Хочет его спровоцировать. — За ухоженного человека в дорогом костюме. — Снова пауза. — Не вы ли несколько минут назад рассказывали, что практически вели жизнь бездомного человека? Как вы и этот человек из «Люми» могли оказаться одним лицом, сэр?
— На мне был черный костюм, рубашка и галстук. — Ненависть. Истинная личина Шандонне начинает просвечивать через непроходимую ложь подобно далекой холодной звезде. Я уже готова к тому, что он вот-вот выскочит из-за стола и схватит собеседницу за глотку или размажет ее лицом о стену, а никто не успеет и глазом моргнуть. Сижу затаив дыхание. Приходится себе напоминать, что Бергер рядом, в конференц-зале, жива и невредима. Уже четверг, вечер. Через четыре часа исполнится ровно пять дней с тех пор, как Жан-Батист силой проник в мой дом и попытался насмерть забить меня обрубочным молотком.
— Выпадали деньки, когда мое состояние было не столь плачевно, как сейчас. — Шандонне взял себя в руки. В тоне снова обходительность. — Обострения происходят на нервной почве. Я пребываю в таком напряжении... Все из-за них.
— Из-за кого «из-за них»?
— Американских ищеек, которые меня подставили. Как только я понял, что происходит, что меня пытаются выставить убийцей, я тут же пустился в бега. Стало, как никогда, плохо со здоровьем, и чем хуже становилось, тем старательнее я был вынужден прятаться. Я же не всегда так выглядел. — Теперь он не смотрит в камеру: взгляд под темными очками устремлен прямо на Бергер. — Когда мы со Сьюзан познакомились, я нисколько не походил на себя теперешнего. Получалось бриться. Находил работу от случая к случаю, на жизнь хватало, даже умудрялся неплохо выглядеть. Иногда мне перепадали деньги и одежда — брат помогал.
Бергер останавливает запись и лично для меня поясняет:
— Возможно то, что он сказал насчет стресса?
— Стресс вызывает рецидивы многих заболеваний, — отвечаю я. — Но этот человек никогда хорошо не выглядел. И пусть говорит что хочет.
— Вы упомянули Томаса. — На пленке Бергер возобновляет беседу. — Брат дарил вам одежду, деньги, может быть, еще что-нибудь?
— Да.
— Вы сказали, что в тот вечер в «Люми» на вас был черный костюм. От Томаса?
— Да. Он любил изысканно одеваться. Носил почти тот же размер.
— Итак, вы со Сьюзан поужинали. А дальше? Что произошло, когда вы завершили трапезу? Вы сами расплатились по счету?
— Конечно. Я все-таки воспитанный человек.
— Сколько вы отдали?
— Двести двадцать один доллар плюс чаевые.
Не сводя глаз с экрана, Бергер подтверждает его слова:
— Тютелька в тютельку. Мужчина заплатил по счету наличными и оставил на столе две банкноты по двадцать долларов.
Я подробнейшим образом выспрашиваю у Бергер, что именно из этого дела было предано огласке: ресторан, счет, чаевые.
— Что-то могло просочиться в «Новости»? — интересуюсь я.
— Нет. Значит, если это был не он, как же тогда, черт возьми, пройдоха узнал, на сколько они посидели? — В ее голосе сквозит разочарование.
Снова запись: она спрашивает Шандонне о чаевых. Тот убежденно заявляет, что оставил сорок долларов.
— Две двадцатки, если мне не изменяет память.
— А что было после? Вы ушли из ресторана?
— Мы решили продолжить вечер у нее на квартире, — отвечает убийца.
Глава 14
Тут Шандонне не скупится на подробности. Да, из ресторана они ушли вдвоем. Ночь выдалась прохладной, и все-таки они решили пройтись — до ее квартиры было всего ничего, пара кварталов от ресторана. Он с чувством, почти как поэт, описывает луну и облака. Небо перечеркивали широкие млечно-голубые полосы, из-за которых выглядывало ночное светило. Говорит, полная луна всегда пробуждала в нем эротический настрой — она напоминает оплодотворенное чрево, ягодицы или женскую грудь. Порывы ветра метались между жилыми высотками, и он даже снял с себя шарф и закутал Сьюзан, чтобы она не продрогла. Утверждает, что был в длинном темном пальто из кашемира, и мне сразу вспомнилась Руфь Ствон, судебный медик из Франции (ей довелось пережить встречу с самим, как мы полагаем, Шандонне).
Еще двух недель не прошло со времени моей поездки во Францию, где я но поручению Интерпола встречалась с доктором Ствон из Institut Medico-Legal, чтобы вместе поработать над парижскими убийствами. Мы разговорились, и она рассказала, как однажды ночью к ней позвонил человек, у которого якобы сломалась машина. Попросил воспользоваться телефоном. Он тоже был в длинном темном пальто и производил впечатление очень приличного человека. Потом, уже наедине, доктор призналась мне еще кое в чем: не выходит из головы непривычный, крайне неприятный запах, который исходил от незнакомца. От него разило мокрой шубой, точно от бродячего животного. Она сразу почуяла неладное, нутром уловила. И все равно вполне могла бы его впустить, или, что более вероятно, он сам ворвался бы в дом, если бы не одно чудесное обстоятельство.
Муж доктора Ствон — шеф-повар знаменитого парижского ресторана «Ле Дом». В тот день ему нездоровилось, и он остался дома, а когда жена открыла дверь, окликнул ее из соседней комнаты, желая знать, кто пришел. Нежданный гость в черном пальто пустился наутек. На следующий день доктор Ствон получила записку: печатные буквы на окровавленном обрывке оберточной бумаги с подписью «Le Loup-garou». Мне еще предстоит смириться с тем, что я не пожелала понять очевидного: доктор Ствон производила аутопсию французских жертв Шандонне, а потом он заявился за ней. Я вскрывала павших от его руки американок и не предприняла серьезных мер безопасности. А следовало бы подвести жирный общий знаменатель под этими двумя событиями. Впрочем, люди склонны верить, что беда обойдет стороной — может случиться что угодно с кем угодно, только не с тобой.
— Вы не могли бы описать, как выглядел консьерж? — На пленке Бергер продолжает беседу с Шандонне.
— Тонкие усики. Мундир, — говорит Шандонне. — Она назвала его Жаном.
— Секундочку, — подаю голос я.
Бергер в который раз нажимает «паузу».
— От него пахло? — спрашиваю я. — Сегодня утром вы находились с ним в одной комнате, — я указываю на экран. — Во время беседы вы что-нибудь чувствовали?
— Если серьезно, — перебивает она, — от него страшно разило псиной. Вонь мокрой шерсти и давно не мытого тела. Меня едва наизнанку не вывернуло. Подкузьмили медики: могли бы и подготовить пациента.
Существует расхожее заблуждение, что людей сразу же по поступлении в больницу моют. Нет, как правило, обработают раны — и в палату, если только пациент не из тяжелых.
— А два года назад, при расследовании смерти Сьюзан, кто-нибудь из «Люми» жаловался на запах? Не припоминали, что ее спутник испускал скверный душок? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает Бергер. — Никоим образом. Повторюсь, я не представляю, как они могут быть одним и тем же лицом. Однако не отвлекайтесь. Сейчас начнется еще более странное.
Следующие десять минут я смотрю, как Шандонне потягивает пепси, курит и повествует о своем мнимом визите к Сьюзан Плесс. С поразительной точностью он описывает ее жилье, начиная от ковриков на деревянном полу и обивки с цветочными мотивами и заканчивая лампами а-ля Тиффани. Его, мол, не сильно впечатлили ее художественные вкусы, все увешано довольно прозаичными репродукциями с музейных выставок, фотографиями с морскими пейзажами и лошадьми. Она любила лошадей, добавляет Шандонне. Говорила, что выросла среди лошадей и теперь страшно по ним скучает. Бергер, каждый раз, когда из уст Жан-Батиста вылетает выверенная, подтвержденная информация, отстукивает по столу в конференц-зале. Описание обстановки в доме Сьюзан определенно наводит на мысль, что он там побывал. Да, девочкой она действительно много общалась с лошадьми. Да, да, все верно.
— Боже мой, — только и сказала я. Качаю головой, а внутри медленно ворочается страх. Страх перед тем, куда все это ведет. Даже думать не хочется. А что делать? Мыслей из головы не выбросишь. То есть Шандонне клонит к тому, что я сама его пригласила в свой дом?!
— Который теперь час? — Голос Бергер звучит с экрана. — Вы остановились на том, что Сьюзан откупорила бутылку белого вина. Когда примерно?
— Часов в десять-одиннадцать. Точно не скажу. И вино оказалось не из лучших.
— Сколько на тот момент вы уже выпили?
— Ну, с полбутылки, в ресторане. А после, хоть она мне и подливала, я особенно и не пил. Дешевое калифорнийское пойло.
— Значит, пьяны вы не были.
— Я вообще не пьянею.
— Вы мыслили трезво.
— Разумеется.
— А как по-вашему, Сьюзан была пьяна?
— Разве что слегка. Я бы даже сказал, она была счастлива, просто счастлива. Мы сидели у нее в гостиной, на диване. Окна выходили на юго-запад, и вид открывался чудесный. Из гостиной видны красная вывеска отеля «Эссекс-Хаус» и парк.
— Все верно, — говорит Бергер, снова отстукивая по столу. — И уровень содержания алкоголя в крови у нее был одиннадцать сотых. Она действительно пропустила пару бокальчиков, — добавляет подробности из отчета патологоанатома.
— Что произошло потом? — Она допрашивает Шандонне.
— Мы держимся за руки. Она берет в губы мои пальцы, один за другим, так возбуждающе. Мы начали целоваться.
— Вы можете сказать, в котором часу?
— У меня не было причин уточнять время.
— У вас были часы?
— Да.
— У вас они по-прежнему есть?
— Нет. Жизнь моя стала хуже из-за этих. — Он так и сплюнул с презрением: «Этих!» Слюна брызжет каждый раз, когда он вспоминает своих обидчиков с неподдельным, казалось бы, отвращением. — У меня и денег больше нет. Часы я заложил, наверное, с год назад.
— Вы имеете в виду тех же самых людей? Полицию? Правоохранительные органы?
— Американских федералов.
— Вернемся к Сьюзан. — Бергер не дает отклоняться от темы.
— Я смущаюсь. Не знаю, захотите ли вы знать, что было дальше, во всех подробностях. — Берет стаканчик пепси и зажимает в сероватых, похожих на червей губах пластиковую соломинку.
Неужели кому-то захотелось поцеловать эти губы?! Не представляю, как к такому мужчине вообще можно прикоснуться.
— Прошу вас рассказать мне все, что только припомните, — говорит Бергер. — Правду.
Шандонне опускает на стол стаканчик, и меня несколько выводит из равновесия рукав Талли, который снова появляется в кадре: он подносит зажигалку к очередной сигарете в губах убийцы. Интересно, нашему подозреваемому вообще-то приходит в голову, что Джей — тоже агент федеральной службы, один из тех, кто, по его словам, неотступно следит за ним и калечит его жизнь?
— Ладно, я все вам расскажу, пойду навстречу. Хотя лично предпочел бы этого не делать. — Изо рта вырывается струйка дыма.
— Прошу вас, продолжайте. Как можно подробнее.
— Какое-то время мы целовались, а затем быстро перешли к следующей стадии. — Он умолкает.
— Что вы подразумеваете под следующей стадией?
При нормальных обстоятельствах допрашиваемому достаточно сказать, что у него был секс, и все. В рядовой ситуации следователь либо прокурор, который снимает показания или производит первоначальный или перекрестный допрос, на том и поставит точку; особые подробности не имеют значения. Однако в нашем случае жертвы (Сьюзан Плесс и остальные женщины, в гибели которых мы подозреваем Шандонне) подверглись такому жесточайшему насилию на сексуальной почве, что возникает необходимость выяснить детали, узнать, как Жан-Батист вообще представляет себе половую близость.
— Мне бы этого не хотелось. — Он снова играет с Бергер. Желает, чтобы его упрашивали. — О таких вещах с посторонними я не разговариваю, и уж тем более в присутствии дамы.
— Для общего блага будет полезнее, если вы перестанете воспринимать меня как представительницу противоположного пола и увидите во мне прокурора, — говорит Бергер.
— Не могу говорить с вами и не думать «женщина», — мягко отвечает он, еле заметно улыбнувшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80