Гуадалканал остался позади. Но всегда есть где сражаться.
После этого я направился за угол в «Биньон» и заказал порцию копченой на торфе пикши. Во вторник я не ел мяса.
10
Я видел своего отца. Он сидел за кухонным столом и держал в руке мой пистолет. Он поднял его к своей голове, и я сказал: «Остановись!»
Барни прижимал руку к моему рту; он дрожал глаза его были бешеными. В другой руке он держал свой пистолет; у мальчиков-солдат тоже были пистолеты.
– Ты вырубился, – прошептал Барни. – Тихо Япошки.
Трещали ветки, шумели кусты.
Барни убрал свою руку с моего лица. Я достал свой пистолет из кобуры.
Монок пришел в себя; он стонал от боли.
Я выстрелил в него. Я застрелил его! «Спокойно, из-за тебя мы все умрем!», но он не умер. Он просто смотрел на отверстия от моих пуль в своей груди, его лицо скривилось, он достал свой пистолет и стал стрелять в меня. Я сел в постели, покрытый холодным потом.
Я не стонал, как Монок. Конечно, это раньше случалось со мной. Но, как правило, все было, как сейчас: я вскакивал, покрытый потом.
Я посмотрел на часы. Начало третьего. Откинув простыни и одеяла, я по холодному деревянному полу пошел к своему столу. Мой пистолет вместе с кобурой лежал там. Бутылка рома все еще лежала в нижнем ящике, впрочем, почти пустая. Я уселся и медленно допил ром, глядя в окно на железную дорогу. Меня освещал свет неоновых реклам. Дрожащий свет.
Итак, это был новый поворот. Много раз во сне я видел себя в окопе. Но на этот раз не так, как всегда.
Обычно я просто был там, стреляли пушки, стрекотали пулеметы, а люди – люди вовсе не обязательно были д'Анджело, Моноком, Барни, молодыми солдатами, Уоткинсом, Уитни и мною. Нет, это могли быть Элиот и Билл, Лу и Фрэнки, и мальчишка, стоящий за стойкой в отеле. Любой, кого я знаю или знал раньше.
На этот раз, однако, все шло по сценарию. В этом сне я увидел все так, как это на самом деле было до самого момента, когда я выстрелил в Монока...
Неужели это сделал я? Неужели действительно я? Выстрелил в Монока, чтобы тот замолчал? Чтобы он не стонал и япошки не определили, где мы находимся?
Во сне так и было, но, проснувшись, я не помнил этого. И если завеса этой тайны приоткрылась во сне, то она вновь упала, когда я проснулся.
Я не мог допустить этого. Я заставил себя мысленно вернуться туда, в мой сон, в то мгновение, которое могло все объяснить мне. И затем я вспомнил: во сне Монок стонал, и я выстрелил в него. А на самом деле Барни прижимал руку ко рту Монока, но было слишком поздно: застрекотал пулемет, и д'Анджело бросился к Моноку с таким видом, будто он сейчас его задушит, но Барни остановил его.
– Эти сволочи убьют нас, – произнес д'Анджело. Уханье пушек, жужжание пуль. Больше я ничего не помню. Но я был уверен в одном.
– Я не убивал его, – произнес я вслух. Я бросил пустую бутылку из-под рома в мусорную корзину. Не знаю точно, почему, но проснулся с единственным чувством, даже убеждением, что я не убивал Монока.
Может, теперь я смогу спать. Я прошлепал назад к своей раскладушке, накрылся одеялом и уже стал засыпать, как вдруг услыхал какой-то звук за дверью.
Классическая ночная ситуация.
Смешно. За окном могла громыхать железная дорога, и я не замечал этого. А какой-то легкий шорох – и я вообразил, что это япошки. Что за черт! Я повернулся и уже было забыл про шорох, когда он послышался вновь.
Я сел в постели. На этот раз не было никакого холодного пота. Как можно тише я выбрался из кровати, подошел к столу и вытащил пистолет из кобуры. Прислушавшись, я услышал приглушенные звуки, но не голоса. Я натянул брюки и тихонько – босиком и с голым торсом – вышел в коридор, держа в руке пистолет.
В моем кабинете горел свет. Точнее, в приемной. Кажется, была включена настольная лампа Глэдис. Но сквозь матовое стекло я не мог видеть, кто там ходит.
Голос Фрэнки Фортунато прошептал мне в ухо:
«Ты уже так делал», и я дулом пистолета разбил матовое стекло, и оно разлетелось, а я сунул руку с пистолетом в отверстие и увидел прекрасную Оливию Борджиа в брюках, свитере, маленьком спортивном берете, державшую пистолет в руке. В приемной все было перевернуто вверх дном, ящики картотеки опустошены, дверцы письменного стола открыты. Скривив рот в усмешке, она направила на меня пистолет и выстрелила. Ночная тишина раскололась от звука выстрела; я услышал, как пуля прожужжала мимо меня и разбила стекло абортария. Я нажал на курок и выстрелил в нее. С криком она упала назад, на диван. Пуля задела ее плечо.
– Устраивайся поудобнее, – сказал я ей. Я стоял в коридоре, целясь в нее сквозь дыру в стекле с обломанными краями.
Оливия уронила пистолет, и теперь он лежал на полу – она не могла до него дотянуться. Она сидела, сжимая рукой плечо, и кровь струилась по ее пальцам.
Когда она заговорила, ее голос был похож на рычание.
– Где дневник? – спросила она.
– Зачем он тебе нужен?
Издевательская ухмылка.
– С чего я должна тебе это говорить?
– С того, что твой пистолет на полу, а мой нацелен в твою хорошенькую головку. Она подняла брови.
– Так значит, ты хочешь знать, зачем мне нужен дневник?
– Да, я хочу знать.
Кровь медленно текла из ее раны.
– У нее был спрятан миллион. Даже больше чем миллион.
– И в дневнике был ответ на вопрос, где она его прячет?
Короткий кивок.
– Да, в дневнике есть ответ.
– Я читал его, леди. Там не было никакого ответа.
Она широко открыла глаза.
– Он там есть! В дневнике!
– Не думаю.
Оливия сощурила глаза.
– Если это не написано прямо, значит, там есть ключ, возможно, он спрятан внутри. Хоть что-то!
– Откуда такая уверенность?
Трепещущие ноздри.
– Эстелл сказала нам, что это в дневнике.
– Когда?
Ухмылка.
– Перед смертью.
Прогромыхала железная дорога. Мне пришлось кричать, чтобы она услышала меня, но я прокричал:
– Так это ты убила ее? Черт! Ты – маленькая сука! Ты и твой муж убили ее! А где этот подонок?
Ответом мне послужили выстрелы из пистолета – четыре коротких хлопка перекрыли шум железной дороги. Стреляли из-за двери моего кабинета. Все еще стоя в коридоре, я выстрелил. На меня полетел град осколков.
Я стоял, собираясь выстрелить еще раз, но он нырнул обратно в мой кабинет.
Его жена не смогла этого сделать. Не обращая внимания на рану в плече, она потянулась за своим пистолетом, лежавшим на полу. Ее окровавленная рука уже дотронулась до пистолета, когда я послал пулю в ее голову.
Я нырнул в выбитое в стекле отверстие и упал на диван; подо мной хрустели осколки стекла, в ушах стоял грохот железной дороги. И я увидел его: он стоял в дверном проеме, держа в руках большой пистолет. Это был большой человек в толстом свитере и брюках, и он был похож на Сонни Голдстоуна, только это был не Сонни – это был ее муж, Джон Борджиа. Его покрытое оспинами лицо дернулось, когда он увидел свою красавицу-жену на полу с головой, разбитой, как кровавое яйцо.
– Ты убил ее! – вскричал Борджиа. Он был возмущен. Теперь его лицо стало белым, и он принялся стрелять в меня, но я уже сполз с дивана и сделал то, чего он никак от меня не ожидал: я направился прямо к нему и оказался рядом с ним прежде, чем он успел это понять. И я стрелял в него и стрелял, говоря:
– С кем, мать твою, вы думали, имеете дело? – Я выстрелил еще несколько раз. – С кем, мать твою, вы думали, имеете дело? – И вновь я стрелял.
Борджиа упал навзничь. Он шлепнулся с глухим стуком. Из пяти опаленных по краям ран на его груди и животе медленно струились пять ручейков крови.
Его глаза были открыты, и взгляд их был устремлен в пустоту. Когда он падал на пол, то задел корзину для мусора; она упала, перевернулась рядом с ним и из нее выпала газета с буквами ГУАД'АЛ.
Стоя рядом с ним и глядя вниз на него, я проговорил:
– С кем, мать твою, вы думали, имеете дело?
Но он не ответил мне. Как и она.
Я вышел оттуда, переступив через то, что прежде было Оливией Борджиа – жадной двадцать шестой девушкой, которая была так похожа на Эстелл Карей. Жадность убила их обеих. Я осторожно обходил осколки, поскольку уже порезал свои босые ноги в нескольких местах. Я вышел из офиса.
Я был на удивление спокоен. Железная дорога замолкла, как и Борджиа. Я сел за свой стол, промокнул порезанные ноги мокрым полотенцем и стал раздумывать, что мне делать дальше, и стоит ли сейчас звонить Друри. Два трупа в моем офисе. Убитых мною. Включая женщину. Я убил женщину. И это меня не волновало.
Я думал лишь об опаленном, измученном пытками теле Эстелл, и это меня не волновало.
Почему они сами не нашли ее дневник в тот ужасный день? Ведь после всего они обыскали квартиру. Но они не нашли тайника у пола, который позже обнаружил Донахью – на то он и был детективом, наш похожий на бассета Донахью. К тому же Эстелл не говорила о дневнике до самой смерти, потому что когда один из них вылил на нее виски и разбил рядом бутылку, чтобы запугать ее, а затем зажег спичку, чтобы напугать ее еще сильнее, она, наверное, тогда сказала: «Все – в моем дневнике, сейчас я вам его дам». Ведь Донахью нашел в этом тайнике еще и пистолет, но кто-то из них бросил спичку, и занялся огонь, и ее охватило пламя, и она визжала, и больше никто не говорил о дневнике, а пламя распространилось с нее на стены. И тогда загорелась вся квартира, комнаты начали наполняться дымом, и им оставалось лишь убежать. На бегу Борджиа прихватил пару шуб, чтобы инсценировать ограбление.
Но это было тогда. А сейчас? Слышал ли кто-то выстрелы за грохотом железной дороги? В здании не было никого, кроме меня и убитых мною. Была середина ночи. Прошло уже минут десять, но никто не появился, чтобы выяснить, что случилось. Никто не ворвался в контору. И сирен в ночи тоже не было слышно. Ничего.
Я набрал номер.
К телефону долго никто не подходил, но потом заспанный мужской голос произнес:
– Да?
– Это Геллер. Передайте, чтобы Кампанья позвонил мне немедленно. Пауза. Потом:
– Вообще-то поздновато.
– Гораздо позднее, чем вы думаете. Передайте ему.
– Я попрошу его.
– Скажите ему.
Телефон зазвонил через три минуты.
– Геллер?
– Привет, Луи.
– Ты спятил, Геллер?
– Конечно. Если бы не это, я бы все еще служил в армии и убивал людей. Но, как оказалось, это можно запросто делать и здесь, дома.
– О чем ты, черт возьми, говоришь?
– Я говорю о Джоне и Оливии Борджиа.
Молчание.
– Они в моей конторе, Луи. Мертвые. Я их убил.
– Господи Иисусе!
– Они обыскивали мой офис в поисках дневника Эстелл Карей. Они не поверили мне, когда я сказал им, что сжег его. – Что сделал?
– Я сжег его. И рассказал об этом. Он сгорел дотла. Дотла. И если тайна ее спрятанного сокровища действительно была в дневнике, то теперь она хорошо скрыта. Мне позвать копов? Хотя моему бизнесу на пользу не пойдет тот факт, что я убиваю людей у себя на квартире. Хочешь воспользоваться случаем и навести тут порядок?
Молчание.
– Борджиа убили Эстелл Карей. Ты ведь знал об этом, Луи? Это было дело рук Компании, как все мне и говорили. Но мне все время казалось, что Нитти не имеет к этому отношения. Что ж, времена меняются, и люди меняются. Вот, к примеру, я: впервые убил женщину у себя в конторе.
– Я хочу, чтобы ты куда-нибудь ушел.
– Куда, Луи?
– Какой у тебя ближайший отель?
– Кажется, «Моррисон». Но там нет свободных номеров.
– К тому времени, когда ты туда придешь, номер для тебя будет. Возвращайся назад не раньше семи.
В трубке щелкнуло: Луи не хотел больше говорить со мной.
Когда я вернулся в офис в девять часов, человек лет пятидесяти в комбинезоне измерял проем, чтобы вставить новое стекло. Осколки подмели и убрали. Пули из стен были вынуты, отверстия зашпаклеваны и сверху покрыты краской.
– Я не посылал за вами, – сказал я человеку в комбинезоне.
– Обо всем уже позаботились, – произнес он. Человек указал на кабинет врача, находившийся через коридор от моего. Матовое стекло перегородки тоже было разбито, и можно было увидеть приемную и комнату ожидания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
После этого я направился за угол в «Биньон» и заказал порцию копченой на торфе пикши. Во вторник я не ел мяса.
10
Я видел своего отца. Он сидел за кухонным столом и держал в руке мой пистолет. Он поднял его к своей голове, и я сказал: «Остановись!»
Барни прижимал руку к моему рту; он дрожал глаза его были бешеными. В другой руке он держал свой пистолет; у мальчиков-солдат тоже были пистолеты.
– Ты вырубился, – прошептал Барни. – Тихо Япошки.
Трещали ветки, шумели кусты.
Барни убрал свою руку с моего лица. Я достал свой пистолет из кобуры.
Монок пришел в себя; он стонал от боли.
Я выстрелил в него. Я застрелил его! «Спокойно, из-за тебя мы все умрем!», но он не умер. Он просто смотрел на отверстия от моих пуль в своей груди, его лицо скривилось, он достал свой пистолет и стал стрелять в меня. Я сел в постели, покрытый холодным потом.
Я не стонал, как Монок. Конечно, это раньше случалось со мной. Но, как правило, все было, как сейчас: я вскакивал, покрытый потом.
Я посмотрел на часы. Начало третьего. Откинув простыни и одеяла, я по холодному деревянному полу пошел к своему столу. Мой пистолет вместе с кобурой лежал там. Бутылка рома все еще лежала в нижнем ящике, впрочем, почти пустая. Я уселся и медленно допил ром, глядя в окно на железную дорогу. Меня освещал свет неоновых реклам. Дрожащий свет.
Итак, это был новый поворот. Много раз во сне я видел себя в окопе. Но на этот раз не так, как всегда.
Обычно я просто был там, стреляли пушки, стрекотали пулеметы, а люди – люди вовсе не обязательно были д'Анджело, Моноком, Барни, молодыми солдатами, Уоткинсом, Уитни и мною. Нет, это могли быть Элиот и Билл, Лу и Фрэнки, и мальчишка, стоящий за стойкой в отеле. Любой, кого я знаю или знал раньше.
На этот раз, однако, все шло по сценарию. В этом сне я увидел все так, как это на самом деле было до самого момента, когда я выстрелил в Монока...
Неужели это сделал я? Неужели действительно я? Выстрелил в Монока, чтобы тот замолчал? Чтобы он не стонал и япошки не определили, где мы находимся?
Во сне так и было, но, проснувшись, я не помнил этого. И если завеса этой тайны приоткрылась во сне, то она вновь упала, когда я проснулся.
Я не мог допустить этого. Я заставил себя мысленно вернуться туда, в мой сон, в то мгновение, которое могло все объяснить мне. И затем я вспомнил: во сне Монок стонал, и я выстрелил в него. А на самом деле Барни прижимал руку ко рту Монока, но было слишком поздно: застрекотал пулемет, и д'Анджело бросился к Моноку с таким видом, будто он сейчас его задушит, но Барни остановил его.
– Эти сволочи убьют нас, – произнес д'Анджело. Уханье пушек, жужжание пуль. Больше я ничего не помню. Но я был уверен в одном.
– Я не убивал его, – произнес я вслух. Я бросил пустую бутылку из-под рома в мусорную корзину. Не знаю точно, почему, но проснулся с единственным чувством, даже убеждением, что я не убивал Монока.
Может, теперь я смогу спать. Я прошлепал назад к своей раскладушке, накрылся одеялом и уже стал засыпать, как вдруг услыхал какой-то звук за дверью.
Классическая ночная ситуация.
Смешно. За окном могла громыхать железная дорога, и я не замечал этого. А какой-то легкий шорох – и я вообразил, что это япошки. Что за черт! Я повернулся и уже было забыл про шорох, когда он послышался вновь.
Я сел в постели. На этот раз не было никакого холодного пота. Как можно тише я выбрался из кровати, подошел к столу и вытащил пистолет из кобуры. Прислушавшись, я услышал приглушенные звуки, но не голоса. Я натянул брюки и тихонько – босиком и с голым торсом – вышел в коридор, держа в руке пистолет.
В моем кабинете горел свет. Точнее, в приемной. Кажется, была включена настольная лампа Глэдис. Но сквозь матовое стекло я не мог видеть, кто там ходит.
Голос Фрэнки Фортунато прошептал мне в ухо:
«Ты уже так делал», и я дулом пистолета разбил матовое стекло, и оно разлетелось, а я сунул руку с пистолетом в отверстие и увидел прекрасную Оливию Борджиа в брюках, свитере, маленьком спортивном берете, державшую пистолет в руке. В приемной все было перевернуто вверх дном, ящики картотеки опустошены, дверцы письменного стола открыты. Скривив рот в усмешке, она направила на меня пистолет и выстрелила. Ночная тишина раскололась от звука выстрела; я услышал, как пуля прожужжала мимо меня и разбила стекло абортария. Я нажал на курок и выстрелил в нее. С криком она упала назад, на диван. Пуля задела ее плечо.
– Устраивайся поудобнее, – сказал я ей. Я стоял в коридоре, целясь в нее сквозь дыру в стекле с обломанными краями.
Оливия уронила пистолет, и теперь он лежал на полу – она не могла до него дотянуться. Она сидела, сжимая рукой плечо, и кровь струилась по ее пальцам.
Когда она заговорила, ее голос был похож на рычание.
– Где дневник? – спросила она.
– Зачем он тебе нужен?
Издевательская ухмылка.
– С чего я должна тебе это говорить?
– С того, что твой пистолет на полу, а мой нацелен в твою хорошенькую головку. Она подняла брови.
– Так значит, ты хочешь знать, зачем мне нужен дневник?
– Да, я хочу знать.
Кровь медленно текла из ее раны.
– У нее был спрятан миллион. Даже больше чем миллион.
– И в дневнике был ответ на вопрос, где она его прячет?
Короткий кивок.
– Да, в дневнике есть ответ.
– Я читал его, леди. Там не было никакого ответа.
Она широко открыла глаза.
– Он там есть! В дневнике!
– Не думаю.
Оливия сощурила глаза.
– Если это не написано прямо, значит, там есть ключ, возможно, он спрятан внутри. Хоть что-то!
– Откуда такая уверенность?
Трепещущие ноздри.
– Эстелл сказала нам, что это в дневнике.
– Когда?
Ухмылка.
– Перед смертью.
Прогромыхала железная дорога. Мне пришлось кричать, чтобы она услышала меня, но я прокричал:
– Так это ты убила ее? Черт! Ты – маленькая сука! Ты и твой муж убили ее! А где этот подонок?
Ответом мне послужили выстрелы из пистолета – четыре коротких хлопка перекрыли шум железной дороги. Стреляли из-за двери моего кабинета. Все еще стоя в коридоре, я выстрелил. На меня полетел град осколков.
Я стоял, собираясь выстрелить еще раз, но он нырнул обратно в мой кабинет.
Его жена не смогла этого сделать. Не обращая внимания на рану в плече, она потянулась за своим пистолетом, лежавшим на полу. Ее окровавленная рука уже дотронулась до пистолета, когда я послал пулю в ее голову.
Я нырнул в выбитое в стекле отверстие и упал на диван; подо мной хрустели осколки стекла, в ушах стоял грохот железной дороги. И я увидел его: он стоял в дверном проеме, держа в руках большой пистолет. Это был большой человек в толстом свитере и брюках, и он был похож на Сонни Голдстоуна, только это был не Сонни – это был ее муж, Джон Борджиа. Его покрытое оспинами лицо дернулось, когда он увидел свою красавицу-жену на полу с головой, разбитой, как кровавое яйцо.
– Ты убил ее! – вскричал Борджиа. Он был возмущен. Теперь его лицо стало белым, и он принялся стрелять в меня, но я уже сполз с дивана и сделал то, чего он никак от меня не ожидал: я направился прямо к нему и оказался рядом с ним прежде, чем он успел это понять. И я стрелял в него и стрелял, говоря:
– С кем, мать твою, вы думали, имеете дело? – Я выстрелил еще несколько раз. – С кем, мать твою, вы думали, имеете дело? – И вновь я стрелял.
Борджиа упал навзничь. Он шлепнулся с глухим стуком. Из пяти опаленных по краям ран на его груди и животе медленно струились пять ручейков крови.
Его глаза были открыты, и взгляд их был устремлен в пустоту. Когда он падал на пол, то задел корзину для мусора; она упала, перевернулась рядом с ним и из нее выпала газета с буквами ГУАД'АЛ.
Стоя рядом с ним и глядя вниз на него, я проговорил:
– С кем, мать твою, вы думали, имеете дело?
Но он не ответил мне. Как и она.
Я вышел оттуда, переступив через то, что прежде было Оливией Борджиа – жадной двадцать шестой девушкой, которая была так похожа на Эстелл Карей. Жадность убила их обеих. Я осторожно обходил осколки, поскольку уже порезал свои босые ноги в нескольких местах. Я вышел из офиса.
Я был на удивление спокоен. Железная дорога замолкла, как и Борджиа. Я сел за свой стол, промокнул порезанные ноги мокрым полотенцем и стал раздумывать, что мне делать дальше, и стоит ли сейчас звонить Друри. Два трупа в моем офисе. Убитых мною. Включая женщину. Я убил женщину. И это меня не волновало.
Я думал лишь об опаленном, измученном пытками теле Эстелл, и это меня не волновало.
Почему они сами не нашли ее дневник в тот ужасный день? Ведь после всего они обыскали квартиру. Но они не нашли тайника у пола, который позже обнаружил Донахью – на то он и был детективом, наш похожий на бассета Донахью. К тому же Эстелл не говорила о дневнике до самой смерти, потому что когда один из них вылил на нее виски и разбил рядом бутылку, чтобы запугать ее, а затем зажег спичку, чтобы напугать ее еще сильнее, она, наверное, тогда сказала: «Все – в моем дневнике, сейчас я вам его дам». Ведь Донахью нашел в этом тайнике еще и пистолет, но кто-то из них бросил спичку, и занялся огонь, и ее охватило пламя, и она визжала, и больше никто не говорил о дневнике, а пламя распространилось с нее на стены. И тогда загорелась вся квартира, комнаты начали наполняться дымом, и им оставалось лишь убежать. На бегу Борджиа прихватил пару шуб, чтобы инсценировать ограбление.
Но это было тогда. А сейчас? Слышал ли кто-то выстрелы за грохотом железной дороги? В здании не было никого, кроме меня и убитых мною. Была середина ночи. Прошло уже минут десять, но никто не появился, чтобы выяснить, что случилось. Никто не ворвался в контору. И сирен в ночи тоже не было слышно. Ничего.
Я набрал номер.
К телефону долго никто не подходил, но потом заспанный мужской голос произнес:
– Да?
– Это Геллер. Передайте, чтобы Кампанья позвонил мне немедленно. Пауза. Потом:
– Вообще-то поздновато.
– Гораздо позднее, чем вы думаете. Передайте ему.
– Я попрошу его.
– Скажите ему.
Телефон зазвонил через три минуты.
– Геллер?
– Привет, Луи.
– Ты спятил, Геллер?
– Конечно. Если бы не это, я бы все еще служил в армии и убивал людей. Но, как оказалось, это можно запросто делать и здесь, дома.
– О чем ты, черт возьми, говоришь?
– Я говорю о Джоне и Оливии Борджиа.
Молчание.
– Они в моей конторе, Луи. Мертвые. Я их убил.
– Господи Иисусе!
– Они обыскивали мой офис в поисках дневника Эстелл Карей. Они не поверили мне, когда я сказал им, что сжег его. – Что сделал?
– Я сжег его. И рассказал об этом. Он сгорел дотла. Дотла. И если тайна ее спрятанного сокровища действительно была в дневнике, то теперь она хорошо скрыта. Мне позвать копов? Хотя моему бизнесу на пользу не пойдет тот факт, что я убиваю людей у себя на квартире. Хочешь воспользоваться случаем и навести тут порядок?
Молчание.
– Борджиа убили Эстелл Карей. Ты ведь знал об этом, Луи? Это было дело рук Компании, как все мне и говорили. Но мне все время казалось, что Нитти не имеет к этому отношения. Что ж, времена меняются, и люди меняются. Вот, к примеру, я: впервые убил женщину у себя в конторе.
– Я хочу, чтобы ты куда-нибудь ушел.
– Куда, Луи?
– Какой у тебя ближайший отель?
– Кажется, «Моррисон». Но там нет свободных номеров.
– К тому времени, когда ты туда придешь, номер для тебя будет. Возвращайся назад не раньше семи.
В трубке щелкнуло: Луи не хотел больше говорить со мной.
Когда я вернулся в офис в девять часов, человек лет пятидесяти в комбинезоне измерял проем, чтобы вставить новое стекло. Осколки подмели и убрали. Пули из стен были вынуты, отверстия зашпаклеваны и сверху покрыты краской.
– Я не посылал за вами, – сказал я человеку в комбинезоне.
– Обо всем уже позаботились, – произнес он. Человек указал на кабинет врача, находившийся через коридор от моего. Матовое стекло перегородки тоже было разбито, и можно было увидеть приемную и комнату ожидания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52