За последним пикетом, появившимся, как из-под земли, речка делала поворот, и проводник повел караван вверх по еле заметной тропинке. Обогнув скалу, похожую на огромный обломанный зуб, Джейн со спутниками вышли на ровную площадку, стиснутую серыми скалами. В скалистой стене Джейн увидела два темных входа в пещеры. Вверх поднимался дрожащий воздух от бездымных костров. Два десятка бородатых мужчин сидели и лежали вокруг них. Большая серо-желтая собака местной породы лениво выбежала навстречу каравану.
— Джейн! — выстрел прозвучал бы для нее менее неожиданно в этой дикой стране, чем ее имя.
Один из моджахедов, с такой же, как у остальных, бородой, в пыльном, пропахшем костром халате поднялся ей навстречу.
— Не узнаешь своего жениха?
— Мой бог! Макс! Неужели это ты?
— Тихо, Джейн... Не висни на мне! Не забывай, что мы в мусульманской стране...
— Откуда ты здесь? Я глазам своим не верю!..
— Откуда? Из Совдепии, конечно... Прямо, как в индийском кино. Зита и Гита! Любовь без границ и железных занавесов.
— Как тут не поверни, что это — судьба...
— Вот-вот, и я о том же... Но какие песчаные бури тебя сюда занесли?
— Ты разве забыл, что я репортер? Вся моя жизнь — это погоня за сенсацией.
— Какая же сенсация тебя сюда привела? Неужели моя скромная персона?
— Нет, меня интересует один японец, мастер по рукопашному бою, который обучает афганских повстанцев и сам принимает участие в диверсионных вылазках.
— Учитель Танори? Он сейчас отдыхает после ночного рейда...
— Так он здесь?! Вот это удача! Я мотаюсь по лагерям, в песке, в дерьме, в меня летят советские реактивные снаряды... И когда уже потеряла всякую надежду... Нет, мне определенно сопутствует удача!
— А как же я, Джейн? Разве встретить меня — это меньшая удача для тебя? — Назаров скорчил обиженную физиономию.
— Макс, не обижайся...
— Прошу называть меня Максум!
— Ну-ну, не дуйся! Конечно, ты — моя самая большая удача!
— То-то...
Ростом Танори Минору был Джейн по грудь. Коренастая фигура в черном, покатые плечи, узловатые руки. Черные усы и брови на загорелом обветренном лице. И очень быстрый взгляд...
— Мистер Танори, что вас привело в Афганистан?
— Мысль о жизни и смерти.
— Вы хотели помочь афганскому народу в его освободительной борьбе?
— Я хотел избавиться от мысли о жизни и смерти. Джейн поняла, что пора применять ее каратэ, то есть свои познания в этой области.
— Мистер Танори, я, конечно, не могу считать себя большим специалистом в боевых искусствах, но я четыре года занималась каратэ...
— Настоящее каратэ — это один удар наповал. Кто в современном мире готов превратить свою руку в стальной слиток? Поэтому современное каратэ — это танцы.
— А какую школу вы пракгикуете?
— Я — второй патриарх школы Сидо-рю дзю-дзюцу.
— В чем особенности вашей школы?
— В простоте и естественности. Весь секрет ее в четверостишье, которое сочинил великий фехтовальщик Камидзуми Исэ но Ками перед смертельным поединком:
Мгновенье под обрушивающимся клинком
Подобно аду.
Но сделай шаг вперед,
И обретешь рай.
* * *
Интервью продолжалось уже около часа, но, кроме слов о жизни и смерти, о шаге вперед, и нескольких имен древних японских стариков, Джейн от своего собеседника так ничего и не добилась. На все просьбы рассказать о его ночных вылазках, следовал лаконичный ответ, что он просто выходит по ту сторону жизни и смерти, а потом возвращается. А эффектное начало очерка было уже почти готово. Солдат Петров, завоеватель, незваный гость хуже татарина, стоит на посту. Думает о непобедимости советской военной машины. И вдруг, черная тень... Оставалось последнее средство. Влезть в шкуру этого рядового Петрова.
— Учитель Танори, позвольте мне тоже сделать этот шаг вперед и попросить вас продемонстрировать свое искусство на практике.
Японец был до того мал ростом, что для эффектного удара ему в голову не требовалась хорошая растяжка. А Джейн как раз обладала почти балетной гибкостью тазобедренных суставов. Поэтому она решила немного пофехтовать ногами перед черными усами маленького японца. Видел ли он такую технику у афганских моджахедов и советских солдат? К примеру, показать ему мае-гири, а ударить этой же ногой маваши...
Черная тень оказалась быстрее ее мысли. Она почувствовала даже не удар, а легкий толчок в грудную клетку, от которого перехватило дыхание. Потом, словно клещи сжали шею и рванули вниз. Ее нос и губы расплющились о каменную грудь Танори. Подчиняясь собственной боли, Джейн упала на колени, и почувствовала, как клещи перехватывают ее шею по-другому, и ей становится невозможно дышать. А потом черная тень выросла до размеров черной ночи...
Когда она открыла глаза, то поняла, что лежит на земле у костра. Над ней склонилось загорелое бородатое, но все равно знакомое, лицо Максима Назарова.
— Очухалась? Ну и молоток! Забыл тебя предупредить, что учитель Танори очень не любит журналистов. А ты еще набралась нахальства приглашать его на поединок! Слушай, Джейн, давай пошлем подальше этих афганцев, русских, японцев и махнем в Соединенные Штаты! Короче, предлагаю тебе руку и сердце!..
* * *
— ...Ни на каких военных сборах Назаров не был. — Нил, хотя и тогда еще понял, что Лео Лопс ему врет, слушал Эда Мараховски с большим интересом. — Его забрали на обыкновенную срочную службу, обыкновенным лейтенантом. И через полгода он попал в военный контингент советских войск в Афганистане. Это было время самых больших потерь советской армии. Назаров по отцу был таджиком...
— Вот откуда ого восточное в его чертах... — Нил вспомнил красивое лицо с тонкими усиками и...якорек на руке.
— Он сговорился с двумя своими земляками-сослуживцами, и когда у командиров была очередная русская пьянка, выкрал секретные штабные документы и перешел на сторону моджахедов. Кажется, принял ислам. А потом всплыл в отряде Ахмад-шаха Масуда, был его переводчиком, пользовался доверием у афганцев. И вдруг в отряде появилась Джейн Доу, как всегда, в погоне за чем-то жареным. Они оперативно, можно сказать, в полевых условиях заключили брак, и пробивная Джейн, используя какие-то свои каналы, вытащила молодожена в Америку.
— Макс выбрал себе не самый прямой маршрут в Штаты...
— Но он достаточно ловко использовал свою одиссею. На афганской волне под именем «полковника Мак-сума» он читает лекции, участвует в сборе пожертвований в помощь борцам за независимость Афганистана против советской оккупации. В конце концов даже написал книжку «Горячие камни Афганистана»...
— У Гайдара название сдул, — Нил посмотрел на красный огонек своей сигареты.
— У Егора Гайдара?
— Нет, у его дедушки. Кто разобьет горячий камень, тот начнет жизнь сначала, — проговорил Нил задумчиво.
Сколько раз Назаров — полковник Максум — Лео Лопс начинал жизнь сначала!
— А книгу ему не Джейн ли написала?
— Вполне возможно. Книга эта наделала много шума, но не того, на который рассчитывал Назаров. В прессе появился ряд разоблачительных публикаций, афганцы обвинили его в самозванстве. Много камней попало на его овощные плантации! Но у него был сильный покровитель — сенатор Смит...
— Сенатор-ястреб от «Дженерал Дайнэмикс»...
— Да... и его помощник Фэрфакс.
— Фэрфакс — террорист Денкташ — афганские моджахеды... Интересные получаются цепочки! И, надо полагать, Джейн взорвалась в собственном автомобиле как раз в самый разгар скандала вокруг книги «полков пика Максума». Или Назаров мне и в этом соврал?
— Нет, так и было... Темная история, — Эд почесал свою розовую голову. — Они куда-то собирались ехать, но Макс вернулся за зонтиком и сигаретами и остался жив... Было подозрение, что взрыв устроил сам муж, прошедший хорошую диверсионную школу в лагерях моджахедов, чтобы получить крупную страховку. Но прямых доказательств не было, а сенатор Смит прикрыл его версией о мести КГБ предателю и смелой антисоветски настроенной журналистке.
— Вот откуда у Макса собственная недвижимость...
— Лео Лопс опять начал жизнь снова и с большой выгодой для себя. Правда, за несколько лет спустил весь свои капитал, и когда ты его встретил, он состоял на побегушках у Смита и Фэрфакса, выполняя деликатные поручения, по части девочек и наркотиков. Нил, как у поэта Есенина? «Мой удел катиться дальше вниз...» Странная жизнь Назарова, полная какого-то вечного движения снаружи и совершенно пустая внутри, промелькнула перед ним. Веселая и бесшабашная, когда он еще звался Максим, и циничная, жестокая — Мак-сума и Лео Лопса. Эх, амиго, амиго... Мирный советский авантюризм, вырвавшийся на оперативный международный простор...
— Эй, Нил! Что ты загрустил? — Эд хлопнул его по плечу. — Забыл русскую песню «Брось ты хмуриться сурово...»?
Он хмурится сурово... Сурово... Асуров.
С чего это вдруг ему вспомнился Асуров?
* * *
А ведь не с пустого вспомнился!
Через час, когда Нил, собиравшийся покинуть гостеприимных фэбээровцев с утра, одолжил у Эда Мараховски машину и немедленно выехал в аэропорт, после долгого перерыва подал голосок его мобильный «Эрик-сон».
— Да?
— Мсье Паренсеф, вас беспокоят из парижской префектуры. Мы пытались связаться с вами ранее, но ваш номер не отвечал...
— Что вам угодно?
Интонация Нила была не слишком любезной. Утомили его внутренние органы...
— Соединяю с комиссаром Буланже. И тут же в трубке зазвучал другой голос, напомнивший Нилу грибоедовское «хрипун, удавленник, фагот»:
— Мсье Паренсеф, по обвинению в вымогательстве нами арестован некто Константин Асуров...
Глава седьмая
Mon papa, mon papa...
(июнь 1995, Париж)
Все-таки, правильно говорил классик — не читайте за едой советских газет. И оттого, что эти газеты уже четыре года как именуются российскими, суть не меняется...
Константин Сергеевич Асуров брезгливо отбросил недельной давности «КоммерсантЪ» и попытался сосредоточиться на еде, но в кофе моментально проявилась мерзкая маслянистая пережаренность, и намек на тухлятинку явственно у слышался в вареном яйце, и рокфор завонял уже не благородной плесенью, а немытыми с месяц ногами, и апельсиновый сок посулил жестокую изжогу. Асуров с отвращением отодвинул серебряный поднос и жадно, хоть и без всякого удовольствия, закурил натощак.
Прессу он читал наметанным, чекистским глазом, наряду с общедоступной извлекая из газетной строки информацию для служебного пользования. Точнее, теперь уже скорее для личного. И почти всякий раз чтение подтачивало его и без того хрупкую уверенность в правильности когда-то сделанного выбора...
А началось все в тот приснопамятный день, когда его, Асурова, самый перспективный, хотя и весьма непростой в обращении сексот, гражданин, он же мсье, Нил Баренцев навернулся на гладком паркете Георгиевского зала в момент вручения высокой правительственной награды. Баренцев тогда сильно ударился головой, и награда нашла героя лишь два дня спустя, в отдельной палате Центральной клинической больницы, где его несколько раз навестил Асуров. Нил вскоре выписался с паспортом на имя Филиппа Корбо, снабженном отметкой о продлении советской визы, и билетом на самолет до Парижа. А к заботливо собранному багажу прилагался небольшой такой саквояжик, под завязку набитый иконами ушаковской школы.
Впрочем, на таможне туда даже не заглянули, только небрежно бросили в ящик декларацию, из которой следовало, что из страны вывозятся изделия кустарного промысла, не представляющие, согласно имеющимся справкам, никакой художественной ценности. Содержимое саквояжа, равно как и контейнера, прибывшего через неделю на Северный вокзал, положило начато коллекции небольшого антикварного салона, открытого Нилом на Ришелье-Друат, напротив библиотеки. Потом он еще несколько раз наведывался на роди ну, но значительно чаще к нему самому приходили мрачные личности с посылочками из Москвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53