Великие революции прошлого с их героями и мучениками теперь не годятся для примеров: они устарели. Восстания масс стали в наши дни бессмысленными из-за всесторонней, научно организованной системы слежки и подавления, на которую опирается современная тирания белых.
Человек послабее, вероятно, смирился бы с судьбой и обратил свою энергию в другое русло, чтобы сделать жизнь легче и приятнее. Но не Уивер. Пойдя на компромисс, он не утратил веры и вложил в книги всю силу ненависти, на какую был способен. Он выпустил две, сотрудничая со всяким, кто готов был его печатать. Его дух не был сломлен, Уивер верил, что его время еще придет.
Изгнание сделало Уивера мудрее.
И гораздо опаснее.
Но никто не догадался бы об этом, глядя, как он выходит из такси напротив церкви Святого Эдварда. Он одарил водителя приветливой улыбкой и жалким шиллингом на чай, захлопнул дверцу и притворился, будто изучает схему улиц, – на самом деле это была брошюрка «Как уцелеть в авиакатастрофе», выданная ему в самолете авиакомпании «Эр-Франс». Как только такси укатило, он взял багаж и перешел через улицу, направляясь к машине, в которой его ждал Чессер.
Уивер открыл дверцу и зашвырнул чемоданы между сиденьями. Все молча. Без единого слова. В первый момент Чессер не мог поверить, что перед ним тот же человек, с которым он встречался два дня назад в Париже, – так изменил его костюм пастора.
Чессер легко нашел Уивера. Просто позвонил в Алжир в Министерство по делам печати и попросил дать номер его телефона. Ему, разумеется, отказали, но вежливый министерский служащий предложил ему оставить свои координаты, чтобы Уивер мог связаться с ним сам. Чессер назвал свою фамилию и лондонский номер телефона. Через два дня раздался звонок из Алжира – это был Уивер. По его настороженному тону Чессер понял, что лучше не пускаться в сентиментальные воспоминания о добрых старых временах, а сразу перейти к делу. Он коротко изложил суть предложения, не скрывая ничего. Уивер проявил осторожный интерес. Он настаивал на предварительной встрече в Париже, на нейтральной территории, вместо того чтобы рискуя жизнью ехать прямо в Лондон.
В Париже они обо всем прекрасно договорились. Чессер ожидал, что Уивер будет задавать вопросы о проекте, но ошибся. Уивер хотел проверить, не заманивает ли его Чессер в западню. В Париже в гостиничном номере они пили виноградное вино «Шато Лафит» прямо из бутылок. Каждый из своей. Примерно на середине разговора они поменялись бутылками, что означало согласие Уивера на предложение Чессера. За миллион долларов.
Они медленно тащились по забитым улицам Вест-Энда. Уивер снял очки, потер переносицу и несколько раз моргнул.
Потом расстегнул воротничок, с силой оторвал его и облегченно вздохнул.
– Эта дрянь меня доконала, – сказал он.
За все время, что они ехали, стояли и снова ехали, он больше не сказал ни слова. Просто сидел и пялился на людей на улице, в основном, на девушек.
Чессер помнил, каким общительным парнем был Уивер раньше, году в пятьдесят первом-пятьдесят втором. Огромного роста, он был лучшим защитником университетской футбольной команды, но и в учебе его успехи были ничуть не меньше, если не больше. Словом, у него было все, что требуется для хорошей карьеры, за исключением тех бессмысленных требований, которые иногда выдвигают в высшей школе.
В это время Чессер ушел из общежития: у него появилась подружка, которая часто оставалась на ночь, из-за чего он постоянно пропускал утренние занятия. Звали ее Джессика. Чтобы доказать, что у нее широкие взгляды на политику и секс, она вела себя дерзко, даже вызывающе. Она-то и познакомила Чессера с Уивером. У нее было много знакомых среди радикальных элементов, боровшихся за интеграцию.
Чессер не имел ничего против интеграции, он был лишен предрассудков. Тут ему все было ясно. Но в отличие от большинства своих товарищей, он не испытывал чувства вины, которое требовало бы от него активных действий. Поэтому он предоставлял другим возможность произносить речи на собраниях и редко ходил на митинги. Это было нужно им, а не ему.
Именно это и нравилось Уиверу в Чессере. Трудно постоянно ощущать себя целью борьбы. Они с самого начала поняли, что им легко друг с другом. Уивер часто забегал к Чессеру за книгами или поношенной одеждой. Чессер, в свою очередь, сидя по субботам на трибуне и глядя, как отчаянно сражается Уивер, ощущал свою принадлежность к происходящему на поле.
К концу футбольного сезона, когда Уивер перечитал все книги, купленные на деньги отца Чессера, они по-настоящему сдружились, хотя трудно было представить более разных людей. Они даже шутили, что стали родственниками, так как Джессика к тому времени бросила Чессера и перебралась в постель Уивера.
Это была хорошая зима для Чессера, пожалуй, лучшее время его юности. И все благодаря Уиверу. Но однажды кончившись, оно больше не вернулось. После весенних каникул Уивера уже не было в колледже. Он украл машину, набил багажник марихуаной и сломал три ребра полицейскому при аресте. Из тюрьмы он написал Чессеру письмо – извинения, высказанные сердитым тоном. Он даже не пытался оправдываться. Чессер тут же отправил ему в ответ длинное послание, но Уивер сидел в тюрьме, а он учился на адвоката – их пути расходились.
И теперь, спустя почти двадцать лет, в Лондоне, Чессер сказал ему:
– Я прочел твою книгу.
– Когда?
Неожиданный вопрос. Чессер быстро решил, что лучше сказать правду.
– Вчера.
Уивер кивнул. Он так и думал. Чессера нисколько не интересовала теория превосходства черной расы над белой. С того момента, как книга поступила в продажу, прошло уже восемь месяцев. Расходилась она хорошо, но тем не менее не значилась в списке бестселлеров. И, что гораздо хуже, прибыль, полученная от продажи книги, была конфискована. Находившийся в изгнании Уивер не получил ни гроша, об этом позаботился его давний враг – американское правительство. Несмотря на это, по его словам, он только что закончил следующую книгу.
– Что за книга? – поинтересовался Чессер.
– Руководство для революционеров.
– Приключения?
Уивер даже не улыбнулся. Они снова попали в пробку. Он не отрывал глаз от хорошенькой блондинки, усаживающейся в машину. На ней была юбка с высоким разрезом, и когда она устраивалась на низком сиденье, были видны ее ноги. Девушка захлопнула дверцу, и Уивер сказал Чессеру:
– Ты совсем не изменился.
Фраза прозвучала почти осуждающе, хотя он этого не хотел.
– Зато ты изменился. – Отомстил Чессер. Уивер хмыкнул.
Чессер чувствовал себя не в своей тарелке. В Париже он тоже испытал нечто подобное, но тогда ему помогла выпивка, и он отнес неловкость встречи на тот счет, что они очень давно не виделись. Однако теперь он понимал, откуда взялось это ощущение. Причиной был Уивер. Он ни на минуту не давал собеседнику забыть о черном цвете своей кожи. Чессер уже не мог просто не обращать на это внимания. Уивер постоянно подчеркивал разницу между ними. Чессер почувствовал бы эту разницу, даже если бы встретил Уивера с завязанными глазами. К добрым старым временам не было возврата, и Чессер недоумевал, зачем они снова вместе.
Уивер взял одну из своих сумок, ту, что поменьше, поставил себе на колени и расстегнул молнию. Ему нужны были сигареты, но он не стал просить у Чессера.
Чессер успел заметить у него в сумке пистолет. Черный, тридцать восьмого калибра.
Уивер закрыл сумку, и она осталась стоять у него на коленях. Он взял зажигалку с передней панели.
– Ты ведь не интересуешься политикой? – спросил он.
– Однажды я поспорил, кого выберут, и выиграл.
– Это был Никсон? – Уивер произнес это имя с отвращением.
– Не угадал. Мисс Рейнгольд.
Перед Чессером снова был тот Уивер, которого он помнил, и ему стало гораздо легче. Он подозревал, что в глубине души Уивер не так уж сильно изменился.
Уивер поднял руку, как будто хотел что-то остановить. Он едва сдерживал смех.
– Давай договоримся: я делаю свою работу, получаю, что мне причитается, и отчаливаю. Усек?
– Еще бы.
Уиверу было о чем беспокоиться. Если его арестуют в Англии – он покойник. Они убьют его по закону, но ему-то от этого не легче. Конечно, от смерти не уйдешь, но Уиверу не хотелось умирать так бессмысленно.
– Давай не будем говорить о политике, – предложил Уивер. Чессер согласился и признался:
– Честно говоря, я так и не смог дочитать твою книгу заснул в самом начале.
Уивер не обиделся. Более того, это говорило в пользу Чессера. Он не знал ни одного белого, который уснул бы, читая яростные нападки на свою расу. Уивер успокоился – ведь ой доверял этому человеку свою жизнь в буквальном смысле слова.
Чессер же раздумывал о том, наступит ли такой момент, когда черные обретут все, что хотят, и даже больше. Он надеялся, что Уивер доживет до этого дня, и за него, Чессера, будет кому поручиться. Он так глубоко ушел в свои мысли, что не видел дороги и едва не врезался в стоящий у тротуара грузовик. Чессер резко затормозил. Инстинктивно просигналил пару раз. Обернувшись к Уиверу, он ухмыльнулся и, гуднув еще разок, спросил:
– Знаешь, кто я такой? Уивер пожал плечами.
– Визгливый ублюдок, – сообщил Чессер, все еще стараясь развеселить его.
На этот раз у него получилось. Уивер смеялся так, что едва не задохнулся. Придя в себя, он спросил:
– А кто я, знаешь? Чессер кивнул.
Уивер все равно сказал ему:
– Большой черный мудак!
ГЛАВА 17
Большинство людей умеет разбирать, а собирать у них получается хуже. Фирма «Марилебон» утверждала, что умеет делать и то и другое. На ее эмблеме красовались увенчанный короной лев, стоящий на задних лапах, – справа и сказочный единорог – слева: вожделенный символ качества работ, соответствующего высоким требованиям королевской семьи. И неважно, что единственным поручением, когда-либо полученным фирмой от царствующего дома, было распоряжение королевы Виктории переделать в Виндзорском замке одну из невзрачных ванных комнат под птичник, еще более невзрачный.
Получив заказ от Клайда Мэсси, фирма «Марилебон» учуяла запах больших денег и рьяно взялась за дело. На следующее утро предварительные приготовления были закончены. Служащих «Мид-Континентал Ойл» в срочном порядке эвакуировали и вывезли всю мебель. Не прошло и двух дней, как «Марилебон» начала крушить перегородки в доме тринадцать на Хэрроухауз с таким энтузиазмом, что его можно было принять за ярость. Все внутренние стены были разрушены, арматура выворочена, полы безжалостно заляпаны. От разрушения не спаслось ничего, ибо «Марилебон» придерживалась принципа: все разрушенное за счет клиента должно быть за его же счет восстановлено.
Однако, к чести «Марилебон» будет сказано, разрушала она с достоинством, стараясь причинить соседям минимум неудобств. Например, после того, как выломали оконные рамы, проемы тут же затянули полиэтиленовой пленкой, чтобы наружу не летели пыль и штукатурка. Мусор тут же вывозился. Водителям было приказано разгружать и загружать машины только с заднего входа, в переулке Паффинг-мьюс.
Несмотря на все предосторожности, грязи и шума было предостаточно, и всем расположенным поблизости фирмам приходилось с этим мириться. Так же, как и с постоянной суетой. Поэтому никого не удивило, что вечером двадцать седьмого июня, когда уже совсем стемнело, в Паффинг-мьюс завернул белый фургон с эмблемой «Марилебон» на борту и остановился у заднего входа дома тринадцать. И если кто-нибудь заметил троих людей, одетых в рабочие комбинезоны, он не увидел в этом ничего подозрительного. Одно только было странно: все трое надели резиновые хирургические перчатки. Чтобы не оставлять отпечатков пальцев.
Они не торопясь вытащили из машины инструменты и вошли в ремонтируемое здание. Медленно поднимались с этажа на этаж, освещая себе дорогу мощными ручными фонарями, чтобы не наткнуться на стремянки, козлы или мешки с цементом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50