- Сэм, я в пяти минутах от тебя. Везу доктора Росси, так что встречай.
- Понял,- ответил Сэм.
Он вышел к бордюру и, когда лимузин доктора остановился напротив, открыл дверцу. Из салона вышел высокий, изысканно одетый человек сорока с небольшим лет, подтянутый и широкоплечий. Его черные, до плеч, волосы были всегда ухоженными - несомненно, чтобы избежать полного сходства с лордом Байроном, которое и без того бросалось в глаза.
- Здравствуй, Сэм. Что ни говори, а дома лучше!
- Да и мы рады снова вас видеть.
Сэм заметил, как женщина из проезжавшего мимо такси проводила доктора восхищенным взглядом. Феликс Росси принадлежал к типу подростковых кумиров. Он и его сестра, стоило им захотеть, могли с легкостью возглавить список завидных женихов и невест Нью-Йорка. Однако они почти не появлялись в обществе, хотя приглашали их часто. Доктор вел жизнь затворника - бывшего церковного служки, которому надлежало стать священником; его сестра с подругой тоже держались особняком.
- Есть кто наверху?
Сэм предложил было донести дипломат, но Росси уже сунул его под мышку и направился к дверям.
- Нет, сэр. Ваша сестра выехала, а Мэгги, если не ошибаюсь, появится чуть позже.
- В четверг - вряд ли. Я слишком рано нагрянул.
Сэм слышал, как Франческа разговаривала с Аделиной в фойе, и выяснил все о новом графике Мэгги и даже о шляпной дуэли с Шарминой.
- Лично я предоставил бы объяснения дамам.
Сэм придержал для доктора дверь, пока тот входил. Потом водитель отогнал лимузин в гараж, и спокойствие Сэмова утра было восстановлено. Он вновь занял место у парадных дверей, только солнце светило уже вовсю, большая часть ранних посетителей парка вернулись с пробежки, а Пятую авеню заполонили машины.
Сэм бросил взгляд поверх гудящей клаксонами улицы, за которой росла одна из старых парковых ив - плакучая, все еще пестрая от прошлогодней листвы. В ее поникших, словно истлевшие снасти, ветвях гулял ветер.
Когда из потока выбилось желтое городское такси и припарковалось напротив, Сэм прошел по ковровой дорожке к бордюру и открыл дверь неведомому пассажиру, гадая, кого к ним занесло. Из такси со словами: «Доброе утро, не здесь ли живет доктор Росси? » - выбрался рыжеволосый длиннолицый незнакомец.
- С кем имею честь?..
- Джером Ньютон. Я хотел бы повидать доктора Росси. Сэм улыбнулся.
- Вам назначено, сэр?
Человек попросил таксиста подождать и захлопнул дверцу.
- Вообще, не совсем… просто решил, что смогу застать его.
- Сейчас я позвоню ему на этаж и узнаю, здесь ли он.
Зайдя в фойе, Сэм набрал номер Росси по внутреннему телефону. Он наверняка знал, что доктор у себя, однако ему никто не ответил.
- Извините, у них никого нет.
Незнакомец выглядел озадаченным.
- Если у вас время терпит, я могу попробовать еще раз через несколько минут.
- Спасибо. Я подожду.
Пятью минутами позже Сэм позвонил снова. На этот раз Росси ответил.
- Некто по имени Ньютон желает вас видеть, сэр.
- Ньютон? Такой рыжий тип? - Сэм уловил волнение в его голосе.
- Да.
- Он всего-навсего газетчик. Не пускайте его.
- Разумеется, сэр. Я скажу ему, что вас нельзя беспокоить.
Незнакомец явно удивился таким новостям.
- Вы передали ему мое имя?
- Да.
Незваные журналисты всегда вызывали у Сэма особенный интерес.
- Вы репортер, верно?
Тот ответил не сразу, испытующе глядя на швейцара.
- Да, именно так.
Сэм изобразил свойскую улыбочку.
- Скажите, что вас интересует, и, может быть, я сумею вам помочь.
- Отлично! - Журналист ухмыльнулся, залез в карман и вытащил сотенную купюру.- Столько годится?
- Смотря что вы хотите получить,- хмыкнул Сэм.
- Небольшую наводку о том, когда он соберется выйти из здания, чтобы я мог подобраться к нему и поговорить. Вы ведь узнаете об этом, когда он закажет лимузин?
- Многого просите. Я вам вот что скажу: удвойте-ка сумму и намекните мне, о чем пойдет речь, чтобы я понял, что вы не какой-нибудь псих, и тогда, глядишь, договоримся.
Репортер улыбнулся, извлек еще одну банкноту и протянул Сэму.
- Я работаю на лондонскую «Таймс». Доктор Росси привез из Турина что-то интересное - я летел вместе с ним и заглянул к нему в кейс. Правда, что именно он привез, я не знаю. Дайте мне поговорить с ним - вот все, о чем я прошу. А если вы скажете, что он будет делать в ближайшие несколько дней - куда пойдет, с кем встретится, я в долгу не останусь.
Сэм всучил журналисту его две бумажки, затем нагнулся, открыл дверь такси и спросил:
- Что, если я дам вам две сотни, чтобы вы убрались от моего подъезда и не мешали работать?
Сначала тот будто бы испугался, а после пришел в ярость: сел в такси и немедленно укатил восвояси.
Сэм же направился доложить доктору Росси, чего хотел газетчик. С этих пор ему предстояло следить за действиями доктора - на случай, если заинтересуется его, Сэма, истинный начальник.
Любопытная горничная Росси, другие жильцы, охранники и шоферы здорово удивились бы, узнай они то, что знал Сэм. Все это здание, даже целый квартал на самом деле принадлежали человеку, занимавшему последний этаж. Помимо того, он владел дюжиной процветающих городов и поселков, тянущихся по обоим побережьям Соединенных Штатов, а также рядом химических, электронных, горнодобывающих и банковских концернов вкупе с несколькими политиками.
После трех лет плаваний Сэм на некоторое время осел в Лос-Анджелесе в качестве частного детектива, но последние одиннадцать лет служил одному и тому же человеку. И устроился здесь швейцаром в угоду своему единственному хозяину - мистеру Брауну.
Глава 7
Утро четверга. Квартира Росси
Как только двери лифта открылись на его этаже, Феликс вышел и привалился к стене. В тиши собственного вестибюля напряжение спало и оставило его обессиленным, словно выжатый лимон. Зная, что шофер вот-вот принесет остальной багаж, Феликс распахнул двустворчатые двери, внес дипломат, вытащил чашку Петри и неторопливо подошел к prie Dieu, стоящей внутри полукруглой стенной ниши в холле. Там он опустился на красный бархат скамьи и, сжимая стеклянный диск, возвел глаза к старинному серебряному распятию.
Феликс склонил голову, чтобы просить у Господа милости, но мысли уводили его прочь от молитвы. Ни с того ни с сего он задумался об отцовском письме. Как могло оно объяснить то, что ему довелось узнать?
Феликс поднялся и прошел в гостиную, обставленную в итальянском стиле. Кое-что из мебели и декора принадлежало эпохе Возрождения, кое-что было первоклассной подделкой двадцатых годов. Над белыми арками высоких окон свисали бархатные графитно-серые шторы, перехваченные шнуром с кистями. Пол был покрыт терракотовыми плитками восемнадцатого века. Родителям комната напоминала Италию, Феликсу - церковь, поэтому он тоже ее любил.
Пытаясь немного освежить гостиную, Франческа постелила на пол серый коврик, поменяла строгие кушетки и стулья на красные с золотым и черным диваны и мягкие однотонные кресла. Стало уютнее, хотя и менее возвышенно.
На одной из стен висел подлинник Модильяни, один из его редких пейзажей с вытянутыми деревьями. Над камином красовалась копия его же портрета Полетты Журден с характерной «лебединой» шеей. За ней располагался сейф.
Феликс отодвинул картину и набрал комбинацию цифр. Открыв дверцу, он с удивлением обнаружил внутри свой дневник, но куда больше заинтересовала его резная шкатулка, которой он никогда прежде не видел. Она была сделана из древесины грецкого ореха, местами оклеена ореховым шпоном. Резьба на крышке изображала цветы колокольчиков, повторяя узор венецианской столешницы в спальне для гостей. Видимо, Франческа оставила шкатулку для него.
День был теплым, однако Феликс растопил камин. Пил он редко, тем более - по утрам (а ведь еще не пробило одиннадцати), но все же налил себе бренди, прежде чем сесть на диван.
Найти в шкатулке письмо не составило труда. На конверте большими потускневшими буквами значилось: «Моему сыну Феликсу, сентябрь 1981». Следовательно, написано оно было за год до того, как его родители погибли в автокатастрофе, возвращаясь с выпускного бала сестры.
При виде отцовского почерка его чувства снова пошли вразброд.
«Дорогой сын.
Не знаю, когда попадет к тебе это письмо - сразу ли после моей смерти, или спустя много лет, и кто передаст его - мама или тетя Энея. Если ты вдруг наткнешься на него, пока я жив,- прошу, отложи чтение до поры, когда меня не станет. Мне не хотелось бы снова обсуждать вещи, о которых пойдет речь, хотя ты и вправе узнать о них.
Стоит ли рассказать все сестре и когда лучше это сделать - решать тебе.
Итак, вот она, моя история, о которой я предпочел бы не вспоминать.
Мы с твоей матерью, как ты знаешь, родились и выросли в Италии. Тем не менее я утаил от вас кое-какие подробности, о чем тебя, должно быть, уже известили. Мы происходим вовсе не из маленького городка, разрушенного бомбардировками. Наш дом стоял на набережной реки По в самом Турине, прямо над церковью Богородицы. Быть может, его чугунные врата сохранились до сих пор. В этом доме сменилось пять поколений выходцев из рода Фубини - такова наша настоящая фамилия. Мы не католики, а иудеи. Прилагаю имена немногих оставшихся родственников. Захочешь с ними связаться, сначала езжай к моему брату Симону, если он еще жив.
Должен признать, милый Феликс, что я не стыжусь своей лжи, хотя мысль о том, сколько боли она может тебе причинить, разрывает мне сердце».
Доктор оторвался от письма и посмотрел на копию Модильяни, висящую над камином, а потом - на пейзаж на противоположной стене. Ему захотелось убрать портрет женщины с длинной шеей, в котором он вдруг увидел самого себя - фальшивого христианина, сидящего перед фальшивым Модильяни.
Он вернулся к письму.
«Я очень хочу, чтобы ты меня понял.
Прежде всего, твоя настоящая семья заслуживает того, чтобы ею гордиться. Фубини принесли родине немало добра. С нашей помощью открывались новые школы и больницы для бедных. Страховой бизнес семьи все еще существует; контора "Ассикурационе ди Фубинис" стоит у самого променада, где туринцы так любили прогуливаться в довоенное время. И, хотя я не разговаривал с твоим дядей Симоном уже сорок лет, он исправно кладет четверть дохода на наш банковский счет.
Почему я его бросил, бежал из Италии, забыл нашу веру? Да, евреи обосновались в Италии еще до прихода римлян, а Фубини веками жили в Турине. Однако никто из них не предвидел Освенцима.
Мы, итальянцы, славим любовь и семью, презираем тиранов, то и дело являющих миру свои мерзкие рожи. Мы ценим честь и уважение, зато правила и формальности - не для нас. Как ты сам выразился после первой поездки в Турин: "В Италии красный свет на перекрестках - всего лишь намек, не более". Нашу родину много раз завоевывали, и каждый оккупант устанавливал в ней свои правила, так что их попрание стало всенародным досугом. И этим-то людям Гитлер хотел привить антисемитизм - людям, которые запросто входят туда, где написано "Опасная зона"!
Когда в 1938 году был обнародован "Расовый манифест", мы с твоей мамой лишь недавно полюбили друг друга. Наши семьи благословили нас, однако свадьба прошла вовсе не так, как мы надеялись. Друзья-христиане боялись, что их увидят у входа в главную туринскую синагогу. Поздравления и подарки они приносили нам позже, украдкой.
Благодаря таким людям большая часть еврейской общины воспринимала ограничения спокойно, надеясь, что когда-нибудь их отменят. Но, как ты знаешь, я привык готовиться к худшему. У меня были связи в Европе - друзья по университету, старые клиенты. Я кое-что слышал, в отличие от остальных. Ко всему меня коробило от того, что я был не вправе лечить пациентов, которые нуждались в моей помощи. Многие приходили и начинали отшучиваться: "Я пришел к тебе по дружбе, а не лечиться. Не взглянешь ли на мое плечо, пока я здесь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58