких деревьев и глубоко вросших в землю сорняков и кустов! Я думал лишь о том, как было бы чудесно вернуться домой, в Чикаго.
Барни жаловался на свое колено: у него еще раньше разыгрался артрит, а эта промокшая, долбаная яма была плохим лекарством. Ему пришлось копать с неперевязанной ногой, и от этого она заболела. Я сказал, чтобы он не беспокоился: в случае чего я смогу понести его к тому месту, где еще надо будет рыть землю.
– Дьявол, – сказал он, – ты сам-то едва жив. У тебя, наверное, от лихорадки уже подскочила температура до ста трех градусов.
– Да ты сам бредишь, – сказал я. – Смотри на вещи проще. Я сам все раскопаю.
* * *
На следующее утро, после того как мы позавтракали холодным пайком, командир собрал весь взвод и спросил, есть ли добровольцы, чтобы идти в разведку. Задачей дозора было обнаружить позиции япошек для полка сухопутных войск, которые должны были вот-вот подойти и взять местность под свой контроль.
Надо сказать об одной вещи. Правилом номер один для всего корпуса морской пехоты было: никогда не вызываться добровольцем.
Барни вызвался.
– Ты чертов козел, – прошептал я ему.
– Отлично, рядовой Геллер, – сказал командир. Я уже никогда не узнаю, то ли он услышал мои слова, то ли неправильно меня понял.
Как бы то ни было, его «отлично» означало, что я тоже отправляюсь в этот гребаный дозор.
В отряд также вошли д'Анджело, крупный докер из Фриско по прозвищу Толстый Уоткинс, невысокий парнишка из Денвера по имени Фремонт и Уйти – мальчик из Джерси. Оба они попали сюда из университетов. Был еще один большой индеец – Монок. Я не знаю, откуда он и где жил до войны.
И вот мы семеро отправились в дневную тьму джунглей.
Мы не ползли, но шли пригнувшись. Пригнувшись так низко, что жуки и скорпионы могли заползать в нашу одежду, а трава кунаи могла резать нас. Ветки лиан с гадкими маленькими шипами, напоминавшими крючки для ловли рыбы, так и тянулись, чтобы зацепить нас. Было просто невозможно продвигаться тихо сквозь всю эту буйную растительность, а я к тому же постоянно думал о предупреждении ребят из Первого о проволоке, зная, что каждый шаг может оказаться последним.
– Эй, Росс! – окликнул д'Анджело шепотом. – Эти поганцы в самом деле рядом.
Мы все посмотрели на него: красивый итальянец с Юга нагнулся и поднял какашку. Он держал ее в своей ладони так, как будто его рука была сдобной булочкой, а на ней лежала сосиска.
– Она все еще теплая, – очень серьезно произнес он.
Мы с Барни обменялись взглядом, подумав о том, сколько времени этот парень провел на Острове.
Потом, когда мы снова пошли вперед, д'Анджело сказал, ища себе поддержки:
– Это наверняка японская. Она пахнет японцем.
Теперь мы были уверены, что он – азиат.
И тут мы услышали пулеметную стрельбу. Это было совсем рядом, но они не целились в нас.
Мы спрятались за большими деревьями и бревнами, в которые превратились деревья, выкорчеванные из земли разрывами снарядов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Через две недели нас сменили.
...На поле Хендерсона армейские пехотинцы – часть Американской дивизии – разглядывали нас. Представляю, на кого мы были похожи.
– Сколько времени вы, ребята, провели на острове? – спросил мальчик со свежим лицом.
– Есть закурить? – сказал я в ответ.
4
На следующий день, когда мы оставили линию обороны, война перекинулась на море и в небо. Выстроившись вдоль кокосовых пальм на Ред-Бич, мы наблюдали действие, развернувшееся перед нами. Мы – это я, Барни, почти все с поля Хендерсона, морские пехотинцы и солдаты. Мы видели крейсеры, эскадренные миноносцы. И наши, и японские. Они палили друг в друга из своих больших пушек. Даже на берегу эти звуки оглушали. Но все же это казалось совершенно нереальным: как будто маленькие, игрушечные кораблики сражались на горизонте.
Воздушное шоу было более реальным и казалось более волнующим. Наши «Грумманасы» вели жестокий бой с их «Зеро» и «Зиками». Десятки японских самолетов падали, но ни один летчик не выплыл. У них в крови страсть к самоубийству. Я понял это, увидев, как они атакуют.
Как только японский самолет спиралью падал в море, оставляя за собой шлейф дыма, мальчишки улюлюкали и веселились, как толпа на боксерском матче Барни. Я никогда этого не делал, я имею в виду, никогда не смеялся над битвой. Я заметил, что Барни тоже так себя вел. Может, потому, что мы были старше остальных. Даже на расстоянии это не казалось игрой или забавой.
Но вот бой на море завершился. Мы все молча наблюдали, как дымится американский эскадренный миноносец, окрашивая небо над собой в багровый цвет. Было похоже, что солнце решило сесть днем. Барни взглянул на меня своими щенячьими глазами и сказал:
– Все смотрят, как будто это футбольный матч, или кино, или еще что-то. Они что, не знают, что отличные ребята сейчас взорвутся там?
– Знают, – ответил я, заметив, что все на пляже затихли.
Через некоторое время к берегу принесло спасательные шлюпки с промокшими, перепачканными нефтью матросами. Там были шлюпки и из Тихоокеанского флота. На фанерных торпедных катерах были забавные знаки различия: карикатуры, на которых в духе Уолта Диснея были нарисованы москиты, плывущие на торпеде. Я понял эти голливудские штучки, когда узнал командира катера, который в этот момент помогал вынести на берег матроса, бывшего в полусознательном состоянии. Его команда помогала таким же обессиленным, промокшим, иногда раненым, ребятам.
Мы все вышли из-за деревьев, чтобы им помочь. Я отправился к человеку со знакомым лицом.
– Лейтенант Монтгомери, – обратился я, салютуя ему.
Его красивое, мужественное лицо было перепачкано машинным маслом. Монтгомери не ответил на мое приветствие: его руки были заняты. Похоже, лейтенант не узнал меня.
Но он сказал:
– Вы можете помочь, рядовой?
Я помог. И мы стали выгружать с катера промокший живой груз, а остальные морские пехотинцы помогали матросам добраться до поля Хендерсона. На секундочку Монтгомери остановился, сурово посмотрел на меня и спросил:
– Я разве вас знаю?
Мне удалось улыбнуться.
– Я – Нат Геллер.
– А-а, детектив. Господи, что вы здесь делаете? Мне кажется, вам уже за тридцать пять.
– Да и вам тоже. Я напился, а на следующее утро оказался морским пехотинцем. А вы что скажете?
Он улыбнулся. Несмотря на войну и его испачканное лицо, улыбка Монтгомери была изысканной и рассеянной. Это была та самая улыбка, за которую все в кино считали его англичанином, хотя он был настоящим американцем.
Не ответив на мой вопрос, он задал мне еще один:
– А знаете, что бы мы сейчас делали, если бы не были такими благородными и не завербовались бы в армию?
– Не знаю, сэр.
– Мы предстали бы перед Большим жюри или готовились к этому.
– Что вы имеете в виду?
– Дело Биофа и Нитти стало скандально известным. Возвращайтесь домой.
– Нет, серьезно? Я бы хотел, чтобы меня вызвали в суд свидетелем.
– Ну, едва ли вам так повезет, – улыбнулся он. Глядя за мою спину он спросил: – Уж не Барни Росс ли это, боксер?
– Нет, – ответил я. – Это Барни Росс, морской пехотинец – ободранный зад.
– Я бы хотел встретиться с ним как-нибудь.
– Может, это и случится. Мир, знаете ли, тесен.
– Будь они прокляты, эти дни. Ну ладно, мне надо отчаливать.
Мы пожали руки, и он поднялся на борт своего катера. Я посмотрел на пляж и увидел, как Барни помогает промокшему, едва державшемуся на ногах матросу дойти до аэродрома.
– Уж не Роберт Монтгомери ли это был, тот, перед кем ты так подхалимничал? Актер?
– Не-а, – ответил я. – Это был лейтенант Генри Монтгомери, командир катера Тихоокеанской приписки.
– А я был уверен, что это Роберт Монтгомери, актер.
– Да это один и тот же человек, schmuck.
– А что такой парень, как он, делает на этой чертовой службе?
– Ты хочешь сказать, что он мог бы сейчас быть дома и посиживать в ресторанчике?
* * *
Сражение продолжалось всю ночь. Вспышки и следы трассирующих пуль освещали небо. Но и на следующий день бой не закончился. Солдаты, которые приехали на Остров, чтобы участвовать в деле, командиры, которые должны были отдать приказ о начале контрнаступления, – все они были еще необстрелянными салагами. И сражение в воздухе и на море стало для них школой боя.
Общеизвестно, что морские пехотинцы не выносят, когда их путают со служащими других родов войск. Сухопутные войска и военно-морской флот всегда шли впереди нас, и они первыми получали продукты и оборудование, что, естественно, вызывало наше негодование. Но с матросами, которые спасались с тонущего корабля, на Острове обращались по-королевски. И я не знаю ни одного случая, когда бы солдаты повздорили с морскими пехотинцами на Гуадалканале. Может, это джунгли забрали у нас все плохое. А может. Остров просто поглотил нашу сущность, превратив нас всех просто в солдат.
А может, спокойствие сохраняла сладкая приманка?
Ребята из сухопутных войск были богаты плитками шоколада «Херши». А у нас, морских пехотинцев, было полно сувенирчиков. Обмен был интенсивным и распространялся быстро, как огонь. Шоколадки, конфеты и карамельки хорошо шли за мечи самураев, боевые флаги и шлемы узкоглазых. В сухопутных войсках было полно сигар и сигарет, и я выменял боевое знамя с восходящим солнцем на пару блоков «Честерфильда» и кварту виски.
– Ты можешь что-нибудь посоветовать тем, кто еще не был в бою? – спросил меня один солдат, с которым мы только что произвели обмен.
– Ты когда-нибудь слышал выражение «следи за своей задницей»?
– Конечно.
– Так вот: в боевых условиях оно приобретает особое значение. Послушай, япошки знают, что мы не гадим там, где едим. Мы не любим ср... и мочиться в своих окопах или около них. Так вот, на рассвете, когда ты вылезешь из своей норы и станешь подыскивать кустики, чтобы облегчиться, старайся пригибаться. Снайперы так и ждут этого момента. Это самое опасное время.
– Спасибо.
– Не за что, сынок.
– Послушай, м-м-м, а ты себя хорошо чувствуешь?
– Как нельзя лучше. Я в прекрасном состоянии.
– Хорошо, – сказал он, нервно улыбаясь. И пошел своей дорогой.
Но я не был в прекрасном состоянии. Я весь пожелтел от таблеток атабрина, несмотря на которые у меня началась лихорадка. Ясное дело, это была чертова малярия.
– Сходи в медпункт, – предложил мне Барни.
– Да я уже сходил, – ответил я.
– И что?
– У меня только сто один градус. И я могу ходить.
– Так значит, ты пойдешь на линию обороны вместе с остальными?
– Наверное.
Я правильно предполагал. К вечеру мы уже шли мимо местной деревушки Кукум к доку, который мы там выстроили. Недавно через реку Матаникау перебросили понтонный мост. Несколько аборигенов рассматривали нас. Это были темнокожие люди в набедренных повязках и отдельных частях нашей формы. Их лица были татуированы, уши проколоты и разукрашены орнаментом, курчавые волосы, длиной дюймов в восемь, стояли дыбом и были подкрашены в рыжеватый цвет, как мне сказали, соком лимонов. В Руках они держали японское оружие: ножи, штыки, ружья. Некоторые из них помахали мне – я ответил им на приветствие. Они были на пашей стороне.
Рядом, на песчаном островке, как суровое напоминание о врагах, прятавшихся на западном берегу реки, лежали обуглившиеся или затопленные обломки японских танков. Они застыли в колее и были похожи на огромных вымерших животных. Раздувшийся труп японского солдата плавал на поверхности воды, когда мы проходили по понтонному мосту.
– Это один из племени Тохо, которому повезло, – прокомментировал командир, кивнув на труп. Командиром был капитан О. К, ле Бланк. Мы его любили, но он был упрямой сволочью.
Мы пробирались через влажные, поганые джунгли. Пройдя несколько сот ярдов, мы окопались на ночь. Вот уж удовольствие было рыть окопы, продираясь сквозь корни маленьких деревьев и глубоко вросших в землю сорняков и кустов! Я думал лишь о том, как было бы чудесно вернуться домой, в Чикаго.
Барни жаловался на свое колено: у него еще раньше разыгрался артрит, а эта промокшая, долбаная яма была плохим лекарством. Ему пришлось копать с неперевязанной ногой, и от этого она заболела. Я сказал, чтобы он не беспокоился: в случае чего я смогу понести его к тому месту, где еще надо будет рыть землю.
– Дьявол, – сказал он, – ты сам-то едва жив. У тебя, наверное, от лихорадки уже подскочила температура до ста трех градусов.
– Да ты сам бредишь, – сказал я. – Смотри на вещи проще. Я сам все раскопаю.
* * *
На следующее утро, после того как мы позавтракали холодным пайком, командир собрал весь взвод и спросил, есть ли добровольцы, чтобы идти в разведку. Задачей дозора было обнаружить позиции япошек для полка сухопутных войск, которые должны были вот-вот подойти и взять местность под свой контроль.
Надо сказать об одной вещи. Правилом номер один для всего корпуса морской пехоты было: никогда не вызываться добровольцем.
Барни вызвался.
– Ты чертов козел, – прошептал я ему.
– Отлично, рядовой Геллер, – сказал командир. Я уже никогда не узнаю, то ли он услышал мои слова, то ли неправильно меня понял.
Как бы то ни было, его «отлично» означало, что я тоже отправляюсь в этот гребаный дозор.
В отряд также вошли д'Анджело, крупный докер из Фриско по прозвищу Толстый Уоткинс, невысокий парнишка из Денвера по имени Фремонт и Уйти – мальчик из Джерси. Оба они попали сюда из университетов. Был еще один большой индеец – Монок. Я не знаю, откуда он и где жил до войны.
И вот мы семеро отправились в дневную тьму джунглей.
Мы не ползли, но шли пригнувшись. Пригнувшись так низко, что жуки и скорпионы могли заползать в нашу одежду, а трава кунаи могла резать нас. Ветки лиан с гадкими маленькими шипами, напоминавшими крючки для ловли рыбы, так и тянулись, чтобы зацепить нас. Было просто невозможно продвигаться тихо сквозь всю эту буйную растительность, а я к тому же постоянно думал о предупреждении ребят из Первого о проволоке, зная, что каждый шаг может оказаться последним.
– Эй, Росс! – окликнул д'Анджело шепотом. – Эти поганцы в самом деле рядом.
Мы все посмотрели на него: красивый итальянец с Юга нагнулся и поднял какашку. Он держал ее в своей ладони так, как будто его рука была сдобной булочкой, а на ней лежала сосиска.
– Она все еще теплая, – очень серьезно произнес он.
Мы с Барни обменялись взглядом, подумав о том, сколько времени этот парень провел на Острове.
Потом, когда мы снова пошли вперед, д'Анджело сказал, ища себе поддержки:
– Это наверняка японская. Она пахнет японцем.
Теперь мы были уверены, что он – азиат.
И тут мы услышали пулеметную стрельбу. Это было совсем рядом, но они не целились в нас.
Мы спрятались за большими деревьями и бревнами, в которые превратились деревья, выкорчеванные из земли разрывами снарядов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52