— Так поздно?
— Я, видимо, потерял счет времени.
— Что вам нужно оттуда изъять?
— Собственно, мне хотелось бы перевезти на Джордан-Филдз все, что находится в кабинете полковника Мура.
— Я не могу дать такого разрешения. Нашим Учебным центром руководят люди из Форт-Брэгга, и он считается запретной зоной. В кабинете полковника множество засекреченных материалов. Но обещаю, что утром позвоню в Брэгг. Посмотрим, что можно будет сделать.
Я, разумеется, умолчал о том, что кабинет Энн Кемпбелл уже переехал на Джордан-Филдз. В армии всегда так, когда спрашиваешь разрешения. Тебе обязательно скажут «нет», после чего следуют длительные, нудные переговоры.
— Тогда дайте разрешение опечатать кабинет.
— Опечатать кабинет?! Что у вас там происходит?
— Расследуется убийство.
— По-моему, вы дерзите, мистер Бреннер.
— Так точно, сэр.
— Утром я звоню в Форт-Брэгг. Все, разговор окончен.
— Мне этого мало, полковник.
— Вот что, мистер Бреннер. Я ценю ваше трудолюбие и инициативу, но не нужно топать как слон в посудной лавке, бить и крушить все подряд. В этом деле один убийца, нельзя оскорблять людей вздорными подозрениями. Кроме того, следует иметь в виду устав, армейские правила и обычаи, уважение к старшим по рангу и элементарную вежливость. Вам понятно, мистер Бреннер?
— Да, сэр, но на данный момент мне нужна всего лишь короткая прядь волос с головы полковника Мура, чтобы сравнить ее с волосом, найденным на месте преступления. Конечно, вы можете позвонить полковнику домой и обязать его явиться к судебно-медицинским экспертам — они выдернут у него пару волосков. Или мы получим образец его волосяного покрова с расчески или щетки, которые возьмем здесь. Лично я предпочитаю второй вариант, поскольку время не ждет. Кроме того, мне бы не хотелось, чтобы полковник Мур сейчас знал, что он тоже подозреваемый. — Я заметил, как у капрала Страуда глаза на лоб полезли.
Наступило долгое молчание. Наконец полковник Фаулер сказал:
— Хорошо, я разрешаю взять расческу или щетку для волос. Но если вы притронетесь к чему-нибудь еще, я предъявлю вам официальное обвинение в превышении полномочий.
— Спасибо, сэр. Вы дадите указания дежурному сержанту?
— Пусть возьмет трубку.
— Хорошо, сэр. — Я подал знак Страуду. Он вышел и привел сержанта Кормана.
— С вами хочет говорить полковник Фаулер, адъютант начальника базы.
Он неохотно взял трубку. Его реплики в диалоге звучали на редкость однообразно: «Так точно, сэр. Так точно, сэр. Так точно, сэр». Повесив трубку, он сказал мне:
— Если вы посидите у телефонов, я попробую разыскать расческу или щетку для волос.
— Прекрасно. Заверните ее в носовой платок.
Он взял связку ключей. Я слышал, как удалялись его шаги в коридоре.
— Мы подождем на свежем воздухе, — сказал я капралу Страуду. — Возьмите у сержанта предмет и принесите мне.
— Хорошо, сэр.
Капрал был рад помочь в таком загадочном деле. Мы с Синтией вышли. Фары у патрульной машины были по-прежнему зажжены.
— Да, порядки тут строгие, — заметила Синтия.
— Когда проводишь эксперименты по технике допросов и промыванию мозгов, по деморализации и устрашению противника, чужие глаза и уши ни к чему.
— Так вот чем она занималась...
— У них есть особые камеры, где содержатся добровольцы для их опытов, и лагерь людей, которые играют роль военнопленных.
— Откуда ты все это знаешь?
— Год назад я работал с одним психиатром, привлекал его к расследованию. Он числился в штате этого учебного центра. Потом не выдержал — подал рапорт о переводе.
— Наверное, эта обстановка плохо на тебя действует.
— Да уж, куда хуже... Знаешь, в медицинской карте Энн Кемпбелл я наткнулся на случайно попавший туда листок с цитатой из Ницше: «Тот, кто сражается с чудовищем, должен остерегаться, как бы в пылу сражений самому не превратиться в чудовище. Когда слишком долго вглядываешься в бездну, бездна тоже посмотрит тебе в глаза».
— Как же этот листок попал туда?
— Не знаю, но мне кажется, я понимаю эту цитату.
— Думаю, мы оба понимаем, — грустно сказала Синтия. — Иногда мне хочется зарабатывать себе на жизнь другим способом. Опротивело заниматься пробами из влагалища и анализами спермы. Опротивело выслушивать насильников и их жертвы.
— Да, этим можно заниматься от силы лет десять. Я уже почти двадцать оттрубил. Хватит, распутываю эту историю и завязываю.
— Каждый раз так говоришь?
— Конечно.
Из здания вышел капрал Страуд. Он нес что-то в руках и улыбался.
— Он нашел это, — сказал капрал и подал мне щетку для волос, обернутую в носовой платок.
— Вы, конечно, знаете порядок. Мне нужно от вас письменное заявление о том, кем, когда, где и как обнаружена изъятая вещь. Понятно? Запечатайте заявление в конверт, подпишите «Бреннер» и доставьте в ваше управление не позднее шести ноль-ноль.
— Будет сделано, сэр.
— Вы, случайно, не знаете, на какой машине ездит полковник Мур?
— Дайте подумать... машина у него старая, побитая вся развалюха... серый седан... да, точно: «форд-ферлейн» восемьдесят пятого или восемьдесят шестого года.
— Спасибо, вы нам очень помогли... Смотрите, это дело засекречено.
Капрал Страуд кивнул.
— Если что еще нужно о полковнике Муре, только свистните. Если сам не знаю, у других разузнаю.
— Да, значит, есть люди, которые с удовольствием увидели бы полковника Мура за решеткой в Левенуэрте, ожидающим исполнения смертного приговора.
Мы козырнули друг другу и разошлись по своим машинам. Синтия включила мотор.
— На Джордан-Филдз.
И вот мы снова за пределами базы, на территории военной зоны. Сто тысяч акров — это около ста пятидесяти квадратных миль государственной, почти не засеянной земли. Сюда, правда, часто забредают охотники, трапперы, браконьеры, вообще обитатели глухих углов. С давних времен, когда еще не было Форт-Хадли, сохранились опустевшие поселки, старые кладбища и церкви, заброшенные каменоломни и становища лесорубов, полуразвалившиеся строения, которые когда-то были плантацией Бомонов. Своеобразнейший, заповедный край, словно застывший во времени, где правительство осуществило свое право на принципиальное отчуждение частной собственности в условиях чрезвычайных обстоятельств приближающейся войны, призванной покончить с войнами на планете Земля.
В этом краю, как уже упоминалось, я и проходил основной и повышенный курсы обучения боевой подготовки пехоты и хорошо его помню: унылый молчаливый ландшафт, холмы, покрытые лесами, бесконечные поля, озера, ручейки, болота и какой-то особый мох, свисающий с деревьев, — ночью он немного светился и мешал ориентироваться.
Цель скучной и изнурительной программы обучения состояла в том, чтобы превратить нормальных, жизнерадостных американских подростков в эффективных, безотказных, верных присяге и долгу солдат, наделенных к тому же здоровым желанием убивать, убивать, убивать. Весь курс обучения занимал четыре месяца, долгих, мучительных четыре месяца. Если учесть увольнительные и короткий отпуск, то получалось так: в июне тебя, допустим, призывают — сразу по окончании средней школы, как это было и со мной, а к Рождеству ты уже в джунглях — так это было со мной, — в камуфляжной форме, с автоматом в руках и с прочищенной головой. Поразительно.
— Решаешь загадки? — спросила Синтия.
— Нет, вспоминаю. Я проходил здесь курс обучения боевой подготовки пехоты.
— Во время Второй мировой или Кореи?
— В вас говорит непростительный возрастной эгоизм, мисс. Будьте так добры, выбирайте выражения.
— Слушаюсь, сэр.
Мы снова помолчали.
— Ты в здешней глуши не бывала? — спросил я.
— Нет, дальше шестого стрельбища не ездила.
— Значит, ты ничего не видела. Вот эта дорога, что слева, — аллея Генерала Першинга. Она ведет к главным учебным районам. Там же расположены артиллерийские и минометные полигоны и участки для специальных занятий типа «Пехотная рота в наступлении», «Совместная операция бронетанковых и пехотных частей», «Засада», «Ночной дозор»...
— А места для отдыха и развлечений?
— Таких не помню. Кроме того, там находятся старый лагерь для подготовки разведчиков-диверсантов, поселок, оборудованный под европейский городок для проведения учебных уличных боев, и вьетнамская деревушка, где меня шесть раз убивали.
— Одним словом, тебе было чему поучиться.
— Да. Помню еще импровизированный лагерь для военнопленных — он-то и отошел к Учебному центру. Этот лагерь по сей день действует, там запретная зона.
— Понятно... — протянула Синтия. — Такие огромные площади, сто тысяч акров, а Энн Кемпбелл выбирает место на действующем стрельбище, в пятидесяти ярдах от дороги, по которой снуют караульные и патрульные машины, и в полумиле от охраняемого объекта.
— Я думал об этом. По-моему, есть три возможных объяснения. Первое, самое очевидное: она едет проверить караулы, и на нее нападают. То есть он, преступник, выбрал место. Это мнение стало здесь расхожим, но нас на него не купишь, правда?
— Ни за что. Место, наверное, выбирала Кемпбелл, причем такое, которое легко найти. Иначе ее партнер мог бы заблудиться в лесу — конечно, если он не разведчик и не диверсант.
— Да, это второе объяснение. Ее хахалю действительно было бы не по себе ночью в лесу... Не проскочи поворот на Джордан-Филдз!
— Знаю. — Синтия повернула вправо, выехав на дорогу, ведущую к аэродрому. — Хорошо, а третье объяснение?
— Третье. Энн Кемпбелл сознательно выбрала место на виду, потому что это вносило элементы риска, опасности. Может быть, это придавало особый привкус удовольствию, или ей просто хотелось сказать: «Эй, глядите, что я могу делать на папочкиной территории».
— Тут что-то есть, — кивнула Синтия. — Заголиться перед носом у папочки.
— Да, но это только в том случае, если они не любят друг друга.
— Ты говорил что-то в этом роде, когда мы обыскивали ее дом.
— Не знаю, как мне пришла эта мысль. Я просто подумал, что это, должно быть, нелегко — быть отпрыском влиятельного человека, постоянно жить в его тени. Это распространенный синдром.
— У меня нет ни малейшего основания утверждать, что это так, но почему я думаю, что ты прав? — как бы спросила Синтия саму себя.
— Потому что недосказанное так же красноречиво, как и высказанное. Больше того, разве кто-нибудь говорил, что отец и дочь близки и неразлучны, они любят и понимают друг друга?
— Генерал сказал, что я бы понравилась его дочери. Это был как бы комплимент нам обеим.
— Оставим в покое генерала. Ни Кент, ни Фаулер, ни Мур этого не говорили. Да и сам генерал не говорил, если хорошенько вдуматься. Теперь нам предстоит выяснить, как генерал Кемпбелл и капитан Кемпбелл относились друг к другу.
— Знаешь, мне кажется, мы все ключи испробовали. Пора выстраивать факты. Иначе нас оттеснит ФБР.
— Ты права. Я даю себе еще два-три дня. После этого мы натолкнемся на глубоко эшелонированную линию обороны. Как говорится в наставлении командиру танка: натиск, быстрота, огневая мощь. Надо как можно сильнее ударить в самое слабое место и действовать быстрее там, где они медлят.
— И прийти к финишу первыми.
— Точно.
Мы подъехали к караульной будке у въезда на Джордан-Филдз, предъявили удостоверения. Синтия припарковалась рядом с транспортом экспертной лаборатории. Я вытащил из багажника мешок с вещами Энн Кемпбелл. У Синтии была щетка для волос Мура.
— Если она раздевалась сама, а он держал мешок, то на вещах не должно быть никаких следов — только на самом мешке.
— Мы это скоро выясним.
Мы подошли к ангару номер три.
— А ты умница, Бреннер. Я уже восхищаюсь тобой.
— Но я тебе нравлюсь?
— Нет.
— Ты любишь меня?
— Не знаю.
— В Брюсселе говорила, что любишь.
— В Брюсселе любила... Поговорим об этом на следующей неделе, ладно? Или попозднее, сегодня ночью.
Глава 18
Главный зал строения № 3 был залит ярким светом, и там вовсю кипела работа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68