Что-то большое и темное возвышалось в центре суживавшегося кольца военных. Словно каменный нарост в центре пустыни. Корпуса со слепыми окнами, сторожевые вышки.
Солнце садилось все ниже, и серые здания купались в кровавых солнечных лучах.
Пока что в солнечных лучах.
Тюрьма Сокорро, исправительное учреждение специального назначения. Еще вчера она находилась под особым патронажем ведомства национальной безопасности.
Сегодня правительство бросило батальон сухопутных войск, чтобы стереть ее с лица земли.
Моя партнерша Франсуаз Дюпон шагнула из джипа и, приложив руку козырьком к глазам, окинула пустыню неодобрительным взглядом.
– Они хотят штурмовать тюрьму? – спросила она. – Глупцы.
Я захлопнул за ней дверцу.
На мгновение я задержался возле автомобиля.
Меня беспокоили два вопроса. Стоит ли снимать солнцезащитные очки, если спускаются сумерки, и можно ли оставить наш джип там, где так много незнакомых людей.
Что, если они его угонят?
Франсуаз решительно направилась вперед, перешагивая через камни, в твердой уверенности, что стоит ей обернуться, как я тут же окажусь рядом.
Люди перемещались вокруг с такой суетливой целеустремленностью, словно приехали сюда из военной базы на берегу Рио-Браво дель Норте только затем, чтобы не стоять на месте.
Наверное, так должен выглядеть изнутри горящий муравейник, если бы кто-нибудь вывернул его наизнанку.
Человек с нашивками заместителя командира батальона приблизился к моей партнерше, что-то говоря; девушка нетерпеливо отмахнулась, и человек кубарем отлетел, словно от крепкой пощечины.
Франсуаз умеет разговаривать с людьми.
Генерал Бретон стоял, неестественно высоко подняв плечи, словно боясь, что стоит их опустить, как звезды с его черно-зеленых погон посыпятся на землю.
И где-то он был прав.
Я мало что понимаю в том, как проводить крупномасштабные военные операции. Зато я твердо знаю, что гораздо лучше не проводить их вовсе.
Согнать вместе тысячи людей и дать им в руки оружие – это самый простой способ убить и покалечить эти тысячи людей.
Но есть те, кому массовые бойни доставляют удовольствие; это странно, но гораздо удивительнее то, что еще больше найдется людей, которые готовы участвовать в таких бойнях в роли пушечного мяса.
Обычно они даже не знают, за что воюют.
Генерал Бретон взглянул на нас так, как военные всегда смотрят на штатских – с чувством ненависти.
Военные считают, что единственное место гражданских – в графе «потери среди населения».
Если бы в мире были одни штатские, не существовало бы войн; может ли военный перенести такую ужасную перспективу?
Бретон открыл рот, чтобы приветствовать нас; что бы он ни собирался произнести, эти слова умерли одновременно с его добрыми к нам чувствами.
Если таковые были.
– Что это за балаган? – резко спросила Франсуаз.
Генерал Бретон ощутил себя сперва полковником, потом майором, затем капитаном и наконец полковым поваром.
Когда человека срывают с нагретого кресла в военной базе и бросают через сотни миль каменной пустыни, чтобы штурмовать и любыми средствами захватить объект, охраняемый не хуже любого форта, – при таком раскладе служака рассчитывает, что хотя бы будет командиром своим солдатам.
Однако Франсуаз полагает, что везде, где она ни появится, руководить должна она.
Бретон не нашелся что ответить; он не мог позволить себе послать Франсуаз к дьяволу, хотя, видит бог, именно этого он и хотел.
Но он еще не был готов и унизиться настолько, чтобы давать отчет штатским. Тем более жителям другой страны.
Чутко почувствовав слабину, Франсуаз перешла в наступление.
– Сенатская комиссия выдала ордер на задержание Ортеги Илоры, коменданта этой тюрьмы, – отчеканила она. – Почему вы не арестовали его, когда он находился в городе? Какой недоносок позволил ему окопаться в собственной тюрьме, которую он превратил в крепость?
Генерал Бретон положил руку на пояс.
То ли ему срочно потребовалось подтянуть штаны, то ли он был близок к тому, чтобы выхватить пистолет и застрелиться.
Маленький человечек, стоявший в стороне, задергался, закрутился на одном месте. Острое нежелание вмешиваться боролось в нем с болезненным чувством политика, привыкшего спускать на тормозах любой конфликт прежде, чем его самого спустят в мусоропровод.
– Никто не мог предположип что так получится, мадемуазель Дюпон, – проговорил он, хватая себя за пальцы. – Кто мог предположить…
– Тот, у кого в голове мозги, а не овсяная каша. – отрезала девушка.
Она склонилась над картой, не обращая внимания на то, что едва не сбила Матиаса с ног своими крепкими ягодицами.
– Здесь неверно, – бросила она. Девушка вынула из внутреннего кармана карандаш и короткими движениями стала наносить исправления. Один из помощников генерала с вниманием следил за ее действиями.
Я остановился в нескольких шагах от генерала и, сняв солнечные очки, не без сожаления отправил их в карман.
– Никто не мог предполагать, мистер Амбрустер, – продолжал сенатор Матиас.
Я испугался, что он начнет цепляться за лацканы моего пиджака, но у него хватило мужества удержаться.
– Это было всего только служебное расследование, ничего больше. А комендант Ортега повел себя так-так, словно он какой-то хунтист.
– Правительство никогда не видит опасность, – заметил я. – Пока половина страны не взлетит на воздух.
Часть IV
ЦЕРКВИ НА ХОЛМАХ
Иисус сказал ему в ответ: видишь сии великие здания? все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне
Евангелие от Марка. Гл. 13, ст. 2
– Вас удивляет, что вампиры верят в христианского бога? – спросил священник.
– Нет, – ответил я. – Скорее я нахожу странным то, что в него верят люди.
Апельсиновая роща шепталась вокруг нас, покорная ласковым касаниям ветра. На свежих зеленых листьях, налитых соком, подрагивали капли воды.
Я прикоснулся к шершавой поверхности зреющего плода. На губах святого отца появилась улыбка.
– Вера необходима каждому, – сказал он, – и двери церкви тоже открыты для всех.
И все же тени здесь не было; апельсиновые деревья, дышавшие прохладой, стояли слишком далеко друг от друга, их зеленые кроны не поднимались высоко.
Созданная для того, чтобы выращивать фрукты, роща не дарила уюта и тишины; здесь, в окружении колеблющихся листьев, человек ощущал себя еще более покинутым, чем в сердце каменистой пустыни.
Еще более ненужным.
Каждое дерево радовалось жизни; его короткие ветви, бережно обрезанные садовником, купались в океане света, а богатая почва обильно кормила запеленутые в кору стволы.
Но ничто из этого чудесного пира, ни единая капля не могла быть уделена другому: ни проходящему рядом человеку, ни даже соседнему дереву. Все они росли словно каждое в своей отдельной клетке, и им дела не было до окружающего мира.
– Те, кого вы называете вампирами, – продолжал священник, – такие же люди, как и все остальные. Господь создал людей разными, и всех своих детей он любит одинаково.
– Далеко не все придерживаются такого мнения, – проговорил я. – Вашу церковь поджигали дважды?
– Дважды за этот год, – кивнул священник и улыбнулся. – Но она каменная и поэтому не может сгореть.
– Только поэтому? – спросила Франсуаз.
– Вера людей прочнее, чем каменные стены, – сказал я назидательно. – Вот почему церковь нельзя уничтожить.
Священник улыбнулся снова. Ему тоже было жарко, как и нам, и знойный ветер так же ворошил его короткие волосы.
Но он любил свой край; любил его таким, каков он есть.
– Стены церкви на самом деле сложены из камня, – произнес он почти виновато; ему было неловко приземлять возвышенную аллегорию. – Но деревянные скамьи пришлось менять почти полностью. К счастью, во второй раз огонь потушили быстро.
Я посмотрел себе под ноги, прежде чем произнести следующую фразу.
– Я не хочу обидеть вас, святой отец, – сказал я, – но это всегда казалось мне странным. Вы говорите о Господе, вы проповедуете любовь и всепрощение, вы помогаете всем людям в своей округе, вы утешаете тех, кто отчаялся, и всегда готовы протянуть руку тем, кто нуждается в помощи.
– И в то же время, – негромко продолжал за меня священник, – другие люди тоже говорят о Господе, но их поступки проникнуты ненавистью вместо любви. Это вы хотели сказать?
– Один из них чуть не размазал нас по пустыне, – произнес я. – При помощи неуправляемой ракеты. И наверняка собирался сделать это во славу Господа.
Священник ответил:
– Я вижу, что пистолет вы носите слева.
Я приподнял брови:
– Этот костюм сшит по заказу, святой отец; он должен скрадывать кобуру.
Священник развел руками, вновь почти виновато.
– Я бы хотел сказать, что могу читать в людских сердцах, но на самом деле это не более чем наблюдательность. В наших краях не надо быть священником, чтобы узнавать человека с оружием, даже если на нем костюм.
– Пистолет, – произнеся. – Вы хотите сказать, что им могут пользоваться и преступники, и полицейские?
– Важно не орудие, – отвечал священник, – а то, как оно используется.
– Странное сравнение, если говорить о Господе.
– Не более, чем все христианские притчи; Христос говорил о птицах и земледельцах. Сейчас иное время и иные сравнения.
– И все же Господь – это не палка, которую можно повернуть в ту или иную сторону.
– Господь – нет, но имя Господне – да; я увижу дерево и назову его волом, кто сможет мне запретить?
– И если человек делает зло, то так же он может делать это именем Божьим?
– Люди всегда слышат голоса, – произнес священник.
Теперь уже он смотрел себе под ноги, заложив руки за спину и неторопливо шагая между деревьев
– Это голоса людей, которые окружают его; голоса книг, которые он читает. Говорят о «голосе народа» или «общественного мнения» – это тоже один из голосов. Слышит человек и Господа, и ангелов, и демонов, и Сатану, и еще многих других; но только от него самого зависит, к кому он станет прислушиваться.
– Значит ли это, что зло говорит с человеком, прикрываясь именем Господа? – спросил я.
– Нет, – ответил священник. – Именем Господа прикрывается человек, когда разговаривает со злом.
День клонился к закату.
Мартин Эльмерих сунул в рот тонкую дешевую сигарету и попытался нащупать в кармане зажигалку
Ее не было.
Черт, неужели он где-то ее забыл?
Грузовичок, в котором они ехали, был старым; обычно в нем перевозили свиней. Человек, который его вел, тоже был маленький и побитый жизнью. Волос на его щеках было почти столько же, сколько и на смуглых руках.
– У тебя есть огонь? – спросил Эльмерих.
Тот ответил по-харрански; Мартин взял из рук аспониканца коробок спичек и закурил.
Ветер, ворвавшийся в разбитое окно грузовичка, заставил его поперхнуться дымом. Мартин закашлялся
Все прошло не так уж плохо.
Поступая в полицию, Мартин давал клятву защищать людей, и то, что его лишили значка, ничего не меняло
Он продолжит свою работу в Аспонике.
Мартин знал, что сейчас происходит в этой стране. Когда-то в ней господствовал порядок, но теперь вампиры и прочие нелюди стали говорить о своих правах, а горлопаны из Высокого анклава вторят им.
Сегодня, видите ли, их надо называть не выродками, а просто «другими».
Мартин видел, как такое произошло с гомосексуалистами. Еще вчера их презирали и ненавидели, а сегодня они плюют на честных людей.
Педик может даже подать на тебя в суд только за то, что ты скажешь ему, кто он есть.
Может быть, в Аспонике он, Мартин, нужен даже больше.
Грузовик остановился; перед глазами Эльмериха появилась невысокая ограда. Металлическая сетка, выкрашенная в белый цвет.
Аспониканская граница.
– Приехали, сеньор Эльмерих, – сказал аспониканец. – Пора расплатиться.
Водитель нервничал, и Мартина это насторожило.
Он слишком спешил.
Мартин вышел из грузовичка, разминая ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52