— Но ведь бывают же исключения?
— Вы путаете: для врагов народа бывают не исключения, а исключительная мера..."
Ильин искал в материалах «дела» фамилию Феклистова. Встретил начальника следственного отдела полковника Есаулова, следователей, их имена фиксировались в протоколах допросов. Имя Сидора Ивановича Феклистова пока в «деле» не встречалось. Чаще всего встречалось имя следователя Россыпинского... Ильин наморщил лоб... Кается, после смерти Сталина, когда был репрессирован Феклистов, был и приговорен к «высшей мере» за фабрикацию ложных политических дел следователь Россыпинский. Но почему-то в архиве дела об осуждении следователей он не нашел. И, решив заняться поиском его позднее, углубился опять в изучение «дела братьев Старостиных».
На всякий случай поднял материалы тюремной больницы на Лубянке. Встретил там имя Николая Старостина. Диагноз — фурункулез, нарушения вестибулярного аппарата, недосыпание. Бессонница? Вспомнил рассказы старых чекистов, что в 20-50-е годы была такая практика: не давать спать заключенным, чтобы начинали «сотрудничать со следствием». Так что, скорее всего, жаловался тюремному лекарю Николай Старостин не на бессонницу, а как раз наоборот — на изматывающую практику допросов и содержания в камере, когда следователи и контролеры просто не давали спать.
В допросах, желтых страницах их протоколов все чаще мелькают требования следователей: «Подпишите добровольное признание».
Следователь: «Не упорствуйте». Старостин: «Упорство в игре — фамильная черта футболистов Старостиных».
Старостиных обвиняют еще и в «связях» с арестованным секретарем ЦК комсомола Косаревым, уже расстрелянным к тому времени...
Следователь: «Какие задания вы получали от врага народа Косарева?»
Старостин: «Обыгрывать басков, выиграть первенство Союза, побеждать на международных соревнованиях».
Следователь: «Не прикидывайтесь простачком, речь идет о политических заданиях. Разве не давал он вам задание с братьями осуществить теракт против членов Политбюро и лично товарища Сталина во время парада на Красной площади в 1937 году?»
— Бред какой-то, — вытер пот со лба Ильин. — Ну и хренотой занимались наши старшие товарищи!
Следователи менялись, фамилия Феклистова не появлялась. Со страниц допросов нельзя было понять, применяли ли против Николая Старостина недозволенные методы следствия...
Далее в «деле» возник какой-то вагон с мануфактурой, который якобы братья Старостины похитили во время эвакуации первых месяцев войны. На протяжении целого тома было видно, как им пытались привязать обвинение в мародерстве, что в условиях военного времени вело однозначно к расстрелу. Логикой следствия все это объяснить было невозможно.
— Неужели их специально топили по приказу Берии, — подумал Ильин...
Он листал допросы штатных сотрудников городского совета общества «Спартак». Видно было, что все на допросах дрожали от страха. Но обвинений против своего бывшего руководителя не поддержали. А «шили» Старостину во втором томе «дела» уже пропаганду буржуазного спорта. Не расстрельная статья, но под лагерь вполне годилась.
Два года, судя по документам, просидел Николай Старостин во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке. Было видно из материалов «дела», что обвинение рассыпается. Но и признать его невиновным НКВД не могло.
Среди следователей, ведших допросы Старостина, наиболее свирепым выглядел начальник управления генерал-лейтенант Федоров, самым вежливым — Есаулов. Фамилии Феклистова по-прежнему не было.
Проанализировав все тома «дела», Ильин пришел к следующим выводам: к Александру и Николаю «недозволенных методов следствия» не применялось. Андрея особенно мучили бессонницей, круче, чем Николая, у него перед отправкой в лагерь зафиксированы серьезные нарушения вестибулярного аппарата, отмечено, что он «не мог самостоятельно передвигаться».
И только когда Ильин добрался до тома следствия по делу Петра Старостина, он встретил фамилию и Сидора Ивановича Феклистова. Проверил, обобщая итог своих изысканий, справку врача перед отправкой в лагерь, — «затрудненное дыхание, гематомы на ребрах, на спине как результат падения с нар...»
Это уже была ниточка. И он отправился в дачный поселок старых большевиков «Микитки», где по причудливой параболе судьбы на разных концах дачного кооператива жили два человека, связанные одной судьбой, — бывший сотрудник Московского городского совета спортивного общества «Спартак» Владимир Михайлович Реутов и бывший сотрудник НКВД СССР-МВД СССР-КГБ СССР Сидор Иванович Феклистов.
Первый визит — к Реутову.
— Владимир Михайлович, помните время следствия по делу Петра Старостина? Вы были арестованы на три месяца позднее и на три месяца раньше его были направлены в лагерь. Никаких следов оговора с вашей стороны Старостина я в материалах дела не встретил, так что воспоминание для вас, может быть, не такое уж неприятное...
— Неприятнее некуда, — печально затряс головой старый грузный человек в клетчатой серо-черной толстой ковбойке, сидевший напротив Ильина в инвалидном кресле. — Мне во время следствия повредили позвоночник. Я тогда отмучился болями и вроде ожил. Но на лесоповале застудил его и далее мытарился по санчастям разных лагпунктов, пока не попал в инвалидный барак, откуда меня и реабилитировали уже на носилках.
— А с Петром Старостиным удавалось увидеться?
— В лагерях не встречались. А во внутренней тюрьме на Лубянке... Там, знаете ли, молодой человек, в коридоре случайно нельзя встретиться, за этим контролеры внимательно следили. В одной камере «подельников» не держали. Были два перекрестных допроса, две очные ставки. Виделись.
— Как он выглядел?
— Плохо. Под глазами синяки, лицо отекшее, и все время задыхался. Наверное, легкие отбили. Я потом в Москве с ним встречался, чудный, светлый был человек. На такого руку поднять — надо быть последней сволочью. Вы уж извините, что я так про вашу организацию.
— Я уже из другой организации. Но вы про Петра...
— А что Петр? У него после возвращения в Москву тоже прошлое боком вышло, — у него туберкулезными кавернами были поражены оба легких. Конечно — следы побоев.
— Вас при нем или его при вас когда-нибудь били?
— Нет, этого не было. Может, перестраховывались — без свидетелей. Но его точно били, про себя я уже говорил.
— Как думаете, его один раз били?
— Нет, все следствие. С первых же допросов. Это я точно знаю. Я на пересылке был с одним спартаковским болельщиком, который тоже по какому-то пустяку на лесоповал ехал, так он с Петром в одной камере сидел первый месяц на Лубянке. Говорил, — после первых же допросов Петра в камеру волокли и бросали на пол, как куль. Сволочь большая у него следователь был.
— Фамилию следователя не помните?
— Как не помнить? Один раз, когда он нам очную ставку делал, он приказал Петра увести в камеру и, как мы остались вдвоем, набросился на меня. Ударил по лицу, а когда я, ослабленный заточением, упал, прыгнул мне на спину, сапожками хромовыми... Может, он, паскуда, и довел меня в итоге до инвалидной коляски. Помню его фамилию — Феклистов. Рослый такой мужчина, в теле, и ужасной свирепости, — брови кустистые нахмурит и в крик...
Сидор Иванович Феклистов (о чем, как оказалось, Реутов, одна из его жертв, даже не подозревал, а Ильин ему об этом говорить почему-то не стал) проживал в сорока минутах ходьбы от домика Реутова, на другом конце разросшегося дачно-кооперативного поселка старых большевиков «Микитки». И был он уже не такой рослый и бровастый, как запомнился одной из его жертв, а стар, немощен, сед как лунь. Единственное, что у него сохранилось от молодых лет, когда ему поручили — юному лейтенанту, дело врага народа Петра Старостина, — так это свирепость.
— Дa, я вел дело Петра Старостина, — охотно согласился на беседу с молодым «товарищем из органов». А что к этому делу возвращаться? Дело было нами расследовано, вина их, в том числе Петра, доказана. В материалах дела, если вы его читали, есть и признательные показания братьев Старостиных. В чем вопрос?
— Вы по-прежнему убеждены, что они были врагами народа?
— Конечно. По нынешним временам, конечно, и куда более вредоносные враги народа свободно расхаживают не только по улицам, но и по Кремлю. А по тому времени — кто враг, должен был отсидеть. И точка.
— Скажите, пожалуйста, применяли ли вы к Петру Старостину или кому-либо другому из своих «подопечных» незаконные методы следствия?
— Незаконные — нет. Как нам разрешили еще в 30-годы, — меня, между прочим, тогда еще и в органах не было, я в 1941 году туда был призван...
— В армии не служили, на фронте не были?
— Я был нужнее на своем участке борьбы...
— Извините, я вас перебил...
— А вы все, молодые, нетерпеливые, все торопитесь. Так и к концу жизни придете раньше срока. Я вот не спешил, вот и дожил до восьмидесяти...
— Ну как же не спешили? Я читал материалы «дела» Петра Старостина. Очень даже вы спешили поскорее «дело» закончить и отчитаться.
— А потому как дело было во время войны, особо дисциплина была строгая. А я всегда был дисциплинированным человеком. Так вот, если думаете, что своими вопросами можете меня, старика, сбить с мысли, то ошибаетесь. Я вам начал докладывать о том, что в конце тридцатых товарищ Ежов, а затем негласно и товарищ Берия очень даже поощряли применение к особо упорствующим заключенным методы силового воздействия.
— То есть вы били Петра Старостина?
— Бил. И об этом честно докладывал на комиссии, потом на следствии, когда меня незаконно обвинили и направили в лагерь. Я применял меры! Я не просто бил заключенных, как бьют хулиганы для собственного удовольствия. Вам, молодым, это не понять. Время было такое. Я применял меры. И добивался продвижения следствия. Ведь были же признательные показания во всех делах, которые я расследовал. Как же можно меня в чем-то обвинять...
Старший Феклистов распетушился, раскраснелся. Ильин побоялся, что у 80-летнего ветерана НКВД поднимется давление, схватит сердце. Но нет, старичок шевелил седыми, уже изрядно поредевшими бровями, по-прежнему, как и в 1942 году стоявшими кустом, и возмущался:
— Нам приказывали, мы выполняли!
— Внутренне сопротивляясь приказу?
— Конечно нет! Я никогда, даже внутренне, не сопротивлялся приказам и не был против линии партии или указаний руководства органов.
— Скажите, и вашему сыну вы завещали эти принципы?
— Конечно. С детских лет я внушал ему это. Слава Богу, он в меня. Так что есть еще в Советском Союзе...
— Советского Союза, к сожалению, больше нет, — заметил Ильин.
Но Феклистов его уже не слышал:
— ...настоящие молодые люди, которые...
Тут он потерял все-таки мысль и с удивлением уставился на Ильина, словно вспоминая, кто это такой сидит перед ним и чего ему надо.
— А, вы про братьев Старостиных спрашивали? — вдруг снова поймал он нить разговора.
— Да... Вы ведь вели следствие по «делу» Петра, — напомнил Ильин.
— Да помню я, помню, о чем мы с вами говорили, — раздраженно прошамкал Сидор Иванович. Да... Это были злостные враги народа. И вот представьте себе: я, честный солдат партии, верный соратник Дзержинского...
— Ну. Это уже перебор, Сидор Иваныч, во времена Феликса Эдмундовича вы под стол, извиняюсь, пешком ходили...
— Я имею в виду, верный последователь... И вот пострадал, фактически по их вине.
— Свою вину не признаете?
— Нет, конечно! Более того, Старостиных я так и не простил. Они как были враги, так и остались. И вообще весь «Спартак» — враг. И Романцев враг. Тихонов...
— Тихонов уже в Израиле...
— А, вот видите, оказался скрытым евреем! И все они такие, только и смотрят, как бы своей стране навредить.
— Да чем же? Они выигрывают международные матчи, приносят славу нашей стране. Я лично за «Динамо» болею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92