Она отрицательно покачала головой.
– Мне от всего сердца жаль ее. Когда это случилось, я пошла в церковь и поставила свечу в память о ней. Ее убийство – это ужасная вещь, ужасная вещь.
Друри вежливо улыбнулся, встал и протянул ей руку.
– Спасибо вам, миссис Цирцелла. Вы можете идти. Спасибо, что зашли.
Она поднялась и вежливо улыбнулась ему в ответ. Ее ресницы задрожали. Красивые у нее глаза.
– Конечно, капитан Друри, – проговорила она.
– Сержант Донахью ожидает в коридоре. Он проводит вас.
Она прошла мимо меня, натягивая синие перчатки, оставляя за собой аромат хороших духов. Я закрыл за ней дверь.
Друри снова сел.
– Что скажешь?
Я продолжал стоять.
– Классная штучка.
– Я имею в виду, говорила ли она правду?
– Да. По-своему.
– Как это, по-своему? Я пожал плечами.
– Она лжет себе, а не тебе. Она женщина, и ненавидела Эстелл, как ненавидела бы ее любая хорошая жена. Но она предпочитает представляться хорошей женой, доброй католичкой, сжав зубы и делая вид, что смотрит на это свысока. Она всегда так себя ведет.
– Иными словами, ее замужество – это своеобразный договор?
– Я бы сказал.
– Если бы она была в городе во вторник, у нас бы появилась подозреваемая.
– Нет. Не думаю. Я не могу представить себе эту крошку с ножом для колки льда в руке.
– Иногда женщины удивляют нас, Нат.
– Черт, да они всегда удивляют меня. Лично я не отказался бы от такой жены – красивой, преданной ожидающей тебя, пока ты гуляешь на стороне. Я не думаю, что убийцы бывают такими.
– Ты хочешь такую же девушку, которая вышла замуж за старину Ники.
– Может быть. Во всяком случае, я не думаю, что она – убийца. Я даже не думаю, что она наняла убийцу.
– Она понравится газетчикам, – цинично заметил Друри. – Они бы были в восторге от этой речи о «праве каждой женщины».
– Ты прав. Ты еще чем-то хочешь поделиться со мной? Или мне отпустить тебя к парочке из сотни подозреваемых?
Его лицо скривилось от гнева, или, может, мне показалось. Он погрозил мне пальцем.
– Их именно столько. Почему ты мне сразу не сказал имя д'Анджело?
– Ах. Так значит, дядюшка Сэм привел тебя к нему?
– Да, и этим утром мы отправились к нему. И выяснили, что ты был у него в среду вечером. Зачем? Я протянул ему руки ладонями вверх.
– Мы вместе с ним были на Гуадалканале, Билл. Он был в одном окопе со мной и Барни. Нас чуть не убили вместе. Я просто предупредил его о том, что его ждет – копы, репортеры. Он столько всего пережил.
– Вы вместе были на войне, но это не оправдывает того, что ты разгласил информацию.
– Совершенно верно.
Друри покачал головой.
– Продолжай, заставь меня чувствовать себя подонком. Ты был на войне, а я – нет. Заставь чувствовать себя трусом. – Он ткнул в меня пальцем. – Но если ты собираешься вынюхивать что-то вокруг да около, даже не пытайся, черт побери, скрыть от меня информацию или свидетелей. Никакая наша дружба тебе не поможет, Нат.
– Ясно.
– А теперь сделай мне одолжение и убирайся отсюда к черту.
Я убрался.
Уходя, я остановился у стола сержанта Донахью.
– Ты достал это?
Он кивнул, огляделся украдкой, выдвинул ящик стола и вытащил сверток.
– За пару тысяч, – подтвердил я шепотом. – Я пришлю тебе деньги. Получишь их завтра.
– Так даже лучше, – произнес он со своим обычным собачьим выражением и вручил мне сверток.
Я взял его, спустился по ступенькам, вышел из Таун-Холл-стейшн, перед которым очаровательная, маленькая миссис Цирцелла беседовала с Хэлом Дэвисом и другими репортерами, нерешительно прикрывая лицо рукой в перчатке, когда мелькали вспышки фотографов.
Я сунул дневник Эстелл Карей под руку и прошел мимо них.
8
Той ночью я встретил Салли за кулисами «Браун Дерби» в половине второго. Она вышла из своей гримерной в белом свитере, черных просторных брюках, черной шубе и белой чалме. Салли выглядела на миллион. Конечно, не на тот миллион, что спрятал Ники Дин, а просто она сама была как сокровище.
– Как ты ухитряешься быть такой свежей? – спросил я ее. – У тебя же было четыре выступления.
Салли слегка погладила мою щеку; ее ногти были длинными, красными и блестящими.
– Я немного поспала ночью, – ответила она. – И тебе бы тоже следовало попробовать.
– Да, я слыхал об этом повальном увлечении сном, – сказал я.
Она взяла меня под руку, и мы пошли к дверям.
– Тебе станет лучше. Подожди немного, и ты поймешь.
Во вторник мы вместе провели ночь на моей раскладушке, поэтому она знала о моих проблемах с засыпанием. Она видела, как я вертелся и крутился всю ночь, а потом засыпал на мгновение, чтобы проснуться в холодном поту.
– Если я засыпаю, то сразу же переношусь во сне туда, – сказал я.
Мы вышли на улицу Монро. Было прохладно, но не морозно.
– Куда переносишься?
– На Остров.
Снег скрипел под нашими ногами, пока мы шли.
– Ты говорил об этом докторам?
– Нет. Я скрыл это. Я хотел вернуться домой. Мне казалось, что если я вернусь, все пройдет.
Она сжала мою руку.
– Подожди, пусть пройдет некоторое время. Ведь прошло всего четыре дня с тех пор, как ты вернулся. Послушай-ка. Тебе не кажется, что смена обстановки поможет тебе с твоими проблемами? Ты же знаешь, у меня есть комната в «Дрейке».
Я улыбнулся ей.
– Уж, конечно, это не тот шикарный белый мезонин, который один твой хороший приятель сдал тебе в субаренду до тех пор, пока он вернется.
Салли грустно засмеялась.
– Нет, я не знаю, что случилось с ним и с его мезонином. Я говорю просто о комнате. В которой есть кровать.
– Ты меня уговорила.
Мы перешли Кларк-стрит, направляясь к коктейль-бару Барни Росса. Был вечер пятницы, и на улице почти не было машин. Само собой, все бары уже минут сорок были закрыты.
– А ты знаешь, к чему все это? – спросила она. Я отрицательно покачал головой.
– Я знаю лишь, что Бен попросил меня зайти сегодня через некоторое время. Я спросил его, могу ли привести с собой девушку, и он сказал: «Конечно!» Будет море напитков, и бар практически будет предоставлен в наше распоряжение.
– Ты уверен, что он именно это тебе сказал? – спросила она.
Мы подходили к дверям, из-за которых слышались приглушенные, но различимые звуки музыки, смех, разговоры. Дверь была заперта, но сквозь стекло мы видели толпу людей, попивающих пиво. Мы стояли в голубом свете неоновых огней, которыми было написано имя Барни и изображены боксерские перчатки. Мы недоумевали, не понимая, что происходит, но тут за дверью показалось лицо Бена. Сквозь стекло он улыбался, как ребенок перед рождественской витриной. Потом он отпер дверь, и мы вошли внутрь.
– Что случилось? – прокричал я ему, чтобы он услышал меня за шумом.
– Давайте, заходите! – сказал Бен, все еще улыбаясь, гостеприимным жестом предлагая нам войти. Он провел нас сквозь шумный, прокуренный зал. Пианола-автомат играла «Блюз в ночи»... па-па-папапа... в зале было полно ребят из Вест-Сайда. Они были моего возраста или старше, кроме нескольких мальчишек в военной форме. Они похлопывали меня по спине, улыбались мне, поднимали в мою честь тосты, пока мы проталкивались сквозь толпу... «...проходи, Нат; ты показал этим желтым сволочам. Геллер...» – слышалось со всех сторон. Остальные, похоже, были из спортивного мира, в основном, борцы, боксеры, включая Уинча и Пиана – бывших менеджеров Барни, – я увидел их в другом конце зала, где они разговаривали с молодым парнишкой – борцом по виду. Надеюсь, для его и их блага, у него была проколота барабанная перепонка, или плоскостопие, или еще что-нибудь, но его не ждет впереди карьера на ринге. Там были также несколько репортеров, в основном, спортивных, но среди них я увидел и Хэла Дэвиса с синяком на подбородке. Синяк был отвратительным, но взгляд, которым меня одарил его владелец, был еще неприятнее.
Мы дошли до самой последней скамьи, вокруг второй толпилось еще больше людей. Бен закричал: отойдите, отойдите!" – ...когда я был мальчишкой в коротких штанишках, па-па-папа... – и все разошлись, и черт меня возьми, если моему взору не предстал поседевший Барни Росс, который сидел передо мной.
Он смотрел на меня своими чертовыми щенячьими глазами, и у него была та же бульдожья физиономия, с той лишь разницей, что щеки стали поменьше. Как и мои. У него не было таких темных кругов под глазами, как у меня, но его волосы, которые прежде были темными и которые тронулись сединой, когда я видел его в последний раз, сейчас стали свинцово-серыми. Рядом с ним сидела Кати – темноволосая манекенщица, которую он подцепил в Сан-Диего. Но увидев меня, он вскочил, опираясь на трость, вырезанную из ветки, которую привез с Острова.
– А ты постарел, – произнес он, улыбаясь.
– На себя посмотри – у тебя же волосы поседели. Музыка все еще громко играла... – почему ты поешь блюз... – но мы не перекрикивали ее. Мы и так понимали друг друга.
– У тебя тоже, – сказал он, показывая на седину у меня на висках. А потом он ткнул в свою седую голову. – Они поседели в ту ночь в окопе, в точности, как у моего отца во время русских погромов.
– Господи, – промолвил я, глядя на его форму, – да ты никак до сержанта дослужился!
Барни ухмыльнулся уголком рта:
– Вижу, тебе тоже присвоили звание?
– Да, – ответил я. – Я больше не военный. Его улыбка стала кривой и грустной.
– Мне не следовало втягивать тебя в это, не так ли, Нат?
... блюз в ночи...
– Заткнись, schmuck, – сказал я и обнял его, а он – меня.
– Салли! – вскричал он, увидев видение в черном и белом, которое стояло рядом со мной, наблюдая за взрывом наших сантиментов. – Рад тебя видеть, малышка! – Барни обнял ее и, держу пари, ему это понравилось куда больше, чем обнимать меня. – Здорово, что я вновь вижу вас вместе!
– Полегче, – перебил его я. – Мы просто друзья.
– Ах да, конечно, – проговорил Барни. – Проходите, садитесь с нами.
Напротив Барни с Кати сидели два спортивных журналиста. Они уступили нам место, поблагодарив Барни, и убрали в карманы свои записные книжки. Но Салли не присоединилась к нам: Нат Кросс, «городской сплетник» из «Геральд-Американ» увлек ее за собой. Салли, улыбнувшись и пожав плечами, вручила мне свою шубу со словами: «Что делать, реклама есть реклама», и вскоре пропала в табачном дыму. – Ох уж эти репортеры, – проворчал Барни, качая головой. – Возьми, к примеру, этих ребят, которые пишут о спорте. Они хотели узнать все о том времени, когда я был признан лучшим боксером года. Но это же дурь, глупость! Я оставил ринг в тридцать восьмом. О таких вещах надо спрашивать спортсмена, который получил этот титул за прошлый год, а они пристают ко мне. Для чего?
– Это выше моего понимания, – произнес я. Кати глаз с него не сводила; они держались за руки. – Когда ты вернулся? Почему не сообщил мне о своем возвращении?
– Мой отпуск прошел быстро, – сказал он, пожимая плечами. – Я был в Нью-Йорке, получая этого «человека года», и у меня прошлым вечером появилась возможность прилететь сюда военным самолетом. Перед отлетом я позвонил Бену с просьбой собрать некоторых людей. Это он придумал устроить сюрприз. Итак, я приехал днем и провел вечер с мамой и со всей семьей. Завтра мне надо на прием к мэру Келли, где будут городские заправилы, но этой ночью я решил встретиться со своими старыми друзьями. Черт, как здорово оказаться дома!
– Я видел эту дурацкую фотографию, – сказал я, ухмыляясь и качая головой, – на которой ты целуешь землю, сойдя с корабля-госпиталя на землю в Сан-Диего. Некоторые ребята на все готовы, лишь бы попасть в газеты.
Барни сухо улыбнулся и погрозил мне пальцем.
– Я же поклялся, что если когда-нибудь вернусь Домой, то первое, что я сделаю – это нагнусь и поцелую землю. Ты помнишь это?
– Помню.
– И я сдержал свое обещание.
– Ты всегда так поступаешь, Барни. Поэтому пообещай мне, что ты не вернешься туда, Барни.
– Это обещание просто сдержать. Я не вернусь назад, Нат. Шрапнель попала мне в руку и ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52