– Если честно, была, – ответил Симон, по-прежнему уткнувшись носом в Библию.
– Да я сам не знал, полечу ли, до того самого момента, как поднялся па борт самолета.
– Ты был обречен лететь со мной с того самого момента, как узнал, на что обрек свою жену. Такова твоя натура. Мне не составило никакого труда прочитать твою душу.
– Да ты ровным счетом ничего про меня не знаешь. Симон не отрывал взгляд от Библии.
– Майкл Эдвард Сент-Пьер, возраст тридцать восемь лет. Сирота. В возрасте двух лет усыновлен Джейн и Майклом Сент-Пьер. Учился в церковно-приходской школе, пел в хоре. Полная оторванность от светской жизни в детстве и отрочестве стала причиной определенных проблем. Кражи: ювелирные украшения и произведения искусства. Специализация на самых рискованных делах. Крал не ради денег, а для того, чтобы пощекотать себе нервы. В тюрьме пришлось несладко – наказание отбывал в «Синг-Синге». Жена: Мэри, возраст тридцать лет. Очень тебя любит, поражена смертельной…
– Достаточно!
Майкл не мог больше слушать, как всю его жизнь уваривают до размеров одного абзаца, подобного некрологу. Он вырос в пригороде Нью-Йорка – в Армонке, небольшом городке в часе езды от Манхэттена. Приемные родители отдали его в католическую школу, где отец Даниил вел уроки так, словно читал проповеди. В детстве Майкл был относительно примерным ребенком. Конечно, за ним водились кое-какие грешки, но ничто даже не намекало на бурное будущее. Пару раз его наказывали за распитие вина и курение, а однажды на целый месяц запретили покидать комнату за то, что он засунул упаковку хлопушек в почтовый ящик миссис Колетт, – возможно, это было прелюдией к тюремному заключению. Когда Майкл поджег бикфордов шнур и просунул хлопушки в щель ящика, то едва сдержал смех. Они с друзьями умчались вихрем, но в этом не было необходимости. Глухая пожилая лама все равно не услышала канонаду хлопков и взрывов. Она вообще ничего не услышала, а обугленные клочки бумаги на полу приняла за остатки очередной газеты, разорванной ее любимой кошкой, поэтому просто открыла дверь и вымела их на лестничную площадку. Майкла ни за что бы не поймали, если бы не его болтливый сообщник Стиви Таусиджен, который вывалил все Кении Кейсу; тот проболтался своей подружке Джен Джиллико, Джен все выложила своей мамочке, а та позвонила миссис Сент-Пьер. Майкл принял свое заточение как настоящий мужчина… Правда, его хватило только на первые два дня. После чего он, возвратившись домой из школы, быстро хватал что-нибудь съестное, удалялся к себе в комнату и вылезал на улицу через окно. Мать ни о чем не догадывалась и даже гордилась тем, что ее Майкл так стоически переносит наказание.
К несчастью, в «Синг-Синг» его отправила не мать, и не за упаковку хлопушек. Нет надобности говорить, что в его камере не было окна, через которое он мог бы удирать на улицу. Тюрьма «Синг-Синг» прячется среди холмов, которые простираются вдоль Гудзона. Тихое, ничем не примечательное исправительное заведение, которое привлекло к себе внимание всего один раз, когда здесь были казнены Этель и Юлиус Розенберг. Три с половиной года, проведенные там Майклом, стали для него сущим адом. Такая длительная разлука с молодой женой была невыносимым мучением. До самого последнего месяца Майкл боялся, что окончит свой жизненный путь за решеткой, оторванный от Мэри. Клятва не нарушать больше закон, которую он дал Мэри, на самом деле была адресована самому себе. Майкл поклялся, что никогда больше не разлучится с женой, не попадет в замкнутый мирок, где она не сможет находиться рядом с ним. Ничто не могло заставить его нарушить данное себе слово. Ничто.
А сейчас, решив, что лучшим способом скрыть свое поражение будет не обращать на Симона никакого внимания, Майкл вернулся к составлению плана. Он быстро изобразил на трех листах основные подробности особняка Финстера. Первый лист был отведен подходам к зданию: подъездные пути, окна, освещение, охрана. План первого этажа получился достаточно простым, Майкл восстановил в памяти не только прихожую и библиотеку, но и нес комнаты, выходящие в коридор, который вел в подвал. Однако, с подземельем, как теперь мысленно называл его Майкл, возникли определенные трудности. Большая часть пути под землей прошла в полной темноте или, в лучшем случае, при минимальном освещении. Леденящий холод в груди, не покидавший Майкла все время, пока он находился внизу, мешал ему воспринимать действительность. Поэтому непонятно было, удалось ли ему запомнить все необходимые подробности. Так, он не смог точно определить расстояние до комнаты с ключами. Может быть, сто шагов; может быть, тысяча.
Майкл повернулся, опустил спинку кресла вниз и протянул три готовых рисунка Симону.
– Как узнать, что ключи по-прежнему там? А что, если Финстер захватил их с собой?
– Ты передавал ему ключи? В смысле, он брал их в руки?
– Нет, я положил их на пьедестал.
– И как Финстер к этому отнесся?
Тон Симона намекал на то, что ответ ему уже известен.
– С благоговейным почтением… – задумчиво промолвил Майкл, анализируя всплывающие в памяти картины. – Но… он также показался мне испуганным. Да, Финстер упорно отказывался прикоснуться к ключам…
– Он не может к ним прикоснуться, – прервал его Симон.
– Почему?
– Он был изгнан из рая. Ему запрещено прикасаться к святыням церкви. Его могущество абсолютно бессильно против творений Господа. Повторяя слова самого Иисуса, он не может сознательно ступить в Святую землю: «на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее». – Симон помолчал. Затем добавил: – Это ключи Господа Бога.
Майкл ничего не ответил. У него перед глазами стояло выражение лица Финстера, когда тот впервые увидел ключи.
– Значит, вот где они?
Симон пристально изучил нарисованные от руки планы, обратив особое внимание на схему подвального этажа.
– Именно здесь я видел их в последний раз. – Задумавшись на мгновение, Майкл спросил: – Симон, кто ты? Тебе известно обо мне так много…
– На самом деле рассказ о том, кто я такой, получится очень скучным.
– Нам лететь семь часов – о какой скуке тут можно говорить? Я ради твоих ключей рискую своей головой. Так что валяй, нагоняй на меня скуку.
Мимо прошествовала стюардесса, длинноволосая блондинка с ногами от ушей. О ее молодости можно было судить не только по упругому юному телу, но и по лицу: ей явно было не больше двадцати. Майкл хмыкнул, увидев, как Симон провожает взглядом удаляющуюся по проходу соблазнительную попку.
– Помнишь себя в шестнадцать лет – небось мечтал только о девчонках, не задумываясь, есть ли у них мозги и ответят ли они на твою любовь? – Майклу хотелось добиться от Симона хоть какой-нибудь реакции, но тот хранил молчание.
– Можешь не отвечать – в шестнадцать лет тебя засунули в какой-нибудь монастырь.
– На самом деле, когда мне исполнилось шестнадцать, меня посадили в тюрьму. За убийство.
* * *
Красный шар, прокатившись по зеленому сукну, медленно остановился в нескольких дюймах от угловой лузы. Поколебавшись, казалось, целую вечность, он наконец качнулся вперед и свалился в сетку. Элль с трудом сдержала восторг. Она впервые в жизни играла в бильярд, но получалось у нее так, что она уже начинала считать себя прирожденным игроком.
– Мне почему-то кажется, что меня водят за нос, – недоуменно поднял бровь Финстер. – Ты точно никогда раньше не играла в бильярд? – Обвив Элль за талию, он привлек ее к себе.
– Клянусь, просто новичкам везет, – смущенно вспыхнула Элль.
Улыбнувшись, она урвала быстрый поцелуй и повернулась к столу, чтобы сделать следующий удар. Распластав свое длинное тело над столом, молодая женщина отвела кий назад и разбросала шары во все стороны.
– Тебе нравится? – спросил Финстер, вешая смокинг на спинку стула.
– Вечер просто восхитительный, – заверила его Элль. И это действительно было так.
Они поужинали запеченной до румяной корочки уткой, восседавшей на гарнире из дикого риса и тушеных овощей. Бутылка розового «Триано» 1945 года была принесена из личного погреба Финстера. На десерт – шоколадное суфле и коньяк – они удалились в библиотеку, со смехом обсуждая ремесло фотомоделей, в котором приходится продавать себя даже ради того, чтобы добиться самого скромного успеха. Невидимый Чарльз бесшумно появлялся по первому зову. Дворецкий, казалось, шестым чувством узнавал, когда пора снова наполнить бокалы. «Значит, вот как живет высший класс», – не переставала поражаться Элль.
Она сама не смогла бы ответить, является ли легкое головокружение следствием вылитого вина, или же она просто опьянена бесконечным счастьем. С каждым мгновением она все сильнее влюблялась в стоящего рядом мужчину. Его взгляд пленил ее сердце, рассудок, душу.
– Скажи, Элль, ты любишь искусство?
От неожиданности она выпрямилась – во все свои шесть футов.
– Без искусства я не представляю себе жизни.
– Вот как?
– Я два года училась в Париже в мастерской Франсуа Делакруа. Акварели и масляные краски были для меня всем. – Ее взгляд зажегся гордостью. – Именно так я пришла в фотомодели.
– Расскажи.
– Одна из наших натурщиц неожиданно исчезла, никого не предупредив, и Делакруа настоял на том, чтобы я позировала классу. Сначала я очень волновалась и робела, но мне удалось пересилить себя. Случайно один из набросков попался на глаза известному фотографу, ну а дальше… – Элль задумалась. – В общем, все получилось не совсем так, как я предполагала. – В ее голосе прозвучала тень сожаления.
– Ты продолжаешь заниматься живописью? – спросил Финстер.
– У меня больше нет на это времени. – Помолчав, она добавила: – И денег тоже.
– Я бы с удовольствием посмотрел твои работы; можно будет устроить выставку.
Элль рассмеялась.
– Все это уже в прошлом; уверяю, от моих былых способностей не осталось ни капли.
– Надо будет изменить такой порядок вещей. У меня в восточной части имения есть художественная студия. Надеюсь, тебе понравится жить там.
Элль не могла поверить своим ушам. Обосноваться в поместье – для нее это означало только одно: эта восхитительная ночь продлится на дни, недели… быть может, даже годы. От восторга у нее чуть сердце не выскочило из груди.
Поставив кии к столу, Финстер стиснул ее руки.
– А ты не хотела бы посмотреть мою коллекцию? Я показываю ее только истинным ценителям, способным понимать прекрасное.
– Сочту за честь.
Схватив подсвечник с пятью зажженными свечами, Финстер повел Элль по длинному коридору. Открыв массивную дверь, он без колебаний направился вниз по лестнице, поднимая свечи высоко над головой.
– Здесь так темно, – пробормотала Элль, надеясь, что дрожь в ее голосе останется незамеченной.
– Не отставай.
Удлиненные тени, поплясав на каменных стенах лестницы, быстро растворялись в темноте. Мерцающая лужица света от пяти свечей озаряла лишь небольшой пятачок прямо перед ногами. Спустившись вниз, Финстер провел молодую женщину к простой деревянной скамье. Смахнув какой-то старинный инструмент, он взял со скамьи длинную веревку и перекинул ее через спинку.
– Пожалуйста, присаживайся, – учтиво предложил Финстер.
Вручив Элль свечи, он скрылся в темноте. Молодая женщина судорожно вцепилась в тяжелый серебряный подсвечник, молясь о том, чтобы он не выскользнул из ее мокрых от пота рук. Сердце у нее снова заколотилось.
Вскоре Финстер вернулся. Прислонив к скамье восемь холстов, он наклонился к Элль и припал к ее губам. Она тотчас же покорилась ему, привлекая его к себе. Затем открыла глаза и ахнула.
Финстер смотрел ей прямо в лицо, и его глаза были такими пленительными, такими властными, такими… Было в них еще что-то, но прежде чем Элль успела разобрать, что именно, прежде чем ее лихорадочно мечущиеся мысли хоть чуточку успокоились, Финстер снова ее поцеловал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68