Не уловив, вошел ли в номер кто-нибудь еще, Симон затаил дыхание, напрягая органы чувств. Сколько здесь человек? Он прислушался: никакого движения. Его зрачки медленно расширились, один за другим начали появляться неясные образы: стол для совещаний, диван… В противоположном конце номера, у письменного стола, через ставни пробивалась полоска света. Скрытый в тени, коридорный смотрел на Симона так, словно помещение было залито светом двухсотваттных ламп. Мальчишке было прекрасно известно, где именно находится Симон, однако он стоял не шелохнувшись.
Тянулись секунды, длинные, словно часы. Никто не произносил ни слова. Теперь Симон различал уже не только смутные силуэты; освоившись в полумраке, он уже мог спокойно передвигаться, видел лицо мальчишки. И вдруг – игра света и тени – оно превратилось в лицо Финстера.
Сработал рефлекс. Симон выстрелил дважды, разряжая пистолет. Обе пули поразили Финстера в левый глаз.
Симон отступил от дивана. Финстер истекал кровью, в этом не было сомнения. Кровь, смешанная с мозговым веществом, струилась по его лицу крупными алыми слезинками. И, тем не менее, он продолжал стоять на ногах. Больше того, даже не шелохнулся.
Затем небрежным движением Финстер поднял руку… и нащупал глазницу. Указательным и большим пальцами он вытащил из раны сначала одну, затем и другую пулю. Там, где когда-то был глаз, смотревший на Симона, теперь не осталось ничего, кроме разорванной плоти и расщепленной кости. Зияющее отверстие быстро наполнилось кровью. Из красной массы выделилась мутная жидкость; скрывающийся в ней зрачок до сих пор реагировал на свет. Несомненно, обе пули попали в головной мозг, но Финстер по-прежнему как ни в чем не бывало держался прямо.
На глазах пораженного Симона раненый положил на край стола две девятимиллиметровые пули и пододвинул их к нему.
– Пожалуйста, – вежливо промолвил Финстер, – оставьте их себе.
Помещение наполнилось тихим гулом. Этот тошнотворный, мокрый звук трущихся друг о друга кусков живых тканей доносился откуда-то изнутри Финстера. Это был его глаз – он заживлялся сам собой, а Финстер вел себя так, словно речь шла о чем-то обыденном – о волосах, отрастающих на бритой наголо голове, о новом хвосте, который вытягивается у ящерицы вместо отвалившегося.
И вдруг глаз уже оказался здоровым. Финстер устремил на Симона взгляд двух глаз, немигающий, внушающий ужас.
– Ну, Симон, как тебе нравятся эти трюки?
Разряженный пистолет вылетел у Симона из руки, вырванный какой-то невидимой силой. Она была повсюду, заполняя всю комнату. Симон чувствовал ее, нарастающую, разливающуюся по всему его телу электрическим зарядом высокого напряжения. Он в отчаянии оглянулся вокруг, ища свою сумку, большую синюю, ту, которая была наполнена крестами. Надо было сначала разобрать вещи…
– Совершенно правильно. Надо было сначала разобрать вещи, – словно прочтя его мысли, сказал Финстер. – А ты расслабился, начал клевать носом.
– Ты не получишь мою…
– Душу? – со смехом оборвал его Финстер. – Но она уже принадлежит мне, Симон. Ты давным-давно ее потерял. Все эти человечишки в белых воротничках с Библиями не смеют даже мечтать о том, чтобы дать отпущение грехов такому человеку, пакты. – Он поднял палец, словно собираясь поделиться с Симоном чем-то очень важным. – Симон, в знак чистой дружбы даю одну маленькую подсказку, в своем роде секрет ремесла: для того чтобы получить прощение, необходимо раскаяться… Но я отклоняюсь от главного; я здесь не за этим. Твоя душа меня нисколько не интересует. Мое царство и так переполнено жалкими человеческими душонками. Я собираюсь вернуться туда, откуда ушел. Я возвращаюсь домой.
Симон набросился на Финстера, обрушившись на него всем своим весом, нанося удар за ударом в лицо, в корпус. Финстер отвернулся, а когда снова посмотрел на Симона, то уже был пожилым мужчиной, одетым в лохмотья, с руками, связанными окровавленными путами. Его лицо покрывали страшные белые шрамы, некоторые только-только успели затянуться. Симон резко оборвал град ударов и в ужасе отшатнулся от старика. Судорожно глотнул воздух, словно пораженный в грудь могучим кулаком.
– Симон, я умолял тебя о прощении. Я сам не знаю, что на меня нашло; рассудок покинул меня, когда я напал на мать. Однако она меня простила, почему же не можешь простить меня ты? Почему сын не может простить отца?
Сжав кулаки, Симон обрушил на старика дождь ударов.
– Ты изнасиловал мою мать, ты лишил ее жизни. Ты оставил меня одного! – Он продолжал избивать старика, и тот начал оседать на пол. – Ты – лишь страшный сон, жуткий кошмар!
И вдруг без какого-либо предупреждения старик, которого Симон молотил кулаками, исчез. А там, где он был, возникла черноволосая женщина в простом черном платье, со страшными шрамами, покрывающими алебастрово-белую кожу. Женщина отпрянула от Симона, беспомощно отшатнулась назад, тщетно пытаясь защититься от ударов.
– Сынок, пожалуйста… – взмолилась она.
По спине Симона пробежала леденящая дрожь: он осознал, что ударил собственную мать, жестоко поверг ее изувеченное тело на пол.
– Симон, твое сердце заледенело. Присоединяйся к нам, и мы снова объединимся в одну семью. – Подобрав с пола упавший пистолет, она протянула его Симону. – Я совсем рядом, сын мой. Иди ко мне… – На ладони левой руки лежал одинокий сверкающий патрон.
Симон обессилено опустился на колени, не отрывая взгляда от матери, державшей пистолет. Он почувствовал, как рассудок ускользает от него. Его собственная мать, учившая его быть сильным, говорит, что пора остановиться, сложить руки, последовать ее примеру и лишить себя жизни. Симон был в смятении. Но затем он поднял взгляд, посмотрел матери прямо в глаза, после чего вырвал пистолет из ее бледной руки. Его наполненные слезами глаза сверкнули ненавистью.
– Каждое твое слово – ложь! Тебя надо остановить!
Стоявшая перед ним фигура стала таять, меняя облик изувеченной матери на черты чудовища-отца, словно изображение, которое тщетно пытается сфокусироваться. Но глаза оставались теми же: безжизненными, холодными. Наполненными злом.
– До сих пор тебе не удавалось остановить меня. С чего ты взял, что сможешь сделать это теперь? – слетел с уст старика зловещий шепот.
Внезапно Симон отлетел назад, больно ударившись спиной о стену. Старик-отец исчез, и на его месте снова стоял Финстер. Симон болтался в восемнадцати дюймах над полом, его лицо было искажено от боли. Глубоко под кожей у него словно начали лопаться пузырьки, подобные тем, которые возникают в закипающей воде. Вся его плоть вздыбилась, стала разрываться изнутри. Маленькие пузыри сливались воедино, разрастаясь, поднимаясь к самой коже, искривляя лицо в жуткую гримасу. Симон мысленно вопил от боли, упрямо не желая дать Финстеру удовольствие услышать его крик.
Подобрав пистолет, Финстер осмотрел его, затем шагнул к Симону.
– Ты полагаешь, мне будет трудно отыскать душу твоей матери? – Он пощупал пальцами бурлящие в плоти Симона пузырьки, довольный своей работой. Потом пристально оглядел пистолет, изучая его, ощущая его вес, заключенную в нем смертоносную силу. – Я люблю игрушки. – Подняв «Глок», Финстер навел его на Симона… но затем передумал. Подойдя ближе, он нагнулся к самому уху Симона и прошептал мягким отеческим голосом: – Я обязательно вернусь в рай, из которого меня изгнали. Зачем довольствоваться лишь властью над всем миром, когда я могу повелевать вечностью?
* * *
Симон, сидевший за столом, резко выпрямился. У него бешено колотилось сердце, по лбу струился пот. Шторы были подняты, ставни открыты, но за окном уже чернела ночь. Симон огляделся вокруг. Все сумки по-прежнему лежали на кровати, нетронутые. Его лицо было целым и невредимым.
– Майкл? – окликнул он.
Потом бросил взгляд на часы: половина девятого вечера. Симон не помнил, как заснул. Шея у него ныла после нескольких часов, проведенных в скрюченном положении над планами. Он встал из-за стола; затекшие мышцы откликнулись болью на сон за столом и долгий перелет. Симон распахнул дверцу мини-бара. Лишь полдюжины крохотных двухунцевых бутылочек виски – не хватит, чтобы понюхать. Он сорвал трубку телефона.
– Дежурный по этажу слушает, – ответил голос. – Чем можем вам помочь?
– Мне нужна бутылка виски «Джек Дэниелс». И немного льда.
– Будет исполнено, сэр, – последовал ответ. – Сыр вам понравился, сэр?
Симон бросил взгляд на поднос на колесиках. Вино оставалось закупоренным, к еде никто не притронулся.
– Да, очень.
Он положил трубку, все еще смотря на поднос. Провел ладонями по лицу – ни опухоли, ни ссадины. Да, сны становятся все хуже. Но затем Симон перевел взгляд в сторону, и у него екнуло сердце. Раскрыв брезентовую сумку, он вытряхнул на кровать коробки с патронами: все запечатанные. Это был лишь страшный сон, леденящий душу кошмар. Но как в таком случае объяснить происхождение этих предметов на столе? Там, на самом краю, лежали две смятые девятимиллиметровые пули.
ГЛАВА 23
До падения Берлинской стены в Берлине было одно здание, куда входили многие, а обратно выходили единицы. Прозванное в народе «Dunkel Gefangnis, это шестиэтажное каменное строение словно сохранилось со времен мрачного Средневековья. Громадные ворота, обшитые железом – каждая створка весила добрых три тонны, – открывались на тяжелых двенадцатифутовых петлях. Они по праву заслужили свое прозвище: «врата вечных мук». Здание было окружено железной оградой, поднимающейся до второго этажа, по верху которой проходила в несколько рядов ржавая колючая проволока. Но хотя само строение имело устрашающий вид, настоящий ужас, сосредоточенный на семи уходящих под землю этажах, был скрыт от посторонних глаз.
В зените своего царствования «Штази», кровожадная служба безопасности Восточной Германии, была известна всем, однако о ее деяниях, которые она безжалостной рукой осуществляла за этими серыми каменными стенами, ходили только слухи. А когда люди перешептываются о невыносимых пытках, издевательствах и мучительной смерти, их трясет страх – на то и расчет. Здание «мрачной тюрьмы», олицетворение ужаса, являлось эффективным рычагом воздействия на народ, с помощью которого коммунистические власти Восточной Германии добивались беспрекословного повиновения. И для обывателей даже было лучше, что они не знали правды, ибо правда о том, что происходило в подвалах тюрьмы, затмевала самые страшные рассказы.
В 1996 году бывшая штаб-квартира «Штази» была переоборудована в объединенное управление полиции и исправительной системы Берлина. И хотя вокруг здания посадили деревья и установили красивые фонари, а внушительную железную ограду разобрали, оно по-прежнему оставалось «мрачной тюрьмой», зловещим подземельем, в чьих коридорах навечно поселились призраки замученных.
Помещения для заключенных остались на подземных уровнях, и Майкл, попав туда, сразу же понял, что деньги на переоборудование предназначались только тем этажам, на которые проникал солнечный свет. Холодный, сырой воздух пятого подземного уровня, блока номер шесть, был пропитан запахом человеческой мочи. Майкл как мог пытался защитить свои органы чувств от жестоких внешних воздействий, но тщетно. Он лежал на гранитном полу в сером спортивном костюме, который ему выдали взамен отобранной одежды. Камера размером восемь футов на восемь – три сплошные бетонные стены и решетка из толстых стальных прутьев спереди – походила скорее на клетку для содержания опасного хищника. Повсюду царил леденящий холод, и единственным способом согреться, который смог придумать Майкл, стали напряженные физические упражнения, лишившие его сил. Он уже успел полностью потерять ощущение времени, а ему до сих пор еще не задали ни одного вопроса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Тянулись секунды, длинные, словно часы. Никто не произносил ни слова. Теперь Симон различал уже не только смутные силуэты; освоившись в полумраке, он уже мог спокойно передвигаться, видел лицо мальчишки. И вдруг – игра света и тени – оно превратилось в лицо Финстера.
Сработал рефлекс. Симон выстрелил дважды, разряжая пистолет. Обе пули поразили Финстера в левый глаз.
Симон отступил от дивана. Финстер истекал кровью, в этом не было сомнения. Кровь, смешанная с мозговым веществом, струилась по его лицу крупными алыми слезинками. И, тем не менее, он продолжал стоять на ногах. Больше того, даже не шелохнулся.
Затем небрежным движением Финстер поднял руку… и нащупал глазницу. Указательным и большим пальцами он вытащил из раны сначала одну, затем и другую пулю. Там, где когда-то был глаз, смотревший на Симона, теперь не осталось ничего, кроме разорванной плоти и расщепленной кости. Зияющее отверстие быстро наполнилось кровью. Из красной массы выделилась мутная жидкость; скрывающийся в ней зрачок до сих пор реагировал на свет. Несомненно, обе пули попали в головной мозг, но Финстер по-прежнему как ни в чем не бывало держался прямо.
На глазах пораженного Симона раненый положил на край стола две девятимиллиметровые пули и пододвинул их к нему.
– Пожалуйста, – вежливо промолвил Финстер, – оставьте их себе.
Помещение наполнилось тихим гулом. Этот тошнотворный, мокрый звук трущихся друг о друга кусков живых тканей доносился откуда-то изнутри Финстера. Это был его глаз – он заживлялся сам собой, а Финстер вел себя так, словно речь шла о чем-то обыденном – о волосах, отрастающих на бритой наголо голове, о новом хвосте, который вытягивается у ящерицы вместо отвалившегося.
И вдруг глаз уже оказался здоровым. Финстер устремил на Симона взгляд двух глаз, немигающий, внушающий ужас.
– Ну, Симон, как тебе нравятся эти трюки?
Разряженный пистолет вылетел у Симона из руки, вырванный какой-то невидимой силой. Она была повсюду, заполняя всю комнату. Симон чувствовал ее, нарастающую, разливающуюся по всему его телу электрическим зарядом высокого напряжения. Он в отчаянии оглянулся вокруг, ища свою сумку, большую синюю, ту, которая была наполнена крестами. Надо было сначала разобрать вещи…
– Совершенно правильно. Надо было сначала разобрать вещи, – словно прочтя его мысли, сказал Финстер. – А ты расслабился, начал клевать носом.
– Ты не получишь мою…
– Душу? – со смехом оборвал его Финстер. – Но она уже принадлежит мне, Симон. Ты давным-давно ее потерял. Все эти человечишки в белых воротничках с Библиями не смеют даже мечтать о том, чтобы дать отпущение грехов такому человеку, пакты. – Он поднял палец, словно собираясь поделиться с Симоном чем-то очень важным. – Симон, в знак чистой дружбы даю одну маленькую подсказку, в своем роде секрет ремесла: для того чтобы получить прощение, необходимо раскаяться… Но я отклоняюсь от главного; я здесь не за этим. Твоя душа меня нисколько не интересует. Мое царство и так переполнено жалкими человеческими душонками. Я собираюсь вернуться туда, откуда ушел. Я возвращаюсь домой.
Симон набросился на Финстера, обрушившись на него всем своим весом, нанося удар за ударом в лицо, в корпус. Финстер отвернулся, а когда снова посмотрел на Симона, то уже был пожилым мужчиной, одетым в лохмотья, с руками, связанными окровавленными путами. Его лицо покрывали страшные белые шрамы, некоторые только-только успели затянуться. Симон резко оборвал град ударов и в ужасе отшатнулся от старика. Судорожно глотнул воздух, словно пораженный в грудь могучим кулаком.
– Симон, я умолял тебя о прощении. Я сам не знаю, что на меня нашло; рассудок покинул меня, когда я напал на мать. Однако она меня простила, почему же не можешь простить меня ты? Почему сын не может простить отца?
Сжав кулаки, Симон обрушил на старика дождь ударов.
– Ты изнасиловал мою мать, ты лишил ее жизни. Ты оставил меня одного! – Он продолжал избивать старика, и тот начал оседать на пол. – Ты – лишь страшный сон, жуткий кошмар!
И вдруг без какого-либо предупреждения старик, которого Симон молотил кулаками, исчез. А там, где он был, возникла черноволосая женщина в простом черном платье, со страшными шрамами, покрывающими алебастрово-белую кожу. Женщина отпрянула от Симона, беспомощно отшатнулась назад, тщетно пытаясь защититься от ударов.
– Сынок, пожалуйста… – взмолилась она.
По спине Симона пробежала леденящая дрожь: он осознал, что ударил собственную мать, жестоко поверг ее изувеченное тело на пол.
– Симон, твое сердце заледенело. Присоединяйся к нам, и мы снова объединимся в одну семью. – Подобрав с пола упавший пистолет, она протянула его Симону. – Я совсем рядом, сын мой. Иди ко мне… – На ладони левой руки лежал одинокий сверкающий патрон.
Симон обессилено опустился на колени, не отрывая взгляда от матери, державшей пистолет. Он почувствовал, как рассудок ускользает от него. Его собственная мать, учившая его быть сильным, говорит, что пора остановиться, сложить руки, последовать ее примеру и лишить себя жизни. Симон был в смятении. Но затем он поднял взгляд, посмотрел матери прямо в глаза, после чего вырвал пистолет из ее бледной руки. Его наполненные слезами глаза сверкнули ненавистью.
– Каждое твое слово – ложь! Тебя надо остановить!
Стоявшая перед ним фигура стала таять, меняя облик изувеченной матери на черты чудовища-отца, словно изображение, которое тщетно пытается сфокусироваться. Но глаза оставались теми же: безжизненными, холодными. Наполненными злом.
– До сих пор тебе не удавалось остановить меня. С чего ты взял, что сможешь сделать это теперь? – слетел с уст старика зловещий шепот.
Внезапно Симон отлетел назад, больно ударившись спиной о стену. Старик-отец исчез, и на его месте снова стоял Финстер. Симон болтался в восемнадцати дюймах над полом, его лицо было искажено от боли. Глубоко под кожей у него словно начали лопаться пузырьки, подобные тем, которые возникают в закипающей воде. Вся его плоть вздыбилась, стала разрываться изнутри. Маленькие пузыри сливались воедино, разрастаясь, поднимаясь к самой коже, искривляя лицо в жуткую гримасу. Симон мысленно вопил от боли, упрямо не желая дать Финстеру удовольствие услышать его крик.
Подобрав пистолет, Финстер осмотрел его, затем шагнул к Симону.
– Ты полагаешь, мне будет трудно отыскать душу твоей матери? – Он пощупал пальцами бурлящие в плоти Симона пузырьки, довольный своей работой. Потом пристально оглядел пистолет, изучая его, ощущая его вес, заключенную в нем смертоносную силу. – Я люблю игрушки. – Подняв «Глок», Финстер навел его на Симона… но затем передумал. Подойдя ближе, он нагнулся к самому уху Симона и прошептал мягким отеческим голосом: – Я обязательно вернусь в рай, из которого меня изгнали. Зачем довольствоваться лишь властью над всем миром, когда я могу повелевать вечностью?
* * *
Симон, сидевший за столом, резко выпрямился. У него бешено колотилось сердце, по лбу струился пот. Шторы были подняты, ставни открыты, но за окном уже чернела ночь. Симон огляделся вокруг. Все сумки по-прежнему лежали на кровати, нетронутые. Его лицо было целым и невредимым.
– Майкл? – окликнул он.
Потом бросил взгляд на часы: половина девятого вечера. Симон не помнил, как заснул. Шея у него ныла после нескольких часов, проведенных в скрюченном положении над планами. Он встал из-за стола; затекшие мышцы откликнулись болью на сон за столом и долгий перелет. Симон распахнул дверцу мини-бара. Лишь полдюжины крохотных двухунцевых бутылочек виски – не хватит, чтобы понюхать. Он сорвал трубку телефона.
– Дежурный по этажу слушает, – ответил голос. – Чем можем вам помочь?
– Мне нужна бутылка виски «Джек Дэниелс». И немного льда.
– Будет исполнено, сэр, – последовал ответ. – Сыр вам понравился, сэр?
Симон бросил взгляд на поднос на колесиках. Вино оставалось закупоренным, к еде никто не притронулся.
– Да, очень.
Он положил трубку, все еще смотря на поднос. Провел ладонями по лицу – ни опухоли, ни ссадины. Да, сны становятся все хуже. Но затем Симон перевел взгляд в сторону, и у него екнуло сердце. Раскрыв брезентовую сумку, он вытряхнул на кровать коробки с патронами: все запечатанные. Это был лишь страшный сон, леденящий душу кошмар. Но как в таком случае объяснить происхождение этих предметов на столе? Там, на самом краю, лежали две смятые девятимиллиметровые пули.
ГЛАВА 23
До падения Берлинской стены в Берлине было одно здание, куда входили многие, а обратно выходили единицы. Прозванное в народе «Dunkel Gefangnis, это шестиэтажное каменное строение словно сохранилось со времен мрачного Средневековья. Громадные ворота, обшитые железом – каждая створка весила добрых три тонны, – открывались на тяжелых двенадцатифутовых петлях. Они по праву заслужили свое прозвище: «врата вечных мук». Здание было окружено железной оградой, поднимающейся до второго этажа, по верху которой проходила в несколько рядов ржавая колючая проволока. Но хотя само строение имело устрашающий вид, настоящий ужас, сосредоточенный на семи уходящих под землю этажах, был скрыт от посторонних глаз.
В зените своего царствования «Штази», кровожадная служба безопасности Восточной Германии, была известна всем, однако о ее деяниях, которые она безжалостной рукой осуществляла за этими серыми каменными стенами, ходили только слухи. А когда люди перешептываются о невыносимых пытках, издевательствах и мучительной смерти, их трясет страх – на то и расчет. Здание «мрачной тюрьмы», олицетворение ужаса, являлось эффективным рычагом воздействия на народ, с помощью которого коммунистические власти Восточной Германии добивались беспрекословного повиновения. И для обывателей даже было лучше, что они не знали правды, ибо правда о том, что происходило в подвалах тюрьмы, затмевала самые страшные рассказы.
В 1996 году бывшая штаб-квартира «Штази» была переоборудована в объединенное управление полиции и исправительной системы Берлина. И хотя вокруг здания посадили деревья и установили красивые фонари, а внушительную железную ограду разобрали, оно по-прежнему оставалось «мрачной тюрьмой», зловещим подземельем, в чьих коридорах навечно поселились призраки замученных.
Помещения для заключенных остались на подземных уровнях, и Майкл, попав туда, сразу же понял, что деньги на переоборудование предназначались только тем этажам, на которые проникал солнечный свет. Холодный, сырой воздух пятого подземного уровня, блока номер шесть, был пропитан запахом человеческой мочи. Майкл как мог пытался защитить свои органы чувств от жестоких внешних воздействий, но тщетно. Он лежал на гранитном полу в сером спортивном костюме, который ему выдали взамен отобранной одежды. Камера размером восемь футов на восемь – три сплошные бетонные стены и решетка из толстых стальных прутьев спереди – походила скорее на клетку для содержания опасного хищника. Повсюду царил леденящий холод, и единственным способом согреться, который смог придумать Майкл, стали напряженные физические упражнения, лишившие его сил. Он уже успел полностью потерять ощущение времени, а ему до сих пор еще не задали ни одного вопроса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68