— Люси, из-за твоего нежелания выступить против несправедливости пострадают другие. Те, у кого нет миллионов долларов, вертолета и собственной фирмы в Нью-Йорке. А это, согласись, неплохое подспорье для начала.
— С несправедливостью борется «Последняя инстанция», — отвечает она. — Будем своими способами побеждать зло.
— Формально тебя не обвиняют в подработке. — Во мне заговорил адвокат.
— Согласись, то, что я подрабатываю на стороне, характеризует меня не лучшим образом. Ну, в плане надежности. — Люси выступает от имени противной стороны.
— А что, АТФ обвиняет тебя в недостатке профессионального рвения? Тебе когда-либо инкриминировали бесчестные поступки?
— Ну нет. В формальной отписке этого уж точно не будет. Только ведь правда в том, тетя Кей, что я действительно пошла против правил. Если ты работаешь на правоохранительные органы, будь то АТФ или ФБР, у тебя не должно быть посторонних источников заработка. А я с этим запретом не согласна. Так несправедливо. Если копам разрешается дополнительно подрабатывать, то чем мы хуже? Я, наверное, с самого начала знала, что мои дни у федералов сочтены. — Она встает из-за стола. — Поэтому сама позаботилась о своем будущем. А может, меня все просто доконало. Не хочу до конца своих дней быть у кого-то в подручных.
— Если ты решила уйти из АТФ, пусть это будет твой выбор, а не их.
— А это и так мой выбор, — говорит она с легким раздражением. — Все, я в магазин отправляюсь.
К двери идем, взявшись за руки.
— Спасибо. Для меня очень важно, что ты мне все рассказала.
— Я тебя еще и вертолетом научу управлять. — Люси надевает пальто.
— Эх, где наша не пропадала!.. Я в последнее время и так будто в безвоздушном пространстве болтаюсь. Вылетом больше — вылетом меньше...
Глава 6
Уже много лет в народе ходит грубая шутка: виргинцы едут в Нью-Йорк за искусством, в то время как нью-йоркский интерес к Виргинии связан исключительно с отходами. Из-за этого язвительного замечания мэра Рудольфа Джулиани чуть не разразилась очередная гражданская война. На тот момент у них с Джимом Гилмором, тогдашним губернатором Виргинии, были серьезные разногласия по поводу права Манхэттена сгружать в наших портах мегатонны северного мусора, предназначенного для южных свалок. Представляю, что начнется, если пройдет слушок, будто и за правосудием нам надо обращаться к «старшему брату».
Все то время, что я возглавляю отдел судмедэкспертизы при прокуратуре штата Виргиния, Хайме Бергер руководила отделом по расследованию сексуальных преступлений при Манхэттенской прокуратуре. И хотя мы с ней не знакомы лично, наши имена нередко упоминают в связке. Меня называют самой известной женщиной-паталогоанатомом, а ее — самой известной женщиной-прокурором. На подобные заявления я всегда реагировала единственно верным способом: во-первых, мало того что я сама к славе не стремлюсь, но еще и не доверяю тем, кто на ней помешан, а во-вторых, слово «женщина» здесь неуместно. Самцы и самки. Ведь никто не называет добившихся успеха представителей сильного пола «мужчина-врач», или «мужчина-президент», или «мужчина — исполнительный директор».
Последние дни в доме Анны я занималась тем, что выискивала в Интернете информацию о Бергер. Человек я не из впечатлительных, однако здесь не поразиться не могла. К примеру, для меня стало новостью, что Бергер — стипендиат Родса и что после избрания Клинтона президентом ее хотели поставить министром юстиции. Как писали в журнале «Тайм», когда на эту должность вместо нее назначили Жанет Рено, Бергер вздохнула с облегчением. Не хотелось ей бросать прокурорскую работу. Полагают, по той же самой причине она не стала судьей и отклоняла потрясающе выгодные предложения со стороны частных юридических фирм. В своей среде Хайме уважают настолько, что в ее честь в Гарварде, где нынешняя знаменитость в свое время училась, утвердили государственную стипендию. А вот про ее личную жизнь известно очень мало, кроме того, что она играет в теннис — разумеется, бесподобно. Три раза в неделю по утрам она занимается с личным тренером в одном нью-йоркском спортклубе и пробегает три-четыре мили в день. Ее любимый ресторан — «Примула». Надо полагать, любит итальянскую кухню.
Сегодня среда, вечереет, мы с Люси устроили предпраздничный поход по магазинам. Пересмотрела массу всего, накупила столько, сколько за неделю не приготовить; на душе печаль и треволнения, под гипсом безумно чешется, и непреодолимо хочется курить. Люси носится где-то в «Редженси», занимаясь своим собственным списком, а я ищу тихое, спокойное местечко, где можно спрятаться от снующих толп. Тысячи людей тянули до последнего, чтобы за три дня до Рождества с душой подыскать своим дорогим и любимым нужные подарки. Бубнеж и бесконечное шарканье безликой массы перекрывают мысли и голоса, вести беседу в этом беспрерывном гаме попросту невозможно: перед глазами мелькают лица, люди, откуда-то доносятся гнусавые праздничные мелодии, окончательно выводя из себя — нервы и так напряжены до предела. Бездумно смотрю на витрину, отвернувшись от беспокойного диссонанса снующих покупателей, которые, подобно неопытным пальцам на клавишах, срываются с места, останавливаются замерев, напирают — и все без особого чувства. Прижав к уху сотовый телефон, придаюсь новой страсти: сегодня, наверное, уже раз десять прослушивала голосовую почту. Теперь это моя единственная колея, ведущая к прежней жизни. С домом меня соединяют, пожалуй, лишь телефонные сообщения.
Итак, четыре звонка. Сначала Роза, моя секретарша: интересовалась, боевое ли у меня настроение. Мамуля нудно и долго сетовала на жизнь. Звонили из телефонной компании по поводу какой-то оплаты. Ну и горел желанием поговорить Джек Филдинг, мой заместитель. Не откладывая в долгий ящик, набираю его номер.
— Тебя почти не слышно, — раздается раздраженный голос в одном ухе — другое я прикрываю рукой. Где-то на заднем плане плачет какой-то малыш.
— Мне здесь общаться несподручно.
— И мне. Моя бывшая нагрянула. То-то радости привалило.
— Что стряслось? — спрашиваю я.
— Только что позвонила какая-то нью-йоркская прокурорша.
Потрясающе. Силой заставляю себя успокоиться, чтобы голос не выдал волнения, и с напускным равнодушием интересуюсь ее фамилией. Выясняется, что Хайме Бергер несколько часов назад отыскала его по домашнему номеру: хотела знать, ассистировал ли он на вскрытиях Ким Льонг и Дианы Брэй.
— Интересно, — высказываю свое мнение. — А разве твой номер есть в телефонном справочнике?
— От Райтера узнала, — сообщает он.
Меня охватывает необъяснимый страх. Это уже попахивает предательством. Почему Райтер сразу не дал ей мой телефон, а направил к Джеку?
— Почему он не попросил ее перезвонить мне? — спрашиваю я.
На другом конце линии возникло замешательство: к громкоголосому хору присоединилось очередное дитя.
— Понятия не имею. Я заявил, что официально не ассистировал. Вскрытия проводила ты, я как свидетель на протоколах не подписывался. Сказал, мол, лучше обратиться к тебе.
— Ну и как она отреагировала?
— Стала задавать вопросы. У нее, видно, есть копии отчетов.
Опять Райтер подкузьмил. Копии первичных отчетов судмедэкспертов, как и протоколы о вскрытии, направляются в прокуратуру штата.
Голова идет кругом. Похоже, за меня взялись целых два прокурора, а это уже дело нешуточное. Неясное беспокойство сгустилось облаком насекомых, заполонивших все внутри и жалящих в самую душу. Жуть, что происходит, и как жестоко. В самых страшных кошмарах мне такого и не снилось. Голос Джека доносится откуда-то издалека, сквозь помехи на линии; вот и в голове у меня так же шумно и путано. До помутневшего рассудка доходят его слова: Бергер — дамочка, с которой на противоположных сторонах баррикады столкнуться не хотелось бы. Говорила она вроде бы как по сотовому телефону. Вскользь упомянула о прокурорах по особым расследованиям.
— Я почему-то всегда считал, что они занимаются президентским делами, или случаями вроде «Уэйко», или еще чем-то подобным, — говорит он. Тут связь неожиданно проясняется, и слышно, как он кричит, видимо, бывшей жене: — Да забери ты их, ради Бога, в другую комнату, я по телефону разговариваю!.. Боже мой, — выпаливает, обращаясь ко мне, — не вздумай заводить детей.
— Как понять «прокурор по особым расследованиям»? — интересуюсь я. — Что за специальный прокурор такой?
Джек умолкает.
— Похоже, ее вызвали в суд, потому что Райтер не хочет руки марать, — отвечает он с неожиданной нервозностью, будто чего-то недоговаривает.
— Я так поняла, у них в Нью-Йорке было одно дельце, — осторожно подбираю слова, — поэтому ее и привлекли. По крайней мере, я так слышала.
— То есть как у нас?
— Два года назад.
— Кроме шуток? Вот это новости. А ведь она, между прочим, ни словом не обмолвилась. Только о наших делах вопросы и задавала, — говорит Джек.
— Что у нас на утро? — интересуюсь загруженностью по моргу.
— Пока пятеро. Плюс с одним что-то нечисто. Ох, чует мое сердце, придется повозиться. Молодой человек белой расы — возможно, латиноамериканец; обнаружен в комнате мотеля. Судя по всему, комнату кто-то пытался спалить. Удостоверения личности при нем не обнаружено. В вене шприц, так что причина смерти неясна — то ли передозировка, то ли от дыма задохнулся.
— Давай-ка оставим это, не телефонный разговор, — перебиваю я, осматриваясь. — С утреца поболтаем. Я сама им займусь.
Последовала долгая пауза: мой помощник удивлен.
— Серьезно? Просто я думал...
— Вполне, Джек. — На работе меня не было целую неделю. — Все, увидимся.
Мы с Люси договорились в полвосьмого встретиться у входа в «Уолден буксторс»: приходится снова нырнуть в скопище снующих туда-сюда людей. Не успела я закрепиться на означенном месте, как вдруг замечаю знакомую фигуру: крупный мужчина с кислой физиономией поднимается вверх по эскалатору. Марино. Откусывает от мягкого кренделька с солью и облизывает пальцы, не сводя глаз с расположившейся ступенькой выше молоденькой девицы. Тугие джинсы и свитерок в обтяжку не оставляют тайн относительно ее изгибов, впадинок и выпуклостей, и даже мне с довольно приличного расстояния видно, как Марино мысленно прокладывает путь по ее формам, воображая себе, каково было бы заняться их изучением вплотную.
Вот он едет вверх на тесных металлических ступеньках, наводненных народом; весь ушел в свой кренделек, жует, не закрывая рта. Воплощенное чревоугодие. Вылинявшие мешковатые джинсы некогда синего цвета приспущены под раздутым животом, из рукавов красной ветровки с надписью «NASCAR», подобно бейсбольным рукавицам, торчат массивные ручищи. На лысеющей голове примостилась кепка с той же аббревиатурой, а на глазах — нелепые, огромные, как у Элвиса, очки в проволочной оправе. На мясистом лице застыло привычное выражение извечного недовольства, а дряблая, с жаркими пятнами румянца кожа говорит о хроническом несварении. Меня вдруг поразило, насколько этот человек несчастен в своем теле: массу сил тратит, борясь с собственной плотью, которая будто в отместку отказывается ему уступать. Бывают такие владельцы автомобилей: сначала не занимаются машиной, водят без особой осторожности, а когда та окончательно проржавеет и начнет разваливаться на куски, проникаются к ней лютой ненавистью. Так и вижу: Марино хлопает крышкой капота и пинает шины.
Вскоре после моего переезда из Майами сюда мы вместе расследовали наше первое дело. Он и тогда был угрюмый, мрачный, относился ко мне как будто даже снисходительно; об учтивости и речи не шло. Я даже пришла к печальному выводу, что, согласившись возглавить отделение судмедэкспертизы в Виргинии, я совершила самую большую ошибку в своей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80