Тридцать четыре года назад
«Нравится ли тебе жизнь, которую ты ведешь?» Маркос Илора замер, сжав седые виски грубыми, заскорузлыми от многолетней крестьянской работы пальцами.
– Нет, – пробормотал он. – Только не это снова.
«Маркос, – голос был ласковым, нежным, – получил ли ты все, чего хотел от жизни?»
Голос принадлежал женщине; сотни, тысячи раз Маркос Илора представлял себе эту женщину.
Он никогда в жизни ее не видел; он не знал, какая она, и потому воображение каждый раз рисовало ему его соблазнительницу иной.
«Маркос, – она говорила тихо, с некой укоризной, – почему ты закрываешься от меня?»
– Нет! – закричал он. – Нет, нет, не надо!
Бывали мгновения, когда он видел ее перед собой, точно живую. Он видел ее лицо, обрамленное шелковистыми волосами – каждый раз другого цвета; чувствовал ее кожу, нежную, шелковистую; ощущал запах.
Иногда это было только видение – смутный образ, видимый словно сквозь голубоватую дымку, стоящую по утрам над лугом. Но ее голос – голос всегда звучал ясно, словно была она совсем рядом, словно и не было между ними никакого расстояния.
«Маркос», – произнесла она.
Он обхватил голову руками и сжимал, сжимал ее, все крепче и крепче. Багровое солнце уплывало за невысокие ряды деревянных построек.
«Маркос, тебе не нужно прятаться от меня. Я единственная, кто знает тебя так же хорошо, как ты сам. Я единственная, кто понимает тебя».
– Изыди, – прошептал старый крестьянин, бессильно опускаясь на колени. – Оставь меня. Я молился в церкви. Я исповедался. Ты должна меня оставить.
«Ты молился в церкви? – удивленно спросила она. – Какое отношение имеет к нам с тобой церковь? Разве только ты соберешься на мне жениться».
Она тихо засмеялась; этот смех раздавался где-то глубоко в голове Маркоса Илоры и, звеня, отражался от стенок мучимого болью черепа.
«Тебе больно оттого, что ты сопротивляешься, – сказала она. – Перестань. Пойми, что только я могу сделать тебя счастливым».
– Ты не делаешь меня счастливым, адское отродье, – прошептал Маркос. – Ты убиваешь меня.
Теперь он стоял на коленях, согнувшись и обхватив голову руками. Боже мой, что будет, если сейчас войдет его Марта или кто-нибудь из сельчан и увидит его вот таким, раздавленным, полусумасшедшим.
Иногда ему хотелось, чтобы кто-то узнал о демонах, которые осаждают его; кто-то еще, но только не отец Карлос. В такие мгновения жгучее, разрушительное желание уничтожить себя разрывало его изнутри, обжигая сердце болью. Он хотел, чтобы его изгнали, побили камнями или даже утопили в реке, привязав к шее мельничный жернов, как поступали с одержимыми в старину.
Но это желание быстро отступало, и Маркос говорил себе, что это здравый смысл, сила воли брали в нем верх над демоническими увертками. Он пытался поверить, что остается живым и хранит свою ужасную тайну ради Марты, своей жены, и ради Ортеги, который стал уже совсем взрослым парнем.
Но в пугающие минуты просветления Маркос Илора понимал, что это не так.
Он лгал, притворялся, скрывал ото всех свой недуг не потому, что тем самым боролся с демоном. Напротив – озорной тихий голос, звеневший в его ушах, как колокольчик, манил Маркоса, заставляя прислушиваться к себе снова и снова.
Он хотел слушать ее, хотел разговаривать с ней, он хотел знать, что она рядом.
«Тебя убивают только твои страхи, Маркос, – сказала она. – Будь смелым, и ты перестанешь чувствовать боль».
Что-то дрогнуло в его сознании; точно чья-то рука, раздвигая занавеси пространства, тянулась к нему, приглашая идти за ней.
Он уже не помнил, где он, не знал, стоит ли он сейчас на площади, окруженный испуганными и ничего не понимающими людьми, или же он в своем доме, и Марта, всплескивая руками, спрашивает у него, с кем он разговаривает, ведь никого больше нет рядом.
В эти мгновения он снова страстно желал, чтобы его разоблачили и наказали.
Но желанию этому не суждено было сбыться. То ли на самом деле виноват в этом был демон в женском обличье, забравшийся к нему в голову и нашептывавший ласковые слова, то ли Маркос не хотел вовсе, чтобы кто-то проник в его тайну, и потому позволял себе говорить с голосом, лишь когда никого рядом не было, – так, как сейчас.
– На что ты толкаешь меня? – спросил он. – Чего ты хочешь?
Она засмеялась.
«Не важно, чего хочу я, – вымолвила она. – Подумай о том, чего хочешь ты сам, и о том, как ты сможешь этого добиться».
– Нет, – прошептал он.
«Да», – возразила она.
Маркос Илора больше не прижимал руки к голове. Он держал ладони перед собой. Они дрожали, и он не мог справиться ни с ними, ни с тем, что видел сейчас на них.
«Ну нет, – произнесла демоница, и огорчение в ее голосе смешалось с разочарованием. – Не надо думать сейчас об этом, Маркос».
Новое видение закрыло потемневшие глаза крестьянина.
Руки его теперь были испачканы в крови. Кровь была горячей, она текла по его запястьям, и, даже крепко зажмурив глаза, он чувствовал, как алая жидкость растекается по его телу.
Крови было много, гораздо больше, чем наяву, чем в тот день, когда он стоял над распростертым на тропе телом, сжимая в руке холодный камень.
Он застонал, и его разгоряченный лоб коснулся пыльной земли.
– Это ты заставила меня сделать, – прошептал он. – Что ты сделала со мной.
В голосе демона прозвучало легкое презрение; это заставило Маркоса сжаться еще сильнее и еще крепче закрыть глаза.
«Я ничего с тобой не делала, – прозвучал голос. – Я просто показала тебе, как ты унижался перед этим богачом».
– Но я убил его.
Женщина как будто не слышала его слов.
«Это был твой выбор, Маркос».
Череп человека раскололся после первого же удара; Маркос не ожидал, что у него такие сильные руки. Вначале он стоял, сжимая в руке окровавленный камень, а потом начал медленно опускаться на землю вслед за тем, кого он только что убил; казалось, что одно движение руки в одночасье поразило сразу двоих, поставив могильные плиты в конце их жизненного пути.
Но Маркос Илора продолжал жить – жизнью, которой он не хотел, жизнью, которую он презирал и ненавидел, жизнью, которая не делала его счастливым.
– Я больше не стану никого убивать, – прошептал он. – Ты меня не заставишь.
«Это зависит от тебя, – ответила она. – Но не думай об этом. Подумай о себе».
О себе?
Маркос Илора редко мог думать о себе; его жизнь крестьянина, тяжелая и полная лишений, нечасто предоставляла случай подумать о себе самом. Природа, иногда милостивая, но чаще жестокая, заставляла его отдавать все силы работе в поле; он должен был думать о своей семье, о Марте, о подрастающем сыне.
Подумать о себе?
«Ты заслуживаешь лучшего, чем то, что у тебя есть, – мягко говорил демон. – Ты мог бы получить гораздо больше, если б только захотел».
Маркос Илора всегда мечтал быть богатым; в дни деревенских праздников, когда все вокруг радовались жизни, наивно забывая о том, что нехитрое счастье лишь малая часть этой самой жизни, островок в мутном океане страданий, – в такие дни Маркос ловил себя на том, что смотрит на людей.
Он смотрел на тех, кто был одет лучше, чем он, кто мог вести хозяйство, почти не беспокоясь о жестоких прихотях погоды, прихотях, которые могли лишить его, Маркоса, всего, что он имел; он смотрел на людей, которые шли по жизни смело, уверенно, с высоко поднятой головой.
И все склоняли головы, встречаясь с ними.
А потом Маркос смотрел на свои руки – грубые, потрескавшиеся руки земледельца. Неужели я работаю слишком мало, спрашивал он себя. Неужели я плохой хозяин? У меня нет ничего, а у других есть все – почему?
И он работал еще больше, еще усерднее, он мало отдыхал, на ногах переносил болезнь, но, когда наступал следующий праздник, Маркос вновь понимал, что удача так и не заглянула в его убогий двор; он по-прежнему оставался бедным, и только с каждым годом все больше старился и дряхлел.
Он не понимал, почему это происходит, и демон объяснил ему.
«Все дело в том, что ты низко себя оцениваешь, – ворковал ласковый женский голос. – Тебе кажется, что положение и деньги следует заработать; это не так».
– Но как же тогда? – спрашивал Маркос.
Он забывал, что говорит не с человеком, а с тварью, рожденной в глубине Преисподней и теперь коварством вкравшейся в его голову. Он хотел получить ответы; он хотел понять.
– Но как же тогда? – спрашивал он. – Не пойду же я грабить?
«Нет, конечно, – отвечал демон. – Только глупцы нарушают законы; а потом они сидят в тюрьмах или спят в мокрых канавах. Тебе достаточно просто понять, что ты заслуживаешь иной жизни – лучшей».
– Но я не понимаю, – говорил он. – Как же я ее получу?
Она смеялась.
«Эта новая, лучшая жизнь уже принадлежит тебе, – ворковала она. – Так же, как принадлежат тебе твой голос или твои мысли. Только пойми, что эта жизнь – твоя, и живи в соответствии с ней».
И Маркос поверил демону.
Поверил потому, что сам всегда хотел поверить в нечто подобное; Маркос нуждался в том, чтобы кто-то сказал ему это – сказал уверенно, но в то же время мягко; настойчиво, но так, чтобы решение принял он сам.
А потом он оказался на пыльной тропе, с окровавленным камнем в руке, над телом мертвого человека.
И демон смотрел через его плечо.
* * *
Темные глаза коменданта потухли, он моргнул, гася воспоминания.
– Мой отец покончил с собой, – отрывисто произнес он. – Он повесился на балке в деревянном сарае. Я все еще вижу, как он висит там, и слышу скрип.
– Я понимаю ваши чувства, – промолвил я. – То, что произошло с вашим отцом, было трагедией. Но вам не следовало калечить из-за этого собственную жизнь.
– Я поступил так, как считал правильным, – резко ответил комендант. – Я отрекся от отца Карлоса и перестал учиться. Этот лицемер знал, что происходит с моим отцом, но он ничего не сделал.
– После смерти отца вы поступили на службу к федеральному шерифу, – продолжил я. – Вошли в один из его карательных отрядов. Но ведь и это не сделало вас счастливым, не так ли?
– Отвернувшись от отца Карлоса, – ответил он, – я отвернулся и от Церкви.
Он поднял крестик, который держал в руке.
– Это было ошибкой. Я был растерян, я был взбешен. Мне казалось, что Церковь покрывает зло, что священники обманывают и предают людей, как отец Карлос сделал это с моим отцом. Потом я понял, что ошибался.
Он глухо прокашлялся.
– Господь всегда был со мной; даже тогда, когда я отказывался от него. Я жил подобно дикому зверю; я убивал, я проливал кровь, и хотя деяния мои шли во благо, душа моя не могла найти успокоения.
Ортега выпрямился; теперь он был почти спокоен.
– Теперь голос Господа звучит в моей душе. Звучит так же ясно, как звучал он когда-то, когда я был еще ребенком. И этот голос запрещает мне видеть людей в тех, кто ими не является.
– Ваша горечь понятна, – негромко произнес я. – Она все еще уничтожает вас, и вера не стала вам излечением. Я могу лишь пожелать вам найти душевный покой так же, как вы нашли дорогу к Господу.
Я на мгновение задумался, прежде чем добавить:
– Закон всем предоставляет равные права. Как и мораль.
Он кивнул, отступая в сторону.
Лицо его вновь стало непроницаемым; но на короткое мгновение, предшествовавшее этому, я увидел на нем горечь, смешанную с торжеством.
– Эльфийские законы, – произнес он. – Один из вас – демон, жадный и безжалостный. Гораздо сильнее того, который погубил моего отца. Но эльфийские законы защищают одних лишь эльфов, какими бы преступниками те ни были.
Он хотел сказать еще что-то, но чувства ярости и унижения, причины которых находились не в нас, но в его воспоминаниях, не дали ему выразить вслух мучившие его мысли.
– Проходите, – бросил он.
Шериф шагнул первым; я и Франсуаз последовали за ним.
Когда я входил в низкую металлическую дверь, комендант остановил меня.
– Откуда… – он запнулся, – откуда вам известно о моем прошлом?
– У нас свои источники информации, – тихо ответил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
«Нравится ли тебе жизнь, которую ты ведешь?» Маркос Илора замер, сжав седые виски грубыми, заскорузлыми от многолетней крестьянской работы пальцами.
– Нет, – пробормотал он. – Только не это снова.
«Маркос, – голос был ласковым, нежным, – получил ли ты все, чего хотел от жизни?»
Голос принадлежал женщине; сотни, тысячи раз Маркос Илора представлял себе эту женщину.
Он никогда в жизни ее не видел; он не знал, какая она, и потому воображение каждый раз рисовало ему его соблазнительницу иной.
«Маркос, – она говорила тихо, с некой укоризной, – почему ты закрываешься от меня?»
– Нет! – закричал он. – Нет, нет, не надо!
Бывали мгновения, когда он видел ее перед собой, точно живую. Он видел ее лицо, обрамленное шелковистыми волосами – каждый раз другого цвета; чувствовал ее кожу, нежную, шелковистую; ощущал запах.
Иногда это было только видение – смутный образ, видимый словно сквозь голубоватую дымку, стоящую по утрам над лугом. Но ее голос – голос всегда звучал ясно, словно была она совсем рядом, словно и не было между ними никакого расстояния.
«Маркос», – произнесла она.
Он обхватил голову руками и сжимал, сжимал ее, все крепче и крепче. Багровое солнце уплывало за невысокие ряды деревянных построек.
«Маркос, тебе не нужно прятаться от меня. Я единственная, кто знает тебя так же хорошо, как ты сам. Я единственная, кто понимает тебя».
– Изыди, – прошептал старый крестьянин, бессильно опускаясь на колени. – Оставь меня. Я молился в церкви. Я исповедался. Ты должна меня оставить.
«Ты молился в церкви? – удивленно спросила она. – Какое отношение имеет к нам с тобой церковь? Разве только ты соберешься на мне жениться».
Она тихо засмеялась; этот смех раздавался где-то глубоко в голове Маркоса Илоры и, звеня, отражался от стенок мучимого болью черепа.
«Тебе больно оттого, что ты сопротивляешься, – сказала она. – Перестань. Пойми, что только я могу сделать тебя счастливым».
– Ты не делаешь меня счастливым, адское отродье, – прошептал Маркос. – Ты убиваешь меня.
Теперь он стоял на коленях, согнувшись и обхватив голову руками. Боже мой, что будет, если сейчас войдет его Марта или кто-нибудь из сельчан и увидит его вот таким, раздавленным, полусумасшедшим.
Иногда ему хотелось, чтобы кто-то узнал о демонах, которые осаждают его; кто-то еще, но только не отец Карлос. В такие мгновения жгучее, разрушительное желание уничтожить себя разрывало его изнутри, обжигая сердце болью. Он хотел, чтобы его изгнали, побили камнями или даже утопили в реке, привязав к шее мельничный жернов, как поступали с одержимыми в старину.
Но это желание быстро отступало, и Маркос говорил себе, что это здравый смысл, сила воли брали в нем верх над демоническими увертками. Он пытался поверить, что остается живым и хранит свою ужасную тайну ради Марты, своей жены, и ради Ортеги, который стал уже совсем взрослым парнем.
Но в пугающие минуты просветления Маркос Илора понимал, что это не так.
Он лгал, притворялся, скрывал ото всех свой недуг не потому, что тем самым боролся с демоном. Напротив – озорной тихий голос, звеневший в его ушах, как колокольчик, манил Маркоса, заставляя прислушиваться к себе снова и снова.
Он хотел слушать ее, хотел разговаривать с ней, он хотел знать, что она рядом.
«Тебя убивают только твои страхи, Маркос, – сказала она. – Будь смелым, и ты перестанешь чувствовать боль».
Что-то дрогнуло в его сознании; точно чья-то рука, раздвигая занавеси пространства, тянулась к нему, приглашая идти за ней.
Он уже не помнил, где он, не знал, стоит ли он сейчас на площади, окруженный испуганными и ничего не понимающими людьми, или же он в своем доме, и Марта, всплескивая руками, спрашивает у него, с кем он разговаривает, ведь никого больше нет рядом.
В эти мгновения он снова страстно желал, чтобы его разоблачили и наказали.
Но желанию этому не суждено было сбыться. То ли на самом деле виноват в этом был демон в женском обличье, забравшийся к нему в голову и нашептывавший ласковые слова, то ли Маркос не хотел вовсе, чтобы кто-то проник в его тайну, и потому позволял себе говорить с голосом, лишь когда никого рядом не было, – так, как сейчас.
– На что ты толкаешь меня? – спросил он. – Чего ты хочешь?
Она засмеялась.
«Не важно, чего хочу я, – вымолвила она. – Подумай о том, чего хочешь ты сам, и о том, как ты сможешь этого добиться».
– Нет, – прошептал он.
«Да», – возразила она.
Маркос Илора больше не прижимал руки к голове. Он держал ладони перед собой. Они дрожали, и он не мог справиться ни с ними, ни с тем, что видел сейчас на них.
«Ну нет, – произнесла демоница, и огорчение в ее голосе смешалось с разочарованием. – Не надо думать сейчас об этом, Маркос».
Новое видение закрыло потемневшие глаза крестьянина.
Руки его теперь были испачканы в крови. Кровь была горячей, она текла по его запястьям, и, даже крепко зажмурив глаза, он чувствовал, как алая жидкость растекается по его телу.
Крови было много, гораздо больше, чем наяву, чем в тот день, когда он стоял над распростертым на тропе телом, сжимая в руке холодный камень.
Он застонал, и его разгоряченный лоб коснулся пыльной земли.
– Это ты заставила меня сделать, – прошептал он. – Что ты сделала со мной.
В голосе демона прозвучало легкое презрение; это заставило Маркоса сжаться еще сильнее и еще крепче закрыть глаза.
«Я ничего с тобой не делала, – прозвучал голос. – Я просто показала тебе, как ты унижался перед этим богачом».
– Но я убил его.
Женщина как будто не слышала его слов.
«Это был твой выбор, Маркос».
Череп человека раскололся после первого же удара; Маркос не ожидал, что у него такие сильные руки. Вначале он стоял, сжимая в руке окровавленный камень, а потом начал медленно опускаться на землю вслед за тем, кого он только что убил; казалось, что одно движение руки в одночасье поразило сразу двоих, поставив могильные плиты в конце их жизненного пути.
Но Маркос Илора продолжал жить – жизнью, которой он не хотел, жизнью, которую он презирал и ненавидел, жизнью, которая не делала его счастливым.
– Я больше не стану никого убивать, – прошептал он. – Ты меня не заставишь.
«Это зависит от тебя, – ответила она. – Но не думай об этом. Подумай о себе».
О себе?
Маркос Илора редко мог думать о себе; его жизнь крестьянина, тяжелая и полная лишений, нечасто предоставляла случай подумать о себе самом. Природа, иногда милостивая, но чаще жестокая, заставляла его отдавать все силы работе в поле; он должен был думать о своей семье, о Марте, о подрастающем сыне.
Подумать о себе?
«Ты заслуживаешь лучшего, чем то, что у тебя есть, – мягко говорил демон. – Ты мог бы получить гораздо больше, если б только захотел».
Маркос Илора всегда мечтал быть богатым; в дни деревенских праздников, когда все вокруг радовались жизни, наивно забывая о том, что нехитрое счастье лишь малая часть этой самой жизни, островок в мутном океане страданий, – в такие дни Маркос ловил себя на том, что смотрит на людей.
Он смотрел на тех, кто был одет лучше, чем он, кто мог вести хозяйство, почти не беспокоясь о жестоких прихотях погоды, прихотях, которые могли лишить его, Маркоса, всего, что он имел; он смотрел на людей, которые шли по жизни смело, уверенно, с высоко поднятой головой.
И все склоняли головы, встречаясь с ними.
А потом Маркос смотрел на свои руки – грубые, потрескавшиеся руки земледельца. Неужели я работаю слишком мало, спрашивал он себя. Неужели я плохой хозяин? У меня нет ничего, а у других есть все – почему?
И он работал еще больше, еще усерднее, он мало отдыхал, на ногах переносил болезнь, но, когда наступал следующий праздник, Маркос вновь понимал, что удача так и не заглянула в его убогий двор; он по-прежнему оставался бедным, и только с каждым годом все больше старился и дряхлел.
Он не понимал, почему это происходит, и демон объяснил ему.
«Все дело в том, что ты низко себя оцениваешь, – ворковал ласковый женский голос. – Тебе кажется, что положение и деньги следует заработать; это не так».
– Но как же тогда? – спрашивал Маркос.
Он забывал, что говорит не с человеком, а с тварью, рожденной в глубине Преисподней и теперь коварством вкравшейся в его голову. Он хотел получить ответы; он хотел понять.
– Но как же тогда? – спрашивал он. – Не пойду же я грабить?
«Нет, конечно, – отвечал демон. – Только глупцы нарушают законы; а потом они сидят в тюрьмах или спят в мокрых канавах. Тебе достаточно просто понять, что ты заслуживаешь иной жизни – лучшей».
– Но я не понимаю, – говорил он. – Как же я ее получу?
Она смеялась.
«Эта новая, лучшая жизнь уже принадлежит тебе, – ворковала она. – Так же, как принадлежат тебе твой голос или твои мысли. Только пойми, что эта жизнь – твоя, и живи в соответствии с ней».
И Маркос поверил демону.
Поверил потому, что сам всегда хотел поверить в нечто подобное; Маркос нуждался в том, чтобы кто-то сказал ему это – сказал уверенно, но в то же время мягко; настойчиво, но так, чтобы решение принял он сам.
А потом он оказался на пыльной тропе, с окровавленным камнем в руке, над телом мертвого человека.
И демон смотрел через его плечо.
* * *
Темные глаза коменданта потухли, он моргнул, гася воспоминания.
– Мой отец покончил с собой, – отрывисто произнес он. – Он повесился на балке в деревянном сарае. Я все еще вижу, как он висит там, и слышу скрип.
– Я понимаю ваши чувства, – промолвил я. – То, что произошло с вашим отцом, было трагедией. Но вам не следовало калечить из-за этого собственную жизнь.
– Я поступил так, как считал правильным, – резко ответил комендант. – Я отрекся от отца Карлоса и перестал учиться. Этот лицемер знал, что происходит с моим отцом, но он ничего не сделал.
– После смерти отца вы поступили на службу к федеральному шерифу, – продолжил я. – Вошли в один из его карательных отрядов. Но ведь и это не сделало вас счастливым, не так ли?
– Отвернувшись от отца Карлоса, – ответил он, – я отвернулся и от Церкви.
Он поднял крестик, который держал в руке.
– Это было ошибкой. Я был растерян, я был взбешен. Мне казалось, что Церковь покрывает зло, что священники обманывают и предают людей, как отец Карлос сделал это с моим отцом. Потом я понял, что ошибался.
Он глухо прокашлялся.
– Господь всегда был со мной; даже тогда, когда я отказывался от него. Я жил подобно дикому зверю; я убивал, я проливал кровь, и хотя деяния мои шли во благо, душа моя не могла найти успокоения.
Ортега выпрямился; теперь он был почти спокоен.
– Теперь голос Господа звучит в моей душе. Звучит так же ясно, как звучал он когда-то, когда я был еще ребенком. И этот голос запрещает мне видеть людей в тех, кто ими не является.
– Ваша горечь понятна, – негромко произнес я. – Она все еще уничтожает вас, и вера не стала вам излечением. Я могу лишь пожелать вам найти душевный покой так же, как вы нашли дорогу к Господу.
Я на мгновение задумался, прежде чем добавить:
– Закон всем предоставляет равные права. Как и мораль.
Он кивнул, отступая в сторону.
Лицо его вновь стало непроницаемым; но на короткое мгновение, предшествовавшее этому, я увидел на нем горечь, смешанную с торжеством.
– Эльфийские законы, – произнес он. – Один из вас – демон, жадный и безжалостный. Гораздо сильнее того, который погубил моего отца. Но эльфийские законы защищают одних лишь эльфов, какими бы преступниками те ни были.
Он хотел сказать еще что-то, но чувства ярости и унижения, причины которых находились не в нас, но в его воспоминаниях, не дали ему выразить вслух мучившие его мысли.
– Проходите, – бросил он.
Шериф шагнул первым; я и Франсуаз последовали за ним.
Когда я входил в низкую металлическую дверь, комендант остановил меня.
– Откуда… – он запнулся, – откуда вам известно о моем прошлом?
– У нас свои источники информации, – тихо ответил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52