Вторично вас видели, — солгал я, — едущим в направлении к Райфл-Рендж-роуд. Мы определили место, где вы свернули на Джордан-Филдз и спрятали «Чероки» в кустах. Там остались следы ваших шин и дерево с содранной корой. Частицы краски на дереве идентичны краске «Чероки», и на самой машине видна царапина. Кроме того, — солгал я снова, — мы нашли ваши следы в канаве на обочине шоссе. Следы шли на юг, к месту преступления... Хотите, чтобы я воспроизвел все остальное?
Кент покачал головой.
— Учитывая сумму доказательств, — начал я, — включая доказательства мотива, то есть дневниковые записи, письмо вашей жене и другие свидетельства вашей связи с погибшей, плюс заключения экспертов-криминалистов, изучивших обстоятельства преступления, я вынужден просить вас пройти проверку на детекторе лжи. Мы готовы провести эту проверку немедленно.
По правде говоря, к проверке мы готовы не были, но когда Кент ее пройдет, не имело никакого значения.
— Если вы откажетесь пройти проверку сейчас, мне ничего не остается, как взять вас под арест и попросить людей в Пентагоне, чтобы они приказали вам пройти проверку.
Кент отвернулся и пошел к «дому» Энн Кемпбелл. Мы трое переглянулись, потом Синтия и я двинулись за ним.
Кент сел на подлокотник кресла в «гостиной» и уставился на ковер, вероятно, на то место, где он силой брал Энн.
Я остановился перед ним:
— Вы, разумеется, знаете свои права как обвиняемого, но я не хочу оскорблять вас и не стану их напоминать. Однако я вынужден взять у вас оружие и надеть на вас наручники.
Он поднял голову, но ничего не сказал.
— Я не стану сажать вас в арестантскую камеру — это для вас унизительно. Я препровожу вас в гарнизонную тюрьму... Могу я получить ваш пистолет?
Кент понимал, что все кончено, но должен был напоследок огрызнуться, как загнанный зверь.
— Вы никогда ничего не докажете! И когда трибунал меня оправдает, я предъявлю вам обоим обвинение в должностном несоответствии.
— Это ваше право, сэр. Если вас сочтут невиновным, можете подать на нас в суд. Однако у нас достаточно доказательств вашей половой распущенности. Даже если вы сможете защититься от обвинения в убийстве, вам не избежать пятнадцатилетней отсидки в Левенуэрте за пренебрежение обязанностями, поведение, недостойное офицера, сокрытие обстоятельств преступления, изнасилование и другие деяния, предусмотренные соответствующими статьями военного кодекса.
Он воскликнул:
— Вы ведете нечестную игру!
— Это почему же?
— Я добровольно рассказал о своей связи с Энн Кемпбелл, чтобы помочь вам в поимке убийцы, а вы обвиняете меня в неисполнении обязанностей и половой распущенности, подтасовываете факты, пытаясь доказать, что это я убил ее. За соломинку цепляетесь!
— Билл, хватит молоть чепуху.
— Нет, это вы перестаньте молоть чепуху! К вашему сведению, я действительно был там до Сент-Джона, но когда приехал, Энн была уже мертва. Если хотите знать, это дело рук Фаулера и генерала.
— Билл, вы не то говорите. Совсем не то. — Я положил ему руку на плечо: — Будьте же мужчиной, офицером и джентльменом. Будьте же полицейским, черт вас побери! Я не должен был бы говорить о проверке на детекторе лжи. Я должен был просить вас рассказать мне правду — безо всяких проверок, предъявления вещдоков и изнурительных допросов. Не ставьте в неловкое положение ни себя, ни меня.
Я видел, что Кент вот-вот разрыдается. Потом он исподлобья глянул на Синтию — не заметила ли она его секундную слабость. Очевидно, для него это было важно.
— Билл, мы с мисс Синтией знаем, что это сделали вы, и все трое мы знаем, почему вы это сделали. У вас масса смягчающих обстоятельств, я понимаю. Черт, я даже не могу сказать, глядя вам в глаза: «Она этого не заслужила». Вообще-то стоило бы сказать, но... Как приговоренному к смерти перед казнью готовят любой ужин по желанию, так и я говорю вам то, что вы хотите слышать.
Кент сдержал слезы и злобно выкрикнул:
— Еще как заслужила, сука! Расстроила мой брак, погубила мне жизнь, шлюха!
— Знаю. Но теперь вы обязаны поправить дело. Ради армии, ради Кемпбеллов, ради себя самого.
По его щекам уже катились слезы. Я знал, что он предпочел бы умереть, но чтобы его не видели плачущим ни я, ни Синтия, ни Кэл Сивер, наблюдающий за нами с другой стороны ангара.
Наконец Кент выдавил:
— Я ничего не могу поправить. Больше ничего не могу.
— Нет, можете. Вы знаете, что можете. Не надо вести бесполезную борьбу. Не унижайте себя и других. Это в ваших силах. Исполните свой долг. Сделайте то, что должен сделать офицер и джентльмен.
Кент медленно встал, вытер ладонью глаза и нос.
— Отдайте оружие, пожалуйста.
Он посмотрел мне в глаза.
— Не надо наручников, Пол.
— Мне очень жаль, но вы знаете правила.
— Но я же офицер! Если хотите, чтобы я поступал как офицер, то и обращайтесь со мной как с офицером.
— Сначала будьте им... Принесите пару наручников! — крикнул я Кэлу.
Кент выхватил свой особый пистолет 38-го калибра, приставил его к правому виску и нажал спусковой крючок.
Глава 37
Человеческий глаз различает пятнадцать или шестнадцать оттенков серого цвета. Процессор в компьютере, обрабатывающий отпечаток пальца, способен различить двести пятьдесят шесть оттенков серого. Однако еще более удивительна способность человеческого сердца и мозга различать бесчисленные оттенки эмоциональных и психологических состояний от самой черной черноты до самой белой белизны. Мне не доводилось видеть края этого спектра, но промежуточных состояний я повидал порядочно.
В сущности, человеческая натура переменчива, как хамелеон.
Люди в Форт-Хадли были не лучше и не хуже тех, кого я видел на сотне баз и гарнизонов по всему свету, но Энн Кемпбелл все-таки отличалась от других женщин. Я стараюсь представить, как я разговариваю с ней, живой, если бы меня прислали расследовать происходящее в Форт-Хадли. Наверное, я признал бы, что передо мной не простая соблазнительница, а оригинальная, сильная, одержимая одной идеей личность. Думаю, что сумел бы убедить ее, что она не становится сильнее, причиняя зло другим, а только повышает уровень горя среди людей.
Я вряд ли окончил бы так, как Кент, но подобной возможности не исключаю, и потому не сужу его. Он сам себя осудил. Заглянув в свою душу, Кент увидел, что за степенной, уравновешенной внешностью прячется другой человек, и застрелил его.
Ангар был уже полон: медики, полицейские, фэбээровцы, криминалисты, считавшие, что завершили все дела в Форт-Хадли.
— Когда покончишь с телом Кента, распорядись, чтобы хорошенько почистили ковер и мебель, — сказал я Кэлу. — Всю обстановку отправь Кемпбеллам в Мичиган. Им будет приятно получить вещи дочери.
— Сделаем... Знаешь, он избавил многих от хлопот, всех, кроме меня. Мне неприятно это говорить, но это так.
— Он был настоящим солдатом.
Я повернулся и пошел по ангару к выходу, не обращая внимания на парня из ФБР, который пытался остановить меня. Карл и Синтия стояли около «скорой помощи». Я хотел пройти мимо них к своему «блейзеру», но Карл окликнул меня.
— Не могу сказать, что я доволен исходом.
Я молчал.
— Синтия считает, что вы были готовы к такому повороту событий.
— Я не виноват, если что-то идет наперекосяк.
— Тебя никто не винит.
— Вы таким тоном говорите...
— Вообще-то мог бы предвидеть подобный оборот. Надо было взять у него пистолет...
— Полковник, буду абсолютно честен с вами. Я не только предвидел, но и поощрял его к этому. Вы оба это знаете.
Карл промолчал, потому что не хотел знать то, что ему не нравится. В инструкции об этом ничего не говорится, но дать опозоренному офицеру возможность покончить с собой — это давняя, освященная временем традиция во многих армиях мира, хотя она не привилась в нашей стране и постепенно вышла из моды почти повсеместно. И все же сама идея, возможность самоубийства живет в любом офицерском корпусе, где сохранились высокие понятия о чести и достоинстве. Будь у меня выбор между приговором за сексуальную распущенность, изнасилование и убийство и, с другой стороны, более простой выход — застрелиться из пистолета 38-го калибра, я, наверное, выбрал второй. Впрочем, представить себя в такой ситуации, в какой оказался Билл, я не мог. Правда, месяц назад Билл Кент тоже не мог этого представить.
Карл продолжал что-то говорить, но я не слушал. Только одна фраза дошла до моего сознания:
— Синтии не по себе. Ее всю трясет.
— Работа такая, — буркнул я. Хотя, признаться, не каждый день на твоих глазах кто-то простреливает себе голову. Кенту следовало бы пойти в туалет и сделать это там. А он раздробил себе череп при всех, мозги и кровь забрызгали все кругом. Несколько капель крови попало на лицо Синтии. — Во Вьетнаме меня однажды всего залило кровью. Столкнулись с кем-то головами... Ничего, она мылом отмывается... — добавил я бодро.
— Ничего смешного нет, мистер Бреннер, — сердито оборвал меня Карл.
— Я могу быть свободным?
— Сделайте одолжение.
Я открыл дверцу «блейзера» и обернулся к Карлу:
— Будьте добры, передайте мисс Санхилл, что утром звонил ее муж. Просил, чтобы она перезвонила. — Я сел в машину и уехал.
Через пятнадцать минут я был в гостинице. Сбросив форму, заметил запекшуюся капельку крови на рубашке. Разделся, вымыл руки и лицо, надел спортивные брюки и куртку, собрал свои аккуратно разложенные Синтией вещи. Потом последний раз окинул взглядом комнату и отнес багаж вниз.
За белье и обслуживание я заплатил какую-то скромную сумму, но мне пришлось дать расписку в причинении ущерба гостинице. Ущерб выражался в том, что я исписал стену в занимаемой мной комнате. Счет за ремонт мне пришлют позднее. Ну как не умиляться армейским порядкам! Дежурный, помогавший уложить багаж в машину, спросил:
— Как, нашли убийцу?
— Да.
— И кто же это?
— Мы все. — Я сунул последнюю сумку в багажник и сел за руль.
— Мисс Санхилл тоже выписывается?
— Не знаю.
— Хотите оставить свой будущий адрес, чтобы мы переправляли вам почту?
— Мне некому писать. Никто не знает, что я здесь. Так, заехал по пути.
Миновав пропускной пункт, я выехал на Виктори-драйв. Вот ряд коттеджей, где жила Энн Кемпбелл, въезд на скоростную автомагистраль. Я вставил кассету с Вилли Нельсоном и уселся поудобнее. К вечеру я буду в Виргинии и могу успеть на рейс с военно-воздушной базы Эндрюс. Куда летит самолет, не имеет значения — лишь бы подальше от Америки.
Моя военная служба подошла к концу, я знал это еще до приезда в Хадли, и меня это устраивало. Никаких колебаний, сожалений и обид. Мы служим как умеем, а когда становимся непригодными к службе или в нас больше не нуждаются — уходим, или нас уходят, если сам не соображаешь. Никто ни на кого не в обиде. Служба прежде всего, все остальное на втором месте. Так и в уставе говорится.
Наверное, надо было сказать что-то Синтии на прощание, но кому от того польза? Военные живут на колесах, сегодня здесь, завтра там, одни — приезжают, другие — уезжают, и все человеческие отношения, даже самые близкие, неизбежно носят временный характер. Вместо «до свидания» люди говорят «может, пересечемся» и «валяй, я за тобой».
В этот раз, однако, я уезжал насовсем. Я чувствовал, что самое время уехать, бросить доспехи и вложить меч в ножны. Меч и доспехи уже малость заржавели и стали тяжеловаты. Я поступил на воинскую службу в разгар «холодной войны», в ту пору, когда наша армия ввязалась в масштабную боевую операцию в Азии. Я исполнил свой долг, продолжал тянуть лямку после обязательного двухлетнего срока и видел, как пронеслись два бурных десятилетия. Страна за это время сильно изменилась, и мир тоже. Армия сокращалась, и для многих это означало: «Благодарим за службу, мы победили, уходя, гасите свет».
Все, собственно, к этому и шло, и прекрасно. Война не могла длиться бесконечно, хотя временами казалось, что она никогда не закончится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68