– Сто тысяч чего?
– Долларов.
– Это слишком много.
– Для меня он стоит больше.
– Приезжайте в Антверпен.
– Вы возьметесь?
– Мне нужно взглянуть на камень.
– Буду завтра вечером. Когда вы уходите из мастерской?
– Я вас подожду.
– Спасибо. Для меня это очень важно.
– Посмотрим, посмотрим, – Вильденштейн попрощался и так быстро повесил трубку, что Чессер не успел и слова сказать.
Похоже, Вильденштейн согласился. За сто тысяч. Чессер не сомневался, что дело того стоит. Камень Вильденштейну понравится. Чессер подсчитал, что получит семьсот тысяч чистой прибыли. Сначала ему показалось мало, но потом он смирился, сообразив, что на этой сделке выгадывают все. Система получила семьсот тысяч за камень, который за сущие гроши выкопал какой-нибудь чернокожий рабочий. Вильденштейну обещано сто тысяч за огранку – наверняка больше ему никогда не предлагали. А Мэсси станет обладателем безупречного бриллианта, который на аукционе потянет не меньше, чем на два миллиона. Чессер тоже получит хорошую прибыль. Такую сумму он заработает только за семь лет продажи пакетов Системы. Конечно, его пакет может возрасти в цене. Теперь, после заключения столь крупной сделки, он считал это вполне вероятным.
Он пошел в спальню сказать Марен, что стал уже почти миллионером.
Марен встретила его словами: – Боже мой, я умираю от голода. Я не обедала, выпила чашку дрянного чая – и все.
Она успела раздеться, только туфли не сняла, и от этого ее красивые ноги выглядели еще длиннее и стройнее. Она подошла к туалетному столику за пачкой сигарет. Зажгла две и одну, как обычно, бросила Чессеру. Сигарета упала на пол к его ногам. Он наклонился, чтобы поднять ее, и ему послышалось, будто Марен сказала:
– Я сегодня разговаривала с Жаном-Марком.
– А?
– Я, говорю, чудесно поболтала с Жаном-Марком.
– Ну да, вы просто так, на улице, встретились.
– Вроде того. Я случайно заметила объявление возле табачного киоска. Это проводник мне его показал.
– Который? Китаец или индеец?
– Кто-то из них, – она присела на краешек кровати. – В общем, объявление повесила одна женщина, Медиум, Ее зовут Милдред. Она карлица.
– Маленький медиум, – вставил Чессер. Марен даже не улыбнулась.
– Вместо парикмахерской я пошла к ней. Ты не представляешь! Она сразу же связалась с Жаном-Марком.
– Хочешь, сходим куда-нибудь перекусить? А потом в кино.
– Жан-Марк очень счастлив. Ему там нравится.
– Ага. Все только и мечтают, что умереть и попасть туда. Она не заметила его цинизма.
– Он передавал тебе привет.
– Завтра я еду в Антверпен, – сказал он, стремясь перевести разговор на другую тему. – Хочешь со мной? Или вернешься в Шантийи? Можем встретиться там.
– Жан-Марк сказал одну удивительную вещь. Что мы должны пожениться. Представляешь?
Чессер представил и решил, что Жану-Марку стоило бы передать это послание стервятникам-стряпчим, которые давно точат когти на его деньги. Или уж в припадке великодушия уничтожить оригинал и все копии своего идиотского завещания.
– Пожалуй, так и сделаем, – задумчиво сказала Марен. – Поженимся?
– Встретимся в Шантийи. Ты надолго в Антверпен?
– На пару часов.
– Тогда я поеду с тобой, – заявила она. – Значит, ты не веришь в Милдред?
– Ну что ты, верю, – возразил Чессер, не желая спорить.
– Она даже денег не берет.
– Неужели?
– Да, говорит, что от этого она теряет могущество. Так всегда бывает, если медиум продает талант за деньга. У них отбирают власть.
– Кто отбирает?
– Великая космическая сила, – сообщила она не вполне уверенно. – Видел бы ты, в каком жутком месте приходится обитать той Милдред. Мне ее было так жалко. Я дала ей пятьдесят фунтов.
– Она пожертвовала пятидесятифунтовой частью своего могущества?
– Это же подарок. Подарки можно принимать.
Глядя ему в глаза, Марен откинулась в постели и замерла, опершись на локти.
Подарки можно принимать, подумал Чессер. Двусмысленность слов Марен подчеркивалась ее откровенной позой. Паутина ореховых волос взметнулась вверх.
Потом Чессер подарил ей медальон.
ГЛАВА 7
Уотс доставил алмаз, как и обещал.
Камень в конверте из крафт-бумаги он принес в кармане пиджака, ничуть не погрешив против безопасности: никому бы и в голову не пришло, что у этого незаметного человека может оказаться при себе что-нибудь, стоящее семьсот тысяч долларов. Уотс даже не стал брать такси, а воспользовался метро.
Чессер раскрыл конверт я достал алмаз – не удостовериться, а скорее полюбоваться. Он уже отдал Уотсу подписанный чек.
– Мазаль и броха, – сказал Уотс.
По-древнееврейски это означало «счастья и благополучия» – традиционное пожелание в среде алмазных дельцов любой национальности. При заключении сделки. Сказанная однажды, фраза обязывала партнеров держать слово. В данном случае в этом не было необходимости, но Уотсу хотелось выразить свои чувства. Он поднялся.
Чессер предложил ему остаться и выпить чего-нибудь.
– Мне пора назад, – сказал Уотс.
– Ну их к черту, – поморщился Чессер. Он налил бренди, подразумевая, что Уотс останется. – С водой или с содовой?
– С содовой, пожалуйста, – улыбнулся Уотс и снова сел.
Они были одни в номере. Марен ушла за покупками. Чессер подозревал, что ее поход по магазинам завершится у Милдред, за новой беседой с Жаном-Марком.
– Давно вы работаете в Системе? – спросил Чессер. В глазах Уотса внезапно появилась озабоченность.
– Двадцать восемь лет.
– Все время в Лондоне?
– Пять лет в Иоганнесбурге. Вы бывали в Южной Африке?
– Нет.
– Я там начинал.
Чессеру показалось, что Уотс чем-то подавлен. Или ожесточен. Наверное, чувствует себя выброшенным из жизни.
– Мичем знает, какой камень я выбрал? – спросил Чессер.
– Да. Сразу после вашего ухода пришел справиться.
– И что?
– Он был не слишком доволен. Сказать по правде, устроил мне разнос. Говорил, что этот камень надо было отложить для кого-нибудь вроде Уайтмена.
Чессер обрадовался этим словам. Значит, он все-таки напакостил Мичему. Правда, за счет Уотса.
– Вы мне вчера очень помогли, – сказал Чессер, – И я хотел бы вас отблагодарить.
– Нет нужды, сэр.
Уотс поднял пустой стакан, жестом прося позволения налить еще бренди.
– В самом деле, – настаивал Чессер, – я вам очень обязан.
– Я с радостью пошел на это, – признался Уотс. Теперь несомненно с ожесточением. Он и сам заметил, что невольно выдал себя.
– Почему?
Уотс опустил глаза.
– Просто так, сэр. Мне показалось, что вам понравится именно этот камень.
Чессер кивнул, понимая, что услышал только часть правды.
Ему стало любопытно. Возможно, Уотса не устраивает его положение в Системе после двадцати восьми лет работы. Он, наверняка, считается ценным сотрудником, но, быть может, его тщеславие требует большего? Чессеру было знакомо это чувство, но Уотс по сравнению с ним находился в совершенно другом положении. Он был служащий – и преданный служащий. По крайней мере, до вчерашнего своевольного поступка, Чессер заметил; что Уотс пьет бренди слишком быстро, явно без удовольствия. Напиток был превосходный, выдержанный и заслуживал, большего внимания. Не то чтобы Чессеру стало жалко – ему было наплевать: пусть даже Уотс выльет всю бутылку себе в ботинки. Чессер сообразил, что может, по крайней мере, поделиться с Уотсом своим отношением к Системе.
– Меня никогда не привлекали методы работы Системы, – сказал он.
Уотс вежливо кивнул, но промолчал.
– Взять, к примеру, мой последний пакет, – продолжал Чессер с коротким смешком.
– Да, излишней щепетильностью они не страдают, – признал Уотс. Он смотрел вниз, словно Система лежала у его ног. – Разумеется, без правил не обойтись, но надо и совесть иметь.
Чессер молча кивнул, поощряя Уотса к откровенности.
– Взять хотя бы моего друга, – рассказывал Уотс. – Отдал Системе без малого тридцать лет. В январе у него обнаружили рак. В последней стадии. Безнадежный. Он умрет еще до конца года.
Уотс остановился. Он явно не собирался продолжать. Чессер не понял, при чем тут Система, и спросил об этом. Уотс поколебался, но желание говорить пересилило.
– Каждому, кто проработает в Системе тридцать лет, полагается пенсия. После смерти служащего ее получает семья. Мой друг умрет на год раньше срока, но Система не делает исключений. Страховка слишком мала, а за его семьей нужен уход. У него больная жена и малолетняя дочка.
– Он объяснил все это Системе?
– Да, конечно. Там посочувствовали, но сказали, что для назначения пенсии требуется полных тридцать лет.
– Ублюдки.
Уотс задумчиво кивнул.
– Они собрали совет директоров и решили ради такого случая сделать исключение – пойти на разумный компромисс, как они выразились.
– Очень благородно с их стороны.
– Они согласились на двадцать процентов. Им, наверху, конечно, виднее, – но разве это справедливо? Все годы он вкалывал ради каких-то двадцати процентов пенсии? Должно быть, большие дельцы всегда нечисты на руку.
Чессер вслушался в тон сказанного и понял, что умирающий от рака друг – не кто иной как Уотс. Он поспешил переменить тему и протянул руку к лежащему на столе алмазу.
– Гранить его будет Вильденштейн.
– Чудесно, сэр, – Уотс был явно польщен.
– Скорее всего, под овал. Вы ведь так предлагали?
– Да, сэр, – застенчиво ответил Уотс.
– Мне бы хотелось показать вам готовый бриллиант.
– Я был бы рад, сэр.
– Знаете что, оставьте мне свой домашний телефон. Я позвоню, как только камень будет готов.
– Когда примерно, сэр?
Слава Богу, Чессеру не пришлось говорить: на следующий год.
Поздним вечером Чессер остановил лимузин перед мастерской Вильденштейна на Хопландштраат, в Антверпене. Марен осталась сидеть в машине, погруженная в книжку под заглавием: «Жизнь до жизни и после смерти». Это был подарок Милдред. Чессер сказал, что проведет у Вильденштейна не больше часа, и предложил Марен пока прогуляться по городу. Она никогда не была в Антверпене, но по пути из аэропорта он успел ей изрядно надоесть. Чопорный городишко, однообразный и скучный. Марен и в голову не приходило, что в сотне футов от нее, за углом, стоят тот самый дом и мастерская, где великий Питер Пауль Рубенс отдавался зову красок. Некоторое время там же жил и Ван Дейк. Марен посчитала, что Чессер, зная, как она скучает без него в машине, поскорее разберется с алмазными делами.
Ее предосторожность оказалась излишней, потому что Вильденштейн не тратил времени на пустые разговоры. Чессер застал его на втором этаже мастерской. Он сидел на металлической табуретке при свете голой электрической лампочки и, посасывая яблочный огрызок, читал газету на древнееврейском языке. При виде Чессера он не встал, а пока тот представлялся, медленно сложил газету и засунул в карман пиджака. Потом попросил показать камень.
Он разглядывал алмаз при искусственном освещении, копировавшем свет ясного северного дня. За пять минут осмотра он не произнес ни слова.
– Красавец, не правда ли? – не выдержал Чессер. Вильденштейн молча кивнул и положил камень на конторку.
Чессер вынул заверенный чек на сто тысяч долларов и оставил рядом с алмазом. Вильденштейн посмотрел на чек, взял камень и положил сверху.
– Хорош, – сказал Вильденштейн то ли об алмазе, то ли о чеке.
– Он должен быть готов к первому числу, – сказал Чессер.
– Сделаю через три недели.
– Из него получится овал?
– Хотите овал?
– Полагаюсь на ваше мнение.
Вильденштейн поскреб переносицу. Мигнул несколько раз, словно прочищая глаза. Потер пальцы. Потом вернулся к своей табуретке и сел. В руках у него опять очутилась газета.
Чессер ожидал большего энтузиазма, во всяком случае, более долгой беседы. Ему хотелось, чтобы Вильденштейн признал этот камень лучшим из всех, когда-либо прошедших через его руки. Но, очевидно, разговор был окончен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50