Хотя, справедливости ради надо сказать, что ишачил Константин Сергеевич больше на себя — на всех уровнях, от оценки поступлений до кассы наличности, такой мухлеж наладил, что половину дохода с предприятия клал себе в карман. А если учесть, что со второй половины выплачивалось жалование сотрудникам, всяческие налоги, страховки, аренды и коммунальные платежи, то хозяину оставалась сумма вообще смехотворная. Так, на багет и чашку кофе.
Константин Сергеевич полагал такое положение совершенно справедливым. В конце концов, если бы не он, заведение вообще не вылезало бы из убытков. Разве не он, Асуров, осторожно, через третьих лиц, восстановил контакты с бывшими коллегами из Москвы и заново отладил каналы поступления коифиската? Разве не он вернул потихоньку большинство прежних клиентов? А кто провел два удачных аукциона? А кто при думал систему продаж через Интернет? Да Баренцеву на него молиться надо!
За три года Асуров накрысятничал себе уютную холостяцкую квартирку с видом на Венсанский замок, «рено» последней модели, гардероб от Макьявелли и кучу приятных пустячков — бриллиантовые запонки, золотой портсигар с перламутром, ротанговую трость с серебряным набалдашником. Но хотелось-то больше. Хотелось то, как у Баренцева! Константин Сергеевич был уже человеком практически европейским, и зависть его была завистью цивилизованной, конструктивной — мечталось не столько опустить ближнего, сколько приподняться самому.
Но как? Через салон? Это вымя и так уже раздоено до предела, выход на качественно иной уровень требует вложения капталов — а их у самого Асурова нет, Нил, будь он неладен, же ни про что подобное и слышать не желает. Конечно, если отжать заведение под себя, — а технически это не так уж сложно, тем более учитывая наплевательское отношение хозяина, — можно будет и о кредитах подумать. Но Баренцева-то вряд ли устроит такой поворот, съест его бывший подопечный со всеми потрохами. Больно разные у них весовые категории.
Нет, с Баренцевым придется погодить. Пусть резвится. Пока.
На нем свет клином не сошелся...
Асуров придвинул к себе отброшенную газету и уже с другим настроением взялся за столь огорчившую его заметку. Точнее, интервью. На вопросы специального корреспондента "Ъ" отвечал председатель совета директоров акционерного общества «Татнефтепродукт», экономический советник президента Татарстана Рашид Мамедов. Фотография под заголовком отсутствовала, но Асуров без труда представил себе физиономию бывшего начальника с поправками, внесенными временем и экономическим положением. Наверное, потому и фото не опубликовали, что и прежде-то нехуденькое генеральское мурло в объектив не влезло! Не беда, раздобыть фотку публичного лица — проблема невеликая.
Пробежав взглядом несколько строчек, вчитываться дальше Константин Сергеевич не стал. Все та же пафосная мура, только теперь не про единство партии и народа, а про рыночные преобразования и демократические институты. Необходимость перестроить мышление в соответствии с новыми экономическими реалиями.
Ничего, братец, скоро тебе мышление перестроят. Будут тебе экономические реалии!
Асуров аккуратно обвел заметку красным фломастером и сложил газету в портфель. Дома, вдали от посторонних глаз, корреспонденция будет вырезана и подклеена в специальную папочку и отправлена в хитрый сейф к другим папочкам, содержащим материалы на лиц, так или иначе соприкасавшихся с Асуровым. Фигуранты, осведомители, коллеги, случайные знакомые. Объединяло их одно: все они преуспели в жизни больше, чем он, Константин Сергеевич Асуров. Выросши на соседних кочках единого для всех советского болота, они теперь имели все — деньги и влияние, власть и славу, тогда как он не имел ничего. Ну, почти...
Но несправедливость будет исправлена!
На этой пассионарной ноте размышления Асурова прервал телефонный звонок. Звонили по внутреннему.
Асуров нажал кнопку.
— Ну?..
Кабинет заполнился гортанным голосом Робера Тобагуа, того самого «надежного человечка», что приставил к нему Нил Баренцев
— Батоно Константин... Тут дэвушка...
— И что? Лично ко мне?
— Нэт, но... есть проблэма.
— Наркоманка, оборванка? Гоните в шею!
— Зачем наркоманка? Прилычный дэвушка, только...
— Говори, не томи!
— Мамой интересуется...
— Так покажи.
— Оригинал спрашивает. Покупать хочет.
— А ценник она видела?
— Видела. Нэ волнует.
— Сейчас спущусь...
«Мамой» Робер называл самый ценный предмет в собрании салона на Ришелье-Друат — диадему, по легенде принадлежавшую когда-то Марии Федоровне, царственной супруге русского императора Александра Третьего, известного каждому парижанину по одноименному мосту.
Легенду эту поведал некий потасканный, более чем скромно одетый шевалье лет пятидесяти, явившийся в салон месяца четыре назад и назвавшийся племянником небезызвестной Анны Андерсон, в конце двадцатых годов выдававшей себя за чудом спасшуюся от большевиков княжну Анастасию. Престарелая Мария Федоровна, давшая самозванке аудиенцию в Копенгагене, внучку свою в ней, разумеется, не признала, но, убедившись, что перед нею не беззастенчивая авантюристка, а психически неуравновешенная жертва навязчивого самообмана, приласкала несчастную и в качестве утешительного приза презентовала ей роскошную диадему. Во всяком случае, так уверял «мушкетер», время от времени артистически закатывая глаза.
Асуров молчал, не столько слушая рассказ, сколько изучая рассказчика. Начищенные до зеркального блеска рваные штиблеты, до боли знакомый аптечный за пах «Антиполицая», свежие бритвенные порезы по краям асимметричной эспаньолки — картина вырисовывалась предельно ясная. Константин Сергеевич изготовился уже попросить незваного гостя выйти вон, когда тот с истинно французскими ужимками извлек из внутреннего кармана плохонького плаща надушенный батистовый платочек, а из платочка — вещицу, заставившую зажмуриться даже видавшего виды Асурова.
Диадема представляла собой вычурное плетение золотых ветвей, в центре которого выделялся крест из крупных сапфиров, обрамленный мелкими бриллиантами, а по сторонам от креста разбегались волнистые узоры из рубина и топаза. Подлинность изделия в ювелирном смысле сомнений не вызывала — в отличие от прилагающейся истории. Яркая, вызывающая роскошь диадемы была почти варварской, почти вульгарной, и едва ли императрица Мария с ее безупречным вкусом могла... С другой стороны, если то был дипломатический дар посланцев страны, далекой от культурной Европы? Впрочем, маловероятно — в двух местах отчетливо, без лупы, видны были клейма Винклера, прославленного московского ювелира. Стало быть, подношение от благодарных подданных, скорее всего, купеческого звания. С должным респектом принятое, но не слишком дорогое августейшему сердцу. Потому-то, возможно, государыня с такой легкостью и рассталась с предметом, очевидно ценным. Даже очень ценным. Ну лей на шесть.
Пока специально приглашенный ювелир-оценщик определял, какая именно цифра должна стоять впереди нулей, Робер через своих дружков-полицейских оперативно выяснял, нет ли на этой приметной вещице какого-либо криминала, не числится ли в розыске, не подлежит ли реституции. Получив обнадеживающе отрицательные ответы на все вопросы, Асуров подмигнул томящемуся в длительном ожидании «мушкетеру» и на звал астрономическую сумму в сто тысяч франков. «Мушкетер» картинно воздел руки к небу.
— Сто тысяч?! Сто тысяч чертей, мсье! Я полагал, что имею дело с серьезным негоциантом...
— О, простите, граф... — Асуров с удовлетворением заметил, как при слове «граф» у собеседника взметнулась бровь и мгновенно выправилась осанка. — Неужели я действительно сказал — сто тысяч? Я еще не настолько овладел французским, и особенно путаюсь в числительных. Четыреста! Конечно же, я имел в виду четыреста!
«Мушкетер» аж затряс кудлатой головой.
— Четыреста? Четыреста тысяч франков?
— О да, мсье. Будьте любезны, продиктуйте название банка и номер вашей карточки. И мы незамедлительно переведем деньги...
— Карточка, э-э... — «Мушкетер» резко скис. — Я предпочел бы наличными. Бюрократия, понимаете ли... Проволочки... Да и налоги, вы понимаете?
Теперь настал черед гордо выпрямиться Асурову.
— Мсье, вы хотите, чтобы мы помогли вам уклониться от налогов и тем самым стали соучастниками преступления?
На мушкетера было жалко смотреть.
— Нет, нет, мсье, уверяю вас, ничего такого... Временные затруднения с банком, вы понимаете?
— Понимаю, — отрезал Асуров, уже победителем. — Вы пишете расписку о передаче данного произведения ювелирного искусства в безвозмездный дар художественному салону «Apollon Russe» <Русский Аполлон (франц.)> . И получаете триста тысяч франков наличными. Но через два дня. Такую сумму нам придется заказывать в банке, а завтра там с клиентами не работают.
— Два дня? Но... но у меня через три часа самолет...
— Ничем не могу помочь.
Он аккуратно завернул диадему в платок и пододвинул к посетителю.
Тот отодвинул обратно.
— Войдите в положение, мсье... Больная мама-старушка... Голодные дети...
По бегающим глазкам «мушкетера» Асуров понял, что клиент созрел, и цену молено сбросить много ниже пристойного минимума.
— Ой, ну что с вами делать... Робер, посмотрите, сколько у нас на кассе? Шестьдесят шесть тысяч плюс мелочь. Давайте сюда. — Асуров извлек пухлый бумажник, отсчитал три пятисотки. — А это от меня лично. На еду детям и лекарство для мамы.
— О, мсье, благодарю, благодарю вас...
«Мушкетер», пятясь, вышел из салона. Когда за ним закрылась дверь, Робер и молча наблюдавший за происходящим старичок-оценщик дружно зааплодировали.
— Браво, мсье Асюроф, вы настоящая акула! — сказал оценщик на прощание. — Не обидитесь, если счет я выставлю вдвое больше оговоренной суммы?
— Да хоть втрое, — благодушно сказал Асуров.
Диадема была оценена от полутора до двух миллионов франков.
Спустя три дня Робер молча положил Асурову на стол свежий номер «Пари-Суар» и отдельную страничку из какого то желтого городского таблоида. Статья в «Пари-Суар» называлась «Смерть от графа Полиньяка», и сообщалось в ней о том, что в пустующем, предназначенном к сносу доме на краю исторического квартала Марэ обнаружен труп мужчины средних лет. Согласно найденному при нем десятилетней давности членскому билету Каркассонского общества ревнителей старины покойного звали Жюль Новак-Андерсон. Смерть наступила вследствие остановки дыхания, вызванной неумеренным употреблением алкоголя, причем на удивление приличного — рядом с трупом было обнаружено четыре пустых и одна нетронутая бутылка дорогого коньяка «Граф Полиньяк». Таблоид был более прямолинеен в формулировках: «Эстетствующий клошар захлебнулся собственной блевотиной!» К заметке прилагалась фотография мертвого бродяги в окружении фигурных бутылок. В опухшей пятнистой физиономии не сразу, но однозначно угадывался давешний «мушкетер».
Осторожный Асуров не сразу выставил ценное приобретение на продажу. Еще несколько недель Робер изучал сводки Интерпола, сам Асуров зарылся в копиях архивной описи ценностей Марии Федоровны, полученных из Дании. Ни там, ни там никаких упоминаний о винклеровской диадеме не было. То ли Новак Андерсон действительно продал им сладкий остаток тетушкиного наследства, то ли отрыл в заброшенном доме тайничок с сокровищем — так и осталось неизвестным.
Наконец, убедившись в отсутствии у своего приобретения криминального прошлого, Асуров вывесил фотографии ценного экспоната на своем сайте и по всем правилам организовал презентацию с легким, но изысканным фуршетом. Явились коллеги-галерейщики, оплаченные журналисты и десяток зевак с улицы. Жрали, пили, квохтали возле колпака из бронированного стекла, под которым на красивом ложе синего бархата покоилось русское чудо, разбирали красивые буклеты, с подчеркнутой небрежностью уточняли цену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Константин Сергеевич полагал такое положение совершенно справедливым. В конце концов, если бы не он, заведение вообще не вылезало бы из убытков. Разве не он, Асуров, осторожно, через третьих лиц, восстановил контакты с бывшими коллегами из Москвы и заново отладил каналы поступления коифиската? Разве не он вернул потихоньку большинство прежних клиентов? А кто провел два удачных аукциона? А кто при думал систему продаж через Интернет? Да Баренцеву на него молиться надо!
За три года Асуров накрысятничал себе уютную холостяцкую квартирку с видом на Венсанский замок, «рено» последней модели, гардероб от Макьявелли и кучу приятных пустячков — бриллиантовые запонки, золотой портсигар с перламутром, ротанговую трость с серебряным набалдашником. Но хотелось-то больше. Хотелось то, как у Баренцева! Константин Сергеевич был уже человеком практически европейским, и зависть его была завистью цивилизованной, конструктивной — мечталось не столько опустить ближнего, сколько приподняться самому.
Но как? Через салон? Это вымя и так уже раздоено до предела, выход на качественно иной уровень требует вложения капталов — а их у самого Асурова нет, Нил, будь он неладен, же ни про что подобное и слышать не желает. Конечно, если отжать заведение под себя, — а технически это не так уж сложно, тем более учитывая наплевательское отношение хозяина, — можно будет и о кредитах подумать. Но Баренцева-то вряд ли устроит такой поворот, съест его бывший подопечный со всеми потрохами. Больно разные у них весовые категории.
Нет, с Баренцевым придется погодить. Пусть резвится. Пока.
На нем свет клином не сошелся...
Асуров придвинул к себе отброшенную газету и уже с другим настроением взялся за столь огорчившую его заметку. Точнее, интервью. На вопросы специального корреспондента "Ъ" отвечал председатель совета директоров акционерного общества «Татнефтепродукт», экономический советник президента Татарстана Рашид Мамедов. Фотография под заголовком отсутствовала, но Асуров без труда представил себе физиономию бывшего начальника с поправками, внесенными временем и экономическим положением. Наверное, потому и фото не опубликовали, что и прежде-то нехуденькое генеральское мурло в объектив не влезло! Не беда, раздобыть фотку публичного лица — проблема невеликая.
Пробежав взглядом несколько строчек, вчитываться дальше Константин Сергеевич не стал. Все та же пафосная мура, только теперь не про единство партии и народа, а про рыночные преобразования и демократические институты. Необходимость перестроить мышление в соответствии с новыми экономическими реалиями.
Ничего, братец, скоро тебе мышление перестроят. Будут тебе экономические реалии!
Асуров аккуратно обвел заметку красным фломастером и сложил газету в портфель. Дома, вдали от посторонних глаз, корреспонденция будет вырезана и подклеена в специальную папочку и отправлена в хитрый сейф к другим папочкам, содержащим материалы на лиц, так или иначе соприкасавшихся с Асуровым. Фигуранты, осведомители, коллеги, случайные знакомые. Объединяло их одно: все они преуспели в жизни больше, чем он, Константин Сергеевич Асуров. Выросши на соседних кочках единого для всех советского болота, они теперь имели все — деньги и влияние, власть и славу, тогда как он не имел ничего. Ну, почти...
Но несправедливость будет исправлена!
На этой пассионарной ноте размышления Асурова прервал телефонный звонок. Звонили по внутреннему.
Асуров нажал кнопку.
— Ну?..
Кабинет заполнился гортанным голосом Робера Тобагуа, того самого «надежного человечка», что приставил к нему Нил Баренцев
— Батоно Константин... Тут дэвушка...
— И что? Лично ко мне?
— Нэт, но... есть проблэма.
— Наркоманка, оборванка? Гоните в шею!
— Зачем наркоманка? Прилычный дэвушка, только...
— Говори, не томи!
— Мамой интересуется...
— Так покажи.
— Оригинал спрашивает. Покупать хочет.
— А ценник она видела?
— Видела. Нэ волнует.
— Сейчас спущусь...
«Мамой» Робер называл самый ценный предмет в собрании салона на Ришелье-Друат — диадему, по легенде принадлежавшую когда-то Марии Федоровне, царственной супруге русского императора Александра Третьего, известного каждому парижанину по одноименному мосту.
Легенду эту поведал некий потасканный, более чем скромно одетый шевалье лет пятидесяти, явившийся в салон месяца четыре назад и назвавшийся племянником небезызвестной Анны Андерсон, в конце двадцатых годов выдававшей себя за чудом спасшуюся от большевиков княжну Анастасию. Престарелая Мария Федоровна, давшая самозванке аудиенцию в Копенгагене, внучку свою в ней, разумеется, не признала, но, убедившись, что перед нею не беззастенчивая авантюристка, а психически неуравновешенная жертва навязчивого самообмана, приласкала несчастную и в качестве утешительного приза презентовала ей роскошную диадему. Во всяком случае, так уверял «мушкетер», время от времени артистически закатывая глаза.
Асуров молчал, не столько слушая рассказ, сколько изучая рассказчика. Начищенные до зеркального блеска рваные штиблеты, до боли знакомый аптечный за пах «Антиполицая», свежие бритвенные порезы по краям асимметричной эспаньолки — картина вырисовывалась предельно ясная. Константин Сергеевич изготовился уже попросить незваного гостя выйти вон, когда тот с истинно французскими ужимками извлек из внутреннего кармана плохонького плаща надушенный батистовый платочек, а из платочка — вещицу, заставившую зажмуриться даже видавшего виды Асурова.
Диадема представляла собой вычурное плетение золотых ветвей, в центре которого выделялся крест из крупных сапфиров, обрамленный мелкими бриллиантами, а по сторонам от креста разбегались волнистые узоры из рубина и топаза. Подлинность изделия в ювелирном смысле сомнений не вызывала — в отличие от прилагающейся истории. Яркая, вызывающая роскошь диадемы была почти варварской, почти вульгарной, и едва ли императрица Мария с ее безупречным вкусом могла... С другой стороны, если то был дипломатический дар посланцев страны, далекой от культурной Европы? Впрочем, маловероятно — в двух местах отчетливо, без лупы, видны были клейма Винклера, прославленного московского ювелира. Стало быть, подношение от благодарных подданных, скорее всего, купеческого звания. С должным респектом принятое, но не слишком дорогое августейшему сердцу. Потому-то, возможно, государыня с такой легкостью и рассталась с предметом, очевидно ценным. Даже очень ценным. Ну лей на шесть.
Пока специально приглашенный ювелир-оценщик определял, какая именно цифра должна стоять впереди нулей, Робер через своих дружков-полицейских оперативно выяснял, нет ли на этой приметной вещице какого-либо криминала, не числится ли в розыске, не подлежит ли реституции. Получив обнадеживающе отрицательные ответы на все вопросы, Асуров подмигнул томящемуся в длительном ожидании «мушкетеру» и на звал астрономическую сумму в сто тысяч франков. «Мушкетер» картинно воздел руки к небу.
— Сто тысяч?! Сто тысяч чертей, мсье! Я полагал, что имею дело с серьезным негоциантом...
— О, простите, граф... — Асуров с удовлетворением заметил, как при слове «граф» у собеседника взметнулась бровь и мгновенно выправилась осанка. — Неужели я действительно сказал — сто тысяч? Я еще не настолько овладел французским, и особенно путаюсь в числительных. Четыреста! Конечно же, я имел в виду четыреста!
«Мушкетер» аж затряс кудлатой головой.
— Четыреста? Четыреста тысяч франков?
— О да, мсье. Будьте любезны, продиктуйте название банка и номер вашей карточки. И мы незамедлительно переведем деньги...
— Карточка, э-э... — «Мушкетер» резко скис. — Я предпочел бы наличными. Бюрократия, понимаете ли... Проволочки... Да и налоги, вы понимаете?
Теперь настал черед гордо выпрямиться Асурову.
— Мсье, вы хотите, чтобы мы помогли вам уклониться от налогов и тем самым стали соучастниками преступления?
На мушкетера было жалко смотреть.
— Нет, нет, мсье, уверяю вас, ничего такого... Временные затруднения с банком, вы понимаете?
— Понимаю, — отрезал Асуров, уже победителем. — Вы пишете расписку о передаче данного произведения ювелирного искусства в безвозмездный дар художественному салону «Apollon Russe» <Русский Аполлон (франц.)> . И получаете триста тысяч франков наличными. Но через два дня. Такую сумму нам придется заказывать в банке, а завтра там с клиентами не работают.
— Два дня? Но... но у меня через три часа самолет...
— Ничем не могу помочь.
Он аккуратно завернул диадему в платок и пододвинул к посетителю.
Тот отодвинул обратно.
— Войдите в положение, мсье... Больная мама-старушка... Голодные дети...
По бегающим глазкам «мушкетера» Асуров понял, что клиент созрел, и цену молено сбросить много ниже пристойного минимума.
— Ой, ну что с вами делать... Робер, посмотрите, сколько у нас на кассе? Шестьдесят шесть тысяч плюс мелочь. Давайте сюда. — Асуров извлек пухлый бумажник, отсчитал три пятисотки. — А это от меня лично. На еду детям и лекарство для мамы.
— О, мсье, благодарю, благодарю вас...
«Мушкетер», пятясь, вышел из салона. Когда за ним закрылась дверь, Робер и молча наблюдавший за происходящим старичок-оценщик дружно зааплодировали.
— Браво, мсье Асюроф, вы настоящая акула! — сказал оценщик на прощание. — Не обидитесь, если счет я выставлю вдвое больше оговоренной суммы?
— Да хоть втрое, — благодушно сказал Асуров.
Диадема была оценена от полутора до двух миллионов франков.
Спустя три дня Робер молча положил Асурову на стол свежий номер «Пари-Суар» и отдельную страничку из какого то желтого городского таблоида. Статья в «Пари-Суар» называлась «Смерть от графа Полиньяка», и сообщалось в ней о том, что в пустующем, предназначенном к сносу доме на краю исторического квартала Марэ обнаружен труп мужчины средних лет. Согласно найденному при нем десятилетней давности членскому билету Каркассонского общества ревнителей старины покойного звали Жюль Новак-Андерсон. Смерть наступила вследствие остановки дыхания, вызванной неумеренным употреблением алкоголя, причем на удивление приличного — рядом с трупом было обнаружено четыре пустых и одна нетронутая бутылка дорогого коньяка «Граф Полиньяк». Таблоид был более прямолинеен в формулировках: «Эстетствующий клошар захлебнулся собственной блевотиной!» К заметке прилагалась фотография мертвого бродяги в окружении фигурных бутылок. В опухшей пятнистой физиономии не сразу, но однозначно угадывался давешний «мушкетер».
Осторожный Асуров не сразу выставил ценное приобретение на продажу. Еще несколько недель Робер изучал сводки Интерпола, сам Асуров зарылся в копиях архивной описи ценностей Марии Федоровны, полученных из Дании. Ни там, ни там никаких упоминаний о винклеровской диадеме не было. То ли Новак Андерсон действительно продал им сладкий остаток тетушкиного наследства, то ли отрыл в заброшенном доме тайничок с сокровищем — так и осталось неизвестным.
Наконец, убедившись в отсутствии у своего приобретения криминального прошлого, Асуров вывесил фотографии ценного экспоната на своем сайте и по всем правилам организовал презентацию с легким, но изысканным фуршетом. Явились коллеги-галерейщики, оплаченные журналисты и десяток зевак с улицы. Жрали, пили, квохтали возле колпака из бронированного стекла, под которым на красивом ложе синего бархата покоилось русское чудо, разбирали красивые буклеты, с подчеркнутой небрежностью уточняли цену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53