Если малютка «12п» мог танки стирать в порошок и дурить целые толпы народу — последнему сам был свидетелем, когда под прикрытием имитации удрал
из резиденции Ахмад-хана, — то что же может этот «154-й, спутниковый»?Стереть Москву и Вашингтон в придачу? Задурить башку мирному населению спокойной Европы, чтоб рвануло на баррикады Советскую власть устанавливать и штатовские базы громить? Или так поработать «по стратегическим силам и руководству», что те обнаружат на своих компьютерах признаки подготовки удара противником и откупорят «ядерные чемоданчики»?! Если Чудо-юдо сказал «вплоть до WW III, если не поймут», то так и будет. Заяц трепаться не любит. А то, что «WW» означает World War, от привычки думать о которой все только-только поотвыкли, для меня загадки не составляло… Впрочем, что такое третья мировая, если в 16.30 Конец Света запланирован! После ядерной войны, в принципе, кое-кто и выжить может, а вот после того, что пришельцы задумали, — хрен.
Но тут мне, конечно, подумалось и о другом. Например, о том, что я у Чуда-юда записан в качестве избранной единицы, которую «хозяева» эвакуируют через Большой Проход. То есть спасут мое бренное тело от удара своих противников и перекинут на некую экологически чистую планету, которую Чудо-юдо собирается назвать «Барыней». Душу, как я понял, батя отымать у меня не собирается, но, похоже, жаждет ее капитально переделать. И очень может быть, что после этой переделки я буду не я, а нечто совсем иное. Или интеллектуал, или суперсолдат, или рабочая лошадь. А может, вообще что-нибудь непредсказуемое. Например, «бактериологический» снаряд, поражающий врагов информационно несущим излучением с иррациональной компонентой. Допустим, сделают из меня поэта, который будет слагать вирши и долдонить их по всей Галактике в каком-нибудь заранее заданном волновом диапазоне с мощностью в пару гигаватт. Отчего межпланетные супостаты напрочь свихнутся, а их враги, в лице «черного ящика» и его присных, водрузят свое знамя (ежели таковое у них имеется) на… что-нибудь аналогичное рейхстагу. Сам я, конечно, загнусь, израсходовав энергию, но памятник мне не поставят. Я не солдат, а боеприпас.
Впрочем, скорее всего на боеприпасы у Чуда-юда уже достаточно кандидатур. Если они сейчас начнут размножать своих наследственных «зомби» черенкованием, иначе говоря, отрезать от них небольшие кусочки, а потом в течение двух-трех часов из одного мелкошинкованного бойца регенерируется целое войско, то вполне могут обойтись без меня.
Ох, как же трудно мне пришлось в эти минуты! Я прямо-таки задрожал от яростного желания выскочить из стенного шкафа и постучаться в соседнюю комнату, закричав: «Батя, я готов! Командуй! Исполню, что хошь, только возьми меня с собой! Не желаю стать микробом, погибшим на поверхности яблока, облитого кипятком! Хочу поскорее туда, на чистенькую планетку, где ты будешь президентом-королем-императором, а я буду послушным и любящим сыночком-паинькой. Даже если наследным принцем мне быть не придется».
Если ничего этого не произошло, то отнюдь не потому, что мне удалось подавить этот соблазн титаническим усилием воли, и вовсе не потому, что мне стало жалко Марию Николаевну, которую Чудо-юдо не нашел нужным внести в свой список счастливчиков. Наконец, даже не жалость к Кольке и Катьке. Потому что Чудо-юдо сказал фразу, которая крепенько меня зацепила: «У Михаила и всех четверых внуков есть вредное сочетание генов». А у меня, видишь ли, оно слабее выражено. Какой-то, условно говоря, «Black Box» подсунул мне безжалостную мысль: «А как ты думаешь, почему эта самая, ненужная Чуду-юду генная аномалия, одинакова у Мишки и всех четверых ребятишек? Не знаешь? Ну-ка, вспомни, как вы женились на сестрах Чебаковых! То-то! Ты десять лет Мишкиных детей кормил!»
Как ни ужасно, но в этот момент злоба и ненависть к родному брату, пусть бестолковому, пусть забалованному в детстве за себя и за меня, но доброму, веселому и вполне симпатичному парню, перехлестнули через край. Хотя вообще-то мы не раз хихикали с ним по-дружески, насчет «колхозных детей» и «бариново-чебаковских гибридов» и вообще относились к тому, что вся четверка двойняшек может быть сделана кем-то одним, с юмором. А теперь… Я аж кипел!
Пусть остаются, заразы, все! Я там, на новой планете, им всем шариков накидаю! И Зинке, и Ленке-Эленке, и Вике! А ты, падла, испаришься здесь со своими ублюдками!
Да, я вполне мог бы выскочить из стенного шкафа и, позабыв виртуальные речи Марии Николаевны, кинуться к Чуду-юду и Эухении! Только бы спастись самому, только бы отделаться от двух страшных угроз, нависших над головами всего этого явно никудышного мира. И плевать мне на душу — спаслась бы шкура!
Но все-таки этого не случилось.
Потому что среди ночной, точнее, предутренней тишины послышался сверлящий, стремительно нарастающий свист, переходящий в рев: ви-и-и-у-у-о-о-о! А еще через секунду сверканула красно-оранжевая вспышка и так шандарахнуло, что я разом вырубился на пару минут!
БЕДЛАМ
Что происходило в те две минуты, что я лежал без памяти, неизвестно. Вообще-то, наверно, я и вовсе мог бы не очухаться, если б сидел в шкафу, не закрыв за собой дверцы. Именно в дверцы пришлась целая туча осколков стекла, выбитых взрывной волной, и один тяжеловесный, скрученный разрывом в форму пропеллера, стальной осколок тяжелого снаряда. Если б дверца была потоньше, а осколок не потерял силу, то он пришелся бы мне в башку, и она разлетелась бы, как арбуз, упавший на асфальт. Не прикрывала бы меня дверца — и вовсе нечего ловить. Ведь эта злая железяка все-таки пробила крепкую деревяшку, но, потратив последние силы, застряла в ней, и ее зазубренные края торчали сквозь расщепленную фанеровку с внутренней стороны. Сантиметрах в тридцати от моего носа. Не закрой я дверцу, меня бы и стекляшки могли спровадить на тот свет, если б угодили в глаза или по шее. Во всяком случае, поуродовали бы капитально.
А так я более-менее отделался. Правда, здорово треснулся затылком, когда тряхнуло, но башку не разбил, только шишку заработал. В период очухивания перед глазами какие-то красноватые круги вертелись, но потом пропали. В шее чего-то поскрипывало некоторое время, но тоже прошло. Обалдение кое-какое имело место. А также временная глухота на оба уха. Но в общем и целом — ни хрена серьезного.
Глухота была даже малость полезна, потому что вспышки снарядных разрывов сквозь щели в дверцах я видел еще не раз и ощущал всем телом, как здание «Горного Шале» вздрагивает от сотрясений почвы и воздуха. Но при этом я ни черта не слышал, а потому вой снарядов и грохот не портили мне нервы. Мозги, конечно, до определенного уровня, могли более-менее верно оценить ситуацию. А ситуация была такая, что кто-то громил «Шале» из орудий, причем хорошего калибра. Память Брауна — своя тут не годилась — после того, как мои глаза рассмотрели осколок, сочла, что его прислала не менее чем 155-миллиметровая самоходная гаубица. Они запросто могли накрыть «Горное Шале», перекинув снаряды через горки, окружавшие этот райский уголок.
Наверно, если б я мог получше соображать, то удивился бы этому обстрелу. На фига это нужно долбить из такого солидного калибра, которым приличные доты раздолбать можно, по беззащитной вилле? Да и вообще, наверно, гораздо спокойнее было не громыхать, а по-тихому послать несколько групп коммандос, чтобы те, бесшумно порезав охранников Эухении и СБ ЦТМО, с разных сторон проникли на виллу и взяли бы ее под контроль.
Но я соображать мог в очень ограниченных пределах. И критиковать действия противника не собирался. У меня была одна, но верная мысль: надо поскорее убраться со второго этажа хотя бы в винный подвал, где заседал Сарториус, а еще лучше — в глубокие подземные горизонты бывшей асиенды «Лопес-28».
Поэтому я, по-быстрому осмотрев и ощупав самого себя на предмет целости и сохранности, стал не спеша выбираться из шкафа. Сделать это оказалось не так-то просто — я не имел обувки, а весь пол около шкафа был засыпан битым стеклом. К тому же мое одеяние из махрового полотенца размоталось, и пришлось его накручивать заново. Не знаю, кого я собирался стесняться в такой ситуации, но мне казалось неудобным бегать под артобстрелом в голом виде.
На мое счастье, в комнате было относительно светло. Нет, солнце еще не встало, просто где-то по соседству что-то вовсю полыхало. Дыма, правда, тоже хватало, но я все-таки хорошо различал стекляшки на полу, а потому сумел вылезти из шкафа и выйти из комнаты, не порезавшись.
В коридоре битого стекла не было, хотя порядочно тянуло дымом, а кроме того, в той стороне, где была лестница, проглядывали языки пламени. С потолка, по которому бежало множество свежих трещин, просыпалось немало побелки, а местами — и штукатурки. При каждом новом взрыве от сотрясения все это продолжало вовсю обваливаться, а пол ходил ходуном, будто был палубой судна, попавшего в качку. Пока я все еще был глухарем и не слышал воя и грохота, эти сотрясения были единственным, что позволяло мне отмечать попадания. Если меня при этом только шатнуло — значит, разрыв произошел где-то далеко, если швырнуло на пол — значит, относительно близко.
Дверь в комнату, где перед началом обстрела разговаривали Чудо-юдо иЭухения, была открыта. Я заглянул туда — пусто. Должно быть, они убежали за то время, пока я был без сознания. Я подумал, что скорее всего они драпанули вниз, на первый этаж.
Но к тому моменту, когда я добежал до лестницы, слух постепенно восстановился, и теперь вся симфония стала восприниматься именно так, как следовало. Каждое завывание очередного снаряда воспринималось мной однозначно: сейчас влепит! И когда грохало не очень сильно, я только удивлялся, что до сих пор жив.
В холле действительно кое-что горело. Снаряд — скорее всего один из тех, что прилетел тогда, когда я был без чувств, — угодил в крышу, пронизал пол второго этажа и разорвался на первом. Прямо посреди холла зиял огромный провал, частично засыпанный обломками, рухнувшими сверху. В потолке просматривалась дырища, через которую можно было увидеть красноватое небо и буро-багровый дым. Похоже, что соседний корпус, который виднелся через выбитые окна, полыхал как костер. Здесь, в холле — если так можно назвать эту жуткую кашу из обломков мебели, деревянной отделки стен, вывернутого и расшвырянного повсюду паркета, битого стекла, кирпичей и кусков бетона, — разгорелось лишь несколько костерчиков, от которых, впрочем, могло заняться и все остальное.
Хотя я и слышал, что снаряды не попадают дважды в одно и то же место, мне захотелось поскорее спуститься в подвал.
Конечно, пятки у меня не больно нежные, но пропороть их битым стеклом или гвоздями было вполне возможно. Поэтому я очень обрадовался, когда увидел поблизости от лестницы, под солидным, килограммов на двести, обломком железобетонной плиты, чьи-то ноги, обутые в крепкие ботинки. И размерчик подходил. Покойнику они уже вряд ли могли понадобиться. Расшнуровав ботинки и сняв их со жмура, я подумал, что не худо бы и штаны с него стянуть. Удар глыбы, расплющившей этого бойца, пришелся на голову и грудную клетку, поэтому расстегнуть на трупе брючный ремень мне удалось без особых проблем. Верхняя часть, конечно, была чуток замарана в крови, ну да, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят.
Надев штаны и обувшись, я почувствал себя более уверенно и поспешил туда, где была лестница, ведущая в подвал. Ход оказался не завален, но спускаться пришлось ощупью, почти в полной темноте. Только очаги огня на первом этаже немного подсвечивали подвал через пролом от снаряда.
Пока я спускался, ни одного разрыва не последовало. Похоже, обстрел прекратился. Зато до моих ушей долетело нарастающее тарахтение вертолетов. Это могло означать, что неприятель, проведя артподготовку, начал атаковать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
из резиденции Ахмад-хана, — то что же может этот «154-й, спутниковый»?Стереть Москву и Вашингтон в придачу? Задурить башку мирному населению спокойной Европы, чтоб рвануло на баррикады Советскую власть устанавливать и штатовские базы громить? Или так поработать «по стратегическим силам и руководству», что те обнаружат на своих компьютерах признаки подготовки удара противником и откупорят «ядерные чемоданчики»?! Если Чудо-юдо сказал «вплоть до WW III, если не поймут», то так и будет. Заяц трепаться не любит. А то, что «WW» означает World War, от привычки думать о которой все только-только поотвыкли, для меня загадки не составляло… Впрочем, что такое третья мировая, если в 16.30 Конец Света запланирован! После ядерной войны, в принципе, кое-кто и выжить может, а вот после того, что пришельцы задумали, — хрен.
Но тут мне, конечно, подумалось и о другом. Например, о том, что я у Чуда-юда записан в качестве избранной единицы, которую «хозяева» эвакуируют через Большой Проход. То есть спасут мое бренное тело от удара своих противников и перекинут на некую экологически чистую планету, которую Чудо-юдо собирается назвать «Барыней». Душу, как я понял, батя отымать у меня не собирается, но, похоже, жаждет ее капитально переделать. И очень может быть, что после этой переделки я буду не я, а нечто совсем иное. Или интеллектуал, или суперсолдат, или рабочая лошадь. А может, вообще что-нибудь непредсказуемое. Например, «бактериологический» снаряд, поражающий врагов информационно несущим излучением с иррациональной компонентой. Допустим, сделают из меня поэта, который будет слагать вирши и долдонить их по всей Галактике в каком-нибудь заранее заданном волновом диапазоне с мощностью в пару гигаватт. Отчего межпланетные супостаты напрочь свихнутся, а их враги, в лице «черного ящика» и его присных, водрузят свое знамя (ежели таковое у них имеется) на… что-нибудь аналогичное рейхстагу. Сам я, конечно, загнусь, израсходовав энергию, но памятник мне не поставят. Я не солдат, а боеприпас.
Впрочем, скорее всего на боеприпасы у Чуда-юда уже достаточно кандидатур. Если они сейчас начнут размножать своих наследственных «зомби» черенкованием, иначе говоря, отрезать от них небольшие кусочки, а потом в течение двух-трех часов из одного мелкошинкованного бойца регенерируется целое войско, то вполне могут обойтись без меня.
Ох, как же трудно мне пришлось в эти минуты! Я прямо-таки задрожал от яростного желания выскочить из стенного шкафа и постучаться в соседнюю комнату, закричав: «Батя, я готов! Командуй! Исполню, что хошь, только возьми меня с собой! Не желаю стать микробом, погибшим на поверхности яблока, облитого кипятком! Хочу поскорее туда, на чистенькую планетку, где ты будешь президентом-королем-императором, а я буду послушным и любящим сыночком-паинькой. Даже если наследным принцем мне быть не придется».
Если ничего этого не произошло, то отнюдь не потому, что мне удалось подавить этот соблазн титаническим усилием воли, и вовсе не потому, что мне стало жалко Марию Николаевну, которую Чудо-юдо не нашел нужным внести в свой список счастливчиков. Наконец, даже не жалость к Кольке и Катьке. Потому что Чудо-юдо сказал фразу, которая крепенько меня зацепила: «У Михаила и всех четверых внуков есть вредное сочетание генов». А у меня, видишь ли, оно слабее выражено. Какой-то, условно говоря, «Black Box» подсунул мне безжалостную мысль: «А как ты думаешь, почему эта самая, ненужная Чуду-юду генная аномалия, одинакова у Мишки и всех четверых ребятишек? Не знаешь? Ну-ка, вспомни, как вы женились на сестрах Чебаковых! То-то! Ты десять лет Мишкиных детей кормил!»
Как ни ужасно, но в этот момент злоба и ненависть к родному брату, пусть бестолковому, пусть забалованному в детстве за себя и за меня, но доброму, веселому и вполне симпатичному парню, перехлестнули через край. Хотя вообще-то мы не раз хихикали с ним по-дружески, насчет «колхозных детей» и «бариново-чебаковских гибридов» и вообще относились к тому, что вся четверка двойняшек может быть сделана кем-то одним, с юмором. А теперь… Я аж кипел!
Пусть остаются, заразы, все! Я там, на новой планете, им всем шариков накидаю! И Зинке, и Ленке-Эленке, и Вике! А ты, падла, испаришься здесь со своими ублюдками!
Да, я вполне мог бы выскочить из стенного шкафа и, позабыв виртуальные речи Марии Николаевны, кинуться к Чуду-юду и Эухении! Только бы спастись самому, только бы отделаться от двух страшных угроз, нависших над головами всего этого явно никудышного мира. И плевать мне на душу — спаслась бы шкура!
Но все-таки этого не случилось.
Потому что среди ночной, точнее, предутренней тишины послышался сверлящий, стремительно нарастающий свист, переходящий в рев: ви-и-и-у-у-о-о-о! А еще через секунду сверканула красно-оранжевая вспышка и так шандарахнуло, что я разом вырубился на пару минут!
БЕДЛАМ
Что происходило в те две минуты, что я лежал без памяти, неизвестно. Вообще-то, наверно, я и вовсе мог бы не очухаться, если б сидел в шкафу, не закрыв за собой дверцы. Именно в дверцы пришлась целая туча осколков стекла, выбитых взрывной волной, и один тяжеловесный, скрученный разрывом в форму пропеллера, стальной осколок тяжелого снаряда. Если б дверца была потоньше, а осколок не потерял силу, то он пришелся бы мне в башку, и она разлетелась бы, как арбуз, упавший на асфальт. Не прикрывала бы меня дверца — и вовсе нечего ловить. Ведь эта злая железяка все-таки пробила крепкую деревяшку, но, потратив последние силы, застряла в ней, и ее зазубренные края торчали сквозь расщепленную фанеровку с внутренней стороны. Сантиметрах в тридцати от моего носа. Не закрой я дверцу, меня бы и стекляшки могли спровадить на тот свет, если б угодили в глаза или по шее. Во всяком случае, поуродовали бы капитально.
А так я более-менее отделался. Правда, здорово треснулся затылком, когда тряхнуло, но башку не разбил, только шишку заработал. В период очухивания перед глазами какие-то красноватые круги вертелись, но потом пропали. В шее чего-то поскрипывало некоторое время, но тоже прошло. Обалдение кое-какое имело место. А также временная глухота на оба уха. Но в общем и целом — ни хрена серьезного.
Глухота была даже малость полезна, потому что вспышки снарядных разрывов сквозь щели в дверцах я видел еще не раз и ощущал всем телом, как здание «Горного Шале» вздрагивает от сотрясений почвы и воздуха. Но при этом я ни черта не слышал, а потому вой снарядов и грохот не портили мне нервы. Мозги, конечно, до определенного уровня, могли более-менее верно оценить ситуацию. А ситуация была такая, что кто-то громил «Шале» из орудий, причем хорошего калибра. Память Брауна — своя тут не годилась — после того, как мои глаза рассмотрели осколок, сочла, что его прислала не менее чем 155-миллиметровая самоходная гаубица. Они запросто могли накрыть «Горное Шале», перекинув снаряды через горки, окружавшие этот райский уголок.
Наверно, если б я мог получше соображать, то удивился бы этому обстрелу. На фига это нужно долбить из такого солидного калибра, которым приличные доты раздолбать можно, по беззащитной вилле? Да и вообще, наверно, гораздо спокойнее было не громыхать, а по-тихому послать несколько групп коммандос, чтобы те, бесшумно порезав охранников Эухении и СБ ЦТМО, с разных сторон проникли на виллу и взяли бы ее под контроль.
Но я соображать мог в очень ограниченных пределах. И критиковать действия противника не собирался. У меня была одна, но верная мысль: надо поскорее убраться со второго этажа хотя бы в винный подвал, где заседал Сарториус, а еще лучше — в глубокие подземные горизонты бывшей асиенды «Лопес-28».
Поэтому я, по-быстрому осмотрев и ощупав самого себя на предмет целости и сохранности, стал не спеша выбираться из шкафа. Сделать это оказалось не так-то просто — я не имел обувки, а весь пол около шкафа был засыпан битым стеклом. К тому же мое одеяние из махрового полотенца размоталось, и пришлось его накручивать заново. Не знаю, кого я собирался стесняться в такой ситуации, но мне казалось неудобным бегать под артобстрелом в голом виде.
На мое счастье, в комнате было относительно светло. Нет, солнце еще не встало, просто где-то по соседству что-то вовсю полыхало. Дыма, правда, тоже хватало, но я все-таки хорошо различал стекляшки на полу, а потому сумел вылезти из шкафа и выйти из комнаты, не порезавшись.
В коридоре битого стекла не было, хотя порядочно тянуло дымом, а кроме того, в той стороне, где была лестница, проглядывали языки пламени. С потолка, по которому бежало множество свежих трещин, просыпалось немало побелки, а местами — и штукатурки. При каждом новом взрыве от сотрясения все это продолжало вовсю обваливаться, а пол ходил ходуном, будто был палубой судна, попавшего в качку. Пока я все еще был глухарем и не слышал воя и грохота, эти сотрясения были единственным, что позволяло мне отмечать попадания. Если меня при этом только шатнуло — значит, разрыв произошел где-то далеко, если швырнуло на пол — значит, относительно близко.
Дверь в комнату, где перед началом обстрела разговаривали Чудо-юдо иЭухения, была открыта. Я заглянул туда — пусто. Должно быть, они убежали за то время, пока я был без сознания. Я подумал, что скорее всего они драпанули вниз, на первый этаж.
Но к тому моменту, когда я добежал до лестницы, слух постепенно восстановился, и теперь вся симфония стала восприниматься именно так, как следовало. Каждое завывание очередного снаряда воспринималось мной однозначно: сейчас влепит! И когда грохало не очень сильно, я только удивлялся, что до сих пор жив.
В холле действительно кое-что горело. Снаряд — скорее всего один из тех, что прилетел тогда, когда я был без чувств, — угодил в крышу, пронизал пол второго этажа и разорвался на первом. Прямо посреди холла зиял огромный провал, частично засыпанный обломками, рухнувшими сверху. В потолке просматривалась дырища, через которую можно было увидеть красноватое небо и буро-багровый дым. Похоже, что соседний корпус, который виднелся через выбитые окна, полыхал как костер. Здесь, в холле — если так можно назвать эту жуткую кашу из обломков мебели, деревянной отделки стен, вывернутого и расшвырянного повсюду паркета, битого стекла, кирпичей и кусков бетона, — разгорелось лишь несколько костерчиков, от которых, впрочем, могло заняться и все остальное.
Хотя я и слышал, что снаряды не попадают дважды в одно и то же место, мне захотелось поскорее спуститься в подвал.
Конечно, пятки у меня не больно нежные, но пропороть их битым стеклом или гвоздями было вполне возможно. Поэтому я очень обрадовался, когда увидел поблизости от лестницы, под солидным, килограммов на двести, обломком железобетонной плиты, чьи-то ноги, обутые в крепкие ботинки. И размерчик подходил. Покойнику они уже вряд ли могли понадобиться. Расшнуровав ботинки и сняв их со жмура, я подумал, что не худо бы и штаны с него стянуть. Удар глыбы, расплющившей этого бойца, пришелся на голову и грудную клетку, поэтому расстегнуть на трупе брючный ремень мне удалось без особых проблем. Верхняя часть, конечно, была чуток замарана в крови, ну да, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят.
Надев штаны и обувшись, я почувствал себя более уверенно и поспешил туда, где была лестница, ведущая в подвал. Ход оказался не завален, но спускаться пришлось ощупью, почти в полной темноте. Только очаги огня на первом этаже немного подсвечивали подвал через пролом от снаряда.
Пока я спускался, ни одного разрыва не последовало. Похоже, обстрел прекратился. Зато до моих ушей долетело нарастающее тарахтение вертолетов. Это могло означать, что неприятель, проведя артподготовку, начал атаковать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93