Теперь я говорил уже автоматически.
Он подошел к шкафу и наклонился к связанным письмам. Один из свертков был развязан: Друри уже прочитал одно письмо. Потом он вытащил другое и бегло прочел его.
– Это от военнослужащего. Любовные письма. Это ответ на ее письмо, значит, они переписывались. Тут пылкие объяснения. «Если бы я только мог тебя увидеть и держать в своих объятиях». Ха! А вот в этом он писал: «Будь проклято твое жестокое сердце». Ты же не думаешь, что она встречалась с другими в это время. Бог все простит. Ни на одном из писем нет подписи – лишь инициалы – А. Д. С Рождества Христова? Ха! Во всяком случае, тут есть адрес в Сан-Диего, откуда письма пересылают за океан. Что ж, скоро мы его вычислим. Ха, здесь есть и фотография!
Друри протянул ее мне – снимок молодого морского пехотинца в голубой форме.
– Нат, в чем дело? Ты бледен, как привидение.
– Ни в чем. Кажется, мне пора уйти отсюда, вот и все.
Я не стал говорить ему, что лицо на фотографии было мне знакомо. В последний раз я его видел в окопе на Гуадалканале.
Это был д'Анджело.
4
Грациозная, как балерина, она плыла по полу танцевальной площадки, которая была ее сценой и принадлежала только ей. В каждой руке она держала по огромному вееру из страусиных перьев; она прикрывалась то одним, то другим, на мгновение показывая свое тело, а перья колыхались, шевелились и опускались вниз до носков ее бальных туфелек на высоких каблуках. Светлые кудри обрамляли ее ангельское лицо. В ее улыбке не было ничего дьявольского, но вид ее обнаженного тела приковывал взгляды мужчин, а женщин превращал в ревнивых бабенок.
Музыка, как обычно, была классической – «Лунная соната». Это была ее тема, исполняемая большим оркестром Пичела и Бланка. Мужчины из оркестра в белых пиджаках сидели за ней на ступеньках, наслаждаясь недоступным для остальных взоров зрелищем. Свет был голубоватым и приглушенным. С того места, где мы сидели с Элиотом, – на первых рядах в заведении Ринеллы, на Монро и Вабаш, в «самом сердце» Лупа, – она не казалась ни днем старше, чем когда я увидел ее на Всемирной выставке десять лет назад. Тогда она прыгала с «пузырем» – большим шаром, который она теперь сменила на страусиные перья. Шел уже второй год выставки, и требовалось новое приспособление. Даже прекрасной обнаженной женщине приходилось мириться с тем, что времена меняются. Не меняется лишь Салли. Она была вечно прекрасной. Судьба была добра к ней – не то что к Эстелл Карей. Судьба и приглушенное освещение.
А сейчас ее представление подходило к высшей точке. Этого момента ждали все. Без стыда Салли подняла веера из страусиных перьев вверх, и они колыхались над ней, а она стояла, как статуя крылатой победы – гордая, улыбающаяся. Она приподняла одну ногу, слегка согнув колено, скрывая один уголок. Это потайное местечко она показывала мне раньше. Но это было очень давно. У нее была царская улыбка: она откинула голову, гордая своей красотой, своим телом, своим талантом. Зал взорвался аплодисментами.
Свет погас, но аплодисменты не утихали, и когда свет зажегся вновь, Салли уже не было, и никакие бурные овации не могли заставить ее вернуться. Уж если она подняла веера вверх и показала все, что можно, то продолжения никогда не бывало. А если кто жаждал еще раз увидеть ее прекрасное тело, то мог пойти этим вечером еще на два представления. А это было финальное шоу, и когда оркестр заиграл танцевальную музыку – «Грустную серенаду», – мы с Элиотом принялись за третью порцию выпивки после обеда. Мы пили пиво. Поскольку в прошлом Элиот боролся за запрещение продажи спиртных напитков, он вполне мог бы отказаться от пива. Но он бы предпочел виски, а я – ром. Шла война.
– А она в самом деле сводит всех с ума, – сказал Элиот, держа в руках кружку с пивом.
– Как обычно, – ответил я.
– С какого времени она выступает в Чикаго?
– В последний раз, насколько мне известно, году в сорок первом. Хотя она могла выступать здесь, пока меня не было.
– Скорее всего, она не выступала, – произнес он, прихлебнув пива. – В афише было написано «Триумфальное возвращение», значит, прошло какое-то время. Как будто она может выступать в Чикаго, когда захочет.
– Салли могла бы, если бы захотела выступать в кабаре. Но она выступает лишь в ночных клубах и других... какое слово она обычно использует?.. тусовках.
– Ха! Послушай, а насколько хорошо ты ее знаешь?
– Не очень-то хорошо. Я несколько лет не разговаривал с ней.
– Но раньше ты хорошо ее знал?
– Раньше я хорошо знал многих женщин. А некоторых и по нескольку раз.
Элиот улыбнулся.
– Ты всегда себя жалеешь, когда выпьешь.
Улыбнулся и я.
– Отвяжись.
Молодая женщина за соседним столиком пролила вино; ее пожилой кавалер уставился на меня. Они оба были в вечерней одежде. Оба должны были бы меньше удивиться, увидев, что мы подкупили распорядителя, чтобы он усадил нас в первый ряд на стриптиз-шоу. Элиот сказал:
– Тебе так и придется смотреть на этот рот.
– И что, думаешь, ничего не выйдет? – Я отпил пива. – Да, я знаю. Я еще не готов к жизни в реальном мире. Ты бы мог сделать мне любезность?
– Попытаюсь.
– Я бы хотел узнать об одном моем приятеле по военной службе.
Он пожал плечами.
– Не должно возникнуть проблем. Думаю, это в моей компетенции: ведь каждый день приходится работать с военными.
– Ты хочешь сказать, что связан с ними, поскольку занимаешься здоровьем и моральным обликом наших вооруженных сил?
– Моральным состоянием. Да, у меня хорошие связи.
– Тебе надо было показать несколько твоих фильмов Капоне.
Элиот ухмыльнулся.
– И Эл, и я боремся с сифилисом – каждый по-своему.
Молодая женщина вновь пролила свое вино. Я помахал рукой и улыбнулся, а ее кавалер посмотрел на меня.
– Конечно, – сказал Элиот, – если твой приятель все еще служит за океаном, будет трудновато найти его.
– Он уже должен быть в США. Он был очень тяжело ранен. Это один из ребят, которые были со мной и Барни в воронке от снаряда.
Он сощурил глаза.
– Ах, так ты хочешь сказать, что он попал в госпиталь в Штатах?
– Да. Его уже могли выписать. Это с такими ранениями, как у меня, держат долго в больнице.
– Как его зовут?
– Д'Анджело. Он из компании "Б", Второго батальона. Восьмого полка, Второй морской пехотной дивизии.
– Минутку-минутку, – он полез во внутренний карман, вытащил оттуда маленькую записную книжку и ручку и попросил меня повторить информацию о моем приятеле.
– Его имя?
– Кажется, Антоний.
– Кажется или точно?
– Мы не часто называли друг друга первыми именами.
Он отложил книжку и ручку и сухо улыбнулся.
– Сегодня же утром займусь этим в первую очередь.
– Спасибо. Я буду в своей конторе.
– Похоже, ты торопишься.
– Так и есть. Его буду разыскивать не только я, поэтому я хочу быть первым.
Элиот на минуту задумался, а затем вновь улыбнулся и произнес:
– Это твое дело. Ты попросил оказать тебе любезность, и я это делаю и не задаю вопросов. Я не жду объяснений.
– Знаю. Но я могу дать тебе одно.
Элиот засмеялся и допил свое пиво. Затем он помахал официантке – сладкой, как леденец, в своей обтягивающей черно-белой кружевной одежде. Она подошла и принесла новую бутылку: фабричная марка «Манхэттен» – производство, подчиненное Капоне. Я все еще допивал предыдущую бутылку нектара Нитти.
– Судя по всему, что я слышал этим утром, все было сделано с большой жестокостью, – сказал он, переливая содержимое бутылки себе в стакан. Он имел в виду Эстелл.
– Достаточно жестоко. Есть еще одна вещь, о которой я хочу тебя попросить.
– Какая?
– Держи меня в курсе всех событий, Элиот. Теперь, когда Эстелл мертва, эти сволочи попробуют убрать с дороги еще кого-нибудь.
Молодая женщина встала и уронила свою салфетку, а ее кавалер бросился за ней.
– Ты хочешь сказать, – переспросил Элиот, – что тебя интересует, как на это прореагирует Ники Дин и не скажется ли это на его желании давать свидетельски показания.
– Именно так, дорогой Ватсон. И я предчувствую что он и рта не раскроет.
– Так ты согласен с Друри, что убийство – дело рук мафии, или нет?
– Значит, Друри сообщил тебе свою точку зрения?
Элиот кивнул. Я сказал:
– Может быть, и так. Но это совершенно определенно не в стиле Нитти.
Он вновь кивнул.
– Я склонен с тобой согласиться. С другой стороны, миллион долларов – большая сумма.
– Значит, ты знаешь об этом? О налоговом фонде профсоюза.
– Да. Но это по старой прикидке. Я слышал о двух миллионах, но чаще говорят о пяти.
– А ты как думаешь?
Он приподнял и опустил брови.
– Убийство и пытки – это не в стиле Нитти. Эстелл Карей была достаточно известной персоной в этом городе, чтобы об ее убийстве затрубили все газеты. Зная это, Нитти скорее устроил бы ей аварию или уничтожил бы ее где-нибудь за городом. Эстелл встречалась с Эдди Мак-Графом, к слову сказать.
– Я не знал этого. А кто, черт побери, такой Эдди Мак-Граф?
– Малый из Нью-Йорка. Вращался в высших кругах – на уровне Джо Адониса и Фрэнка Кастелло. Она подцепила его в Майами-Бич.
– Иными словами, если бы Нитти захотел прикончить ее, он мог бы пригласить какой-нибудь иногородний талант и обвинить в убийстве человека из Нью-Йорка.
– Правильно. Он так уже поступал.
– О'Хара, – сказал я. – Томми Мэлой.
– Конечно. И другие. Итак, я согласен, что дело сделано руками местного специалиста по пыткам, и это непохоже на Нитти. Но ходят слухи, Нат, что Нитти все хуже.
– Хуже? В каком смысле? Он пожал плечами.
– Он деградирует морально. Физически. Поговаривают, что сейчас Рикка стал уже сильнее Нитти. Или скоро станет. Ты сам упомянул Аккардо и Гианчана, значит, ты это замечал еще до своего отъезда из города в прошлом году.
Я отрицательно покачал головой. – Я не верю этому. Нитти хуже? Нет. Никогда.
– Он не божество, Нат. И не Сатана. Это хитрое, умное, аморальное человеческое существо. Но он – человек. Его жена Анна умерла полтора года назад.
– Я читал об этом в газетах...
Элиот развел руками.
– Нитти был предан ей. Говорят, семья для него – это все.
Я вспомнил, как он показывал мне фотографию маленького мальчика.
– У него были финансовые затруднения, – продолжал Элиот. – Он чувствует, что Большое жюри наступает ему на пятки, и что за ним вновь следят сборщики налогов. Он лежал в больнице по поводу язвы и болей в спине. Для него все кончается.
– И ты считаешь, что поэтому он не забыл об Эстелл Карей?
– Возможно. Эти деньги, которые она, вероятно, спрятала для Дина... Наверное, Нитти приказал убийцам найти их во что бы то ни стало и использовать для этого любые средства. Миллион баксов, Нат! А может, и два. Конечно, все могло произойти.
– Я так не думаю.
– Ты не хочешь так думать.
– Не будь глупцом.
– Я не глупец. Но я считаю, что ты... Нат, ты в некотором роде заступаешься за этого парня. Он тебе нравится.
– Вздор!
– Ты просто не помнишь того времени, когда это был не его город. Ты просто не можешь принять перемен.
– Я не знал, что у меня был выбор. Я хотел сегодня купить пару туфель, и мне сказали, что мне нужна продовольственная карточка. Я сказал им, что сражался на Гуадалканале, чтобы они могли жить по-прежнему, а они предложили мне уйти оттуда и попросить продовольственную книжку.
Элиот рассмеялся.
– Бьюсь об заклад, ты нормально это воспринял.
– Как это ни смешно, да. Сначала я разозлился, стал кричать, они орали мне в ответ, а потом я почувствовал, что больше не могу. Я вышел на улицу.
– Наверное, ты еще не пришел в себя от ужасного зрелища в квартире Карей.
– Отчасти. Но я не могу ничего делать здесь.
Элиот прищурил глаза.
– Где здесь?
– Здесь. В этом мире. Знаешь, возвращаясь сюда, я не думал, что все будет по-прежнему.
– И поэтому ты решил, что тебя обманули.
– Не совсем, но существенно. В этом вся беда. Я вернулся и столкнулся с теми же самыми обыденными проблемами, что и раньше:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52