Барни добавил:
– Нат был копом.
Та же самая кривая, усталая усмешка, что и у всех Первых, мелькнула на его лице.
– Вам не придется выписывать обратных билетов, отцы.
Защищаясь, Барни указал на меня большим пальцем.
– Он был детективом. И много раз принимал участие в перестрелках.
Я, смущаясь, пихнул его.
– Пожалуйста...
Барни возмущенно посмотрел на меня.
– Но это же правда!
– Конечно, любой опыт – лучше, чем ничего, – успокоил нас пехотинец.
– Мы только что из Самоа – там нас тренировали в джунглях, – сказал Барни. – Они рассказывали нам, что по ночам узкоглазые крадутся сквозь заросли, как привидения, а затем внезапно бросаются на тебя и сворачивают тебе шею, или перерезают горло, или отрезают твой... Это правда?
– Трепачи гребаные, – сказал парень. Он вновь усмехнулся, не выпуская сигареты изо рта. – Хотите некоторые советы?
– Конечно, – ответили мы с Барни. Он махнул рукой на землю, а может, на кусты и деревья.
– Не споткнитесь о проволоку. Эти маленькие сволочи намотали ее в джунглях столько, что можно было бы связать половину взвода.
Мне это показалось безнадежным.
– Как же вы различаете проволоку среди всех этих растений?
– Или ты ее, или она тебя. И никогда не проходите мимо так называемых трупов, не прошив очередью этих мелких тварей. Они любят прикидываться дохлыми, а когда ты поравняешься с ними, набрасываются на тебя.
– Спасибо, – сказал я. – Что-нибудь еще?
– Теперь – самое главное. Если они поймают кого-нибудь из вас, распрощайтесь с этим человеком. Они привяжут его к дереву и будут пытать. Они мастера в этом деле. Вы услышите крики, а возможно, он будет умолять вас спасти его. Именно этого они и добиваются. Им как раз нужно, чтобы все сбежались гуда, потому что они вас там поджидают. И никто из вас не выживет. Ни один.
Он продолжал сидеть, покуривая свою сигарету.
– Мы ценим твои советы, – сказал Барни через некоторое время.
– Вы сегодня ели рис? – спросил нас солдат.
– Ну да, – ответили мы. Его передернуло.
– Я по горло полон этой гадостью. Знаете, что для меня значит эта долбаная победа? Никогда в жизни больше не есть риса.
Потом он с тоской добавил:
– Но я бы с радостью пожрал японской приманки для селедки. Твердой и сладкой – как та дамочка, что укокошила моего дядюшку Луи. – Приманка была единственной радостью для пехотинцев. – Но вам, ребята, не стоит беспокоиться. Вы уже доедаете рис.
– Как так? – спросили мы.
Он скорчил гримасу, посасывая сигарету.
– Первая была отрезана с тех пор, как мы оказались здесь. Эти чертовы военно-морские силы оставили нас. Кто нас снабжал – так это летчики и те ребята, что сокрушили блокаду узкоглазых. И если бы не те продукты, что нам достались от япошек, мы бы уже питались корой и корнями. Но вы не будете есть рыбьи головы и рис, потому что продукты и люди теперь прибывают каждый день.
– Похоже, события принимают иной оборот, – сказал я.
– Возможно. Но вы все равно выполните свою работу здесь.
– Кажется, аэродром хорошо охраняется, – добавил я.
Барни оглянулся на взлетную полосу: самолеты взлетали, солдаты толкались, продукты выгружали. Барни кивнул.
– Ребята, если вы, конечно, не возражаете, что я буду называть старших господ – таких, как вы, – ребятами. Вот вам мой последний совет: настройтесь на самое худшее.
Конечно, он был прав. Узкоглазые были везде – по всему периметру острова, включая канал Силарк, или как его называли – Айронботтом Саунд. Это название он получил потому, что на его дне покоилось шестьдесят пять или более военных судов. Половина американских – половина японских. Ночной обстрел со стороны канала означал, что поле Хендерсона было, по сути, окружено. Его безопасность была такой же показной, как спокойствие прибрежных пальм.
Вскоре мы уже направлялись мимо Хендерсона к реке Матаникау в пяти милях от нас. Западный берег реки удерживали япошки, поэтому мы не могли переправиться через реку. Снаряды взрывались вокруг нас, сотрясая землю и тех существ, которые ползли по ней, включая нас. Мы медленно продирались сквозь густые кусты, шипы и кустики куманики, которые цепляли нас. Дым от снарядов поднимался вокруг как темные, грязные облака.
Но мы не были единственными ползающими существами. Мы ползли по змеям, и они ползли по нам. Нам попадались такие жуки, которые даже в страшном сне не снились обитателям чикагских многоквартирных домов. Но подходит ли слово «жук» к твари размером с кулак и длиной в три дюйма? Мелькали ящерицы, показывая свои раздвоенные языки, пятились сухопутные крабы, похожие на расчлененные руки скелетов. Но самое главное – это москиты. Москиты были везде. Не сказать, конечно, что их был целый рой, но они были всегда, и мы доходили до истерики, не в силах выдерживать их дольше.
Но вот мы добрались до окопов, в которых прятались Первые, ожидая, чтобы их сменили. Мы подползли к окопам, а они отползли от них. В окопе было два-три человека. Барни и я оказались с этим мальчиком из Чикаго по имени д'Анджело – еще одним выходцем школы капрала Мак-Рея из Даго. Мы разделили наш окоп с москитами. Перед нами лежал ряд мешков с песком, а за ним было двойное проволочное заграждение. Мы не видели реки, но я ее слышал и чувствовал ее запах. Этот запах, исходящий от реки, джунглей и ручьев, не был лучшим творением природы: зловоние состояло из угнетающей влажности, запаха гниющего подлеска и смердящих лилий.
Нам весь день пришлось провести в этой яме, слушая и наблюдая взрывы артиллерийских снарядов. Мы перестреливались с невидимыми нам японцами, находящимися на другой стороне реки. Конечно, кое-какой опыт мы получили: если прямое попадание не Доставало нас, то докрасна раскаленная шрапнель
свистела над нашими головами; но если и не мы, то такие же несчастные дурачки, как мы, становились ее добычей. Мы знали лишь, что можем быть следующими.
В перерывах между перестрелками мы разговаривали, д'Анджело курил. Это был худой парень с темными волосами и чувственным ртом, который, несомненно, нравился девчонкам Уинди-Сити. Но, несмотря на это, он был здесь. Мы трепались, сравнивая свои укусы, и пришли к выводу, что Чикаго по сравнению с этим адом – тихое, спокойное место.
Потом мы наблюдали закат, окрасивший небо в красно-оранжевый цвет. Это была просто сказочная картина в духе импрессионистов. Похоже на Гогена. В этот момент как раз наступило затишье, и этого было достаточно, чтобы забыть и укусы, и влажность, и шрапнель, и то, что скоро совсем стемнеет.
Вообще говоря, я не боюсь темноты. Но я вынужден сказать вам, что в джунглях темнота меня пугала. Шорох листьев, шум крыльев, задевающие вас сухопутные крабы, едва заметные зловещие тени, которые двигаются вокруг... Нам приказали не стрелять, пока не начнут япошки, чтобы не открывать своих позиций. Поэтому мы скрючились в своих норах, держа винтовки наготове. Меня это сводило с ума. Но Барни, казалось, ко всему готов.
Через минуту-другую он приподнялся и бросился вперед, перепрыгнув через мешки с песком и проволоку: его обманул шорох листьев, а может, это какой зверь продирался сквозь джунгли, и Барни принял этот шум за япошек, которых он хотел избить, прирезать, уничтожить. Но вот шум переместился назад и Барни метнулся туда, готовый к бою. Однако никто не мог знать, когда желтые сволочи нанесут свой следующий удар.
Джунгли не молчали, и вскоре весь наш взвод уже сходил с ума, бросаясь из окопов на несуществующих япошек. Я дотронулся до руки Барни и сказал:
– Не расстраивайся. Здесь так много незнакомых звуков. Если это будут япошки, мы узнаем.
Едва я успел договорить, как невообразимый визг ворвался в ночь, и я оказался на ногах, крича: «Банзай! Они идут!». Мой штык сверкнул в лунном свете.
Из соседнего окопа раздался голос, который мог принадлежать лишь одному из ветеранов Первой дивизии (некоторые из них остались с нами), который шепотом произнес:
– Это долбаная птица, приятель. Австралийский попугай. Посмотри-ка.
«Австралийский попугай»? О Господи! Австралийский попугай. Ну, ладно. Я был слишком напуган и слишком устал, чтобы испытать чувство неловкости. Я снова сел в своем окопе и сдвинул шлем назад, а москиты набросились на девственную территорию.
Они пришли утром. По-настоящему. Они шли по траве кунаи, которая доставала им до плеч, и края которой были острыми как бритва, но узкоглазых это не волновало. Они кричали: «Банзай!» и уж точно не были австралийскими попугаями. Они были маленькими дикарями в формах цвета оберточной бумаги. Многие из тех, что шли впереди, были безоружны: они тащили в своих маленьких руках циновки, продираясь сквозь траву и приминая ее. При этом они орали как сумасшедшие. Но кричали и те, кто шли за ними, паля из ружей через головы своих братьев, тащивших циновки. У некоторых из них были автоматы, которые стрекотали, как детские игрушки. Но не было ничего забавного в пулях, которые пролетали вокруг нас и вспарывали наши мешки с песком. Это был смертоносный огонь – и наш, и их: наши снаряды попадали в них, разбрасывая япошек, как кегли. Куда попадали их снаряды, я сказать не могу. Уж не рядом с нами, слава Богу.
Мы стояли с Барни рука об руку, паля из наших «М-1». Д'Анджело был рядом.
Мы косили япошек, как сорную траву, как будто они сами были травой кунаи, в колючее и золотое море которой падали их тела, сраженные нашими пулями.
Был такой момент, когда д'Анджело стрелял, а мы с Арни остановились, чтобы перезарядить наши винтовки, стволы которых раскалились докрасна.
– А что эти маленькие поганцы тащат? – спросил Барни.
– Циновки, – ответил я. – Наверное, они набрасывают их на колючую проволоку, чтобы можно было по ним ползти в нашу сторону.
Потом мы опять стреляли, а они приближались к нам, крича: «Банзай!», визжа: «Подыхайте, марисекие пехотиницы!». Они шли и шли, а мы стреляли и стреляли, и они падали и исчезали в золотой траве. Потом была вторая волна наступления, за ней – третья. Мы выстояли.
Парень по имени Смит – или Джонс? – в соседнем окопе получил пулю в голову, в лоб. Она попала под каску. Это вам не укус москитов. Он упал мертвый. Я и раньше видел, как гибнут люди, но они не были такими молодыми. Ему было лет семнадцать. Барни это видел впервые: он отвернулся, и его вырвало.
Потом он обтер лицо и вновь начал стрелять.
Когда все закончилось, большая часть из них осталась в кунаи. Можно было увидеть, что трава примята там, где они упали, но самих тел не было видно. В основном, мы заметили лишь несколько трупов из тех, что подошли ближе к нам. Они были из первой волны нападавших. Перед ними валялись их циновки – как дар их императору, или их богам, или Бог знает чему. Они были похожими на маленьких тряпичных кукол, которых невоспитанные дети бросили в сорняки.
Но день шел, и они становились больше, раздувались и распухали под палящим тропическим солнцем. Зловоние поднялось вокруг. Но мы привыкли к этому. Ко всему. К мертвой гниющей плоти, к мальчишкам, как Джонс или Смит, которых мы едва успели запомнить, и вот они лежали рядом – мертвые с бессмысленным, как у идиотов, взглядом. А может, взгляд этот был еще хуже.
Следующая атака началась ночью. Около трех часов небо над нами осветилось бледным зеленым светом: это были ракетницы японцев. А с горы стали раздаваться пулеметные очереди, выстрелы пушек и «Банзай!». Это было зловещее повторение предыдущей атаки, но только при лунном свете, и мы косили их снопами.
Дни превращались в недели, мы ели наши пайки, курили (и я тоже), болтали о хорошей еде и дурных женщинах, ходили ср... в лес, и пули свистели вокруг наших задниц, когда мы делали свои дела. Мы превратились в жалких, полуживых существ, которые изнемогали от влажности, жары и убийств. Даже дожди, которые собирались из ничего, как япошки, не меняли дела: мы лишь мокли в наших окопах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52